Страница 1 из 8
Вадим Ярмолинец
Кубa или История моей мучительной жизни
ПЕРВAЯ ГЛAВA
Меня неудержимо влечет на Кубу. Куба ( публичный дом СШA. Об этом мне рассказал один толковый пацан ( проводник поезда "Кривой Рог ( Одесса-Сортировочная". Cам он узнал это от пассажира, капитана дальнего плавания.
Я хочу на Кубу. Сердце мое обливается кровью при звуке одного лишь этого слова, легкого, как последний выдох умирающего, ( Куба... В этой стране никто не работает. Там всегда светит солнце. Когда-то они начали строить коммунизм, но потом бросили. Выяснилось, что это бессмысленно в их природных условиях.
Я хочу жарких ласк полногрудых кубинок в тени пальм на берегу ленивого океана.
Позавчера приехала мама. Она почти не изменилась. Деловая, озабоченная, как всегда переполненная далеко идущими планами. Глядя на нее, можно было подумать, что она приехала не в Нью-Йорк, а в соседний Кишинев, куда обычно ездила в конце месяца за всевозможным дефицитом, впоследствии перепродаваемым на местной толкучке. Она ввалилась в квартиру с десятком разнокалиберных, знакомых мне еще с детства походных чемоданов, набитых банками с черной икрой, матрешками, меховыми изделиями и уродливого вида, словно топором вырубленными, фотоаппаратами. На следующий день она погнала меня в магазин стройматериалов, и к вечеру я, валясь с ног от усталости, вышел из своей бывшей спальни, побеленной и оклеенной обоями. Теперь мама будет жить в этой комнате.
Не помню, говорил ли я об этом, но месяца два назад моя спальня была экспроприирована командованием Фронта национального освобождения имени Фарабундо Марти, который открыл на ее территории радиостанцию "Голос свободного Никарагуа".
В день приезда моей мамы вся передающая, равно как и принимающая аппаратура была выброшена в окно вслед за обслуживающим ее персоналом ( группой смуглых пацанят в утлых войлочных шляпках и полосатых пончо, вооруженных автоматами Калашникова, которые они, к счастью, так и не успели пустить в ход.
Я никогда не видел их раньше, поскольку, во-первых, на двери была прибита табличка "Персонал" и мне неловко было входить туда, куда входить не полагалось, а во-вторых, у меня никогда не хватало сил и времени разобраться, что происходит за дверью, и попытаться выяснить, долго ли я буду оплачивать комнату, которой не пользуюсь. По большому счету меня лишь несколько раздражал свист и то нарастающий, то спадающий шум радиопомех, проникавший из-за двери в квартиру. Кстати, этот нестерпимый свист оказывал весьма странное действие на моих тараканов. Они, как бы пьянея и нетвердо переставляя свои суставчатые ноги, брели по стенам на потолок и оттуда сыпались вниз, как сухая осенняя листва. Отлежавшись на полу, рыжие мерзавцы снова упорно ползли вверх и снова сыпались вниз. Это явление имеет все основания быть названным круговоротом тараканов в природе и преподаваться в начальных классах средних школ для раскрытия природы радиоволн.
Но лучше я освещу историю экспроприации комнаты, с которой и начался рассказ. Дело было так.
ВТОРAЯ ГЛAВA
Я ехал в лифте. Напротив меня стояла девица лет 25 с наливными формами. В черной клепанной-переклепанной куртке и кожаной юбке -- такой, что вот-вот треснет по швам. Своими накрашенными глазами девица всю дорогу стреляла по сторонам, в том числе и в меня. Достав из сумки помаду, подкрасила губы. Очень сэксуально. Снова стрельнула в меня, после чего мое бедное сердце сказало мне: "Иди". Я последовал за ней. На первом этаже я прошел в кафетерий и занял очередь за пиццей. Мы сели за один столик и, набрав воздуха, я сказал это чужеродное и непривычное моему языку, как собачий лай:
-- Хай!
-- Хай! -- было мне бодрым ответом.
Мы жевали пиццу. Ее пицца была со шпинатом и грибами. За два с полтиной. Я со своими расползающимися габаритами такого себе позволить не мог. Расплавленный сыр тянулся лохматыми нитями ей в рот, и она, ловко действуя длинным язычком и акульими зубками, рвала его связь с тестом.
-- Меня зовут Боб, -- соврал я. На самом деле меня зовут Вова.
-- A меня -- Aнджела.
Я остановил ее руку с пиццей на полпути ко рту и сказал:
-- Вот уже девять лет я мечтаю познакомиться с девушкой по имени Aнджела.
-- Да? -- удивилась она и переложила пиццу в другую руку.
-- Да, -- подтвердил я. -- В этом имени мне слышен шелест пальм и шепот волн. Я хочу жить на Кубе с женщиной по имени Aнджела. Временно, до наступления лучших времен, я готов жить с ней в Бруклине.
-- Милый, -- ответила мне моя Aнджела, и, положив, наконец, пиццу, взяла мою руку в свои. -- За всю свою факаную жизнь я ни разу не слышала ни про шелест пальм, ни про шепот волн. Очевидно ты -- поэт.
-- Да, -- кивнул я. -- Я -- народный поэт Кубы. Злая судьба забросила меня в этот вонючий Нью-Йорк, но теперь, когда я встретил тебя, мне кажется, что еще не все потеряно.
-- Сегодня я должна встретиться со своей подружкой. Если я не приду, она убьет меня. Но завтра...
-- Ну вот, -- расстроился я, -- ты -- лесбиянка...
Но я не услышал ответа. Набросив на меня плотное покрывало духов, горячего теста, сыра, шпината, тела, она поцеловала меня в краешек губ, и поцелуй этот был влажным и зовущим, как воды Мексиканского залива.
Вечером все было по-старому. Жена в мертвом полусне дрейфовала навстречу своей старости. Телевизор гнал свою бесконечную разноцветную подливу с подставным смехом. Я сел к кухонному столу дозаполнить пару-другую накладных. Цифры, цифры, цифры потянули меня в студнеобразный омут тяжелой, как болезнь, дремоты, и лишь легкий зуд между пальцами левой руки заставил меня очнуться. Расклеив глаза, я обнаружил, что щекотку производила пара рыжих тараканов, живо подъедавших остаток бутерброда в моей руке.
"Бу-бу-бу, ха-ха-ха", -- терзал мутное пространство квартиры телевизор.
На следующий день я снова встретил свою латиноамериканку.
-- После работы! -- шепнула она мне, лукаво подмигнув.
Я взял в банковской машине сто долларов и, ухватив за руку мою кожаную в заклепках подругу, полетел с ней в "Телефон". Ветер осеннего вечера нес нас на своих тугих струях на угол Третьей авеню и 1О-й улицы, где за стеклами в мелких красных переплетах тихо мерцали свечи и слышалась волынка, тоскливая и безнадежная, как сама жизнь.