Грехи отцов

— Не надо, мама! — ломким голосом крикнула София. — Не мешай! Кто-то должен умереть — пусть умру я!

У Кэрол перехватило дыхание.

— Говори с ней! Что угодно, только говори! — приказал Дэрил и, пригнувшись, бросился куда-то в сторону.

Но Кэрол не могла вымолвить ни слова: что-то сжало ей горло, и она стояла в немом ужасе перед этим страшнейшим из материнских кошмаров. Она бросилась бы вперед, чтобы оттащить дочь от края пропасти, но боялась, что при любом ее резком движении София прыгнет вниз, и просто застыла, простирая к ней руки.

— Это я во всем виновата, — продолжала София. — Я хотела, чтобы папа умер, и он умер. Хотела, чтобы она вышла из зеркала и поиграла со мной по-настоящему, и она вышла. Но стало намного, намного хуже! Я плохая, мама, я хуже всех, и мне лучше умереть!

— Неправда! — со слезами воскликнула Кэрол; отчаяние придало ей сил. — Ты моя родная, любимая доченька! Как мне жить без тебя?

— Я хотела убить папу!

— Но ведь не ты его убила, София! Ты не виновата ни в чем, поверь…

София слабо качнула головой и сделала еще шаг к краю. Кэрол ахнула…

Но в этот миг Дэрил, вылетев из-за почернелых кустов с другой стороны, бросился к Софии и крепко обхватил ее сзади. София пронзительно закричала, начала биться и рваться у него в руках, но он оттащил ее от края и передал в руки подоспевшей матери.

Во время их борьбы что-то вылетело у Софии из рук и упало на землю. Дэрил подобрал эту вещицу. Карманное зеркальце в кожаном чехле: в глаза ему бросились вытесненные на коже буквы: «Б.Г.»

Размахнувшись, он бросил зеркальце в пруд.

Черная жижа, забурлив, сомкнулась вокруг зеркальца; а в следующий миг раздался звук, отдаленно похожий на удар огромного колокола — звук, от которого у Дэрила загудело в голове и болезненно заныло в груди. Краем глаза он видел, как Кэрол падает на колени, зажав уши руками, как рядом с ней бессильно опускается на землю София.

Колокол бил снова и снова, все громче, все оглушительнее, раздирая голову болью, выворачивая наизнанку мозги. И под звуки этого потустороннего колокола из середины пруда взметнулся жидкий черный столп и приобрел очертания, схожие с человеческой фигурой.

Только на этот раз в ней не было почти ничего человеческого.

Ничего, напоминающего о солнце или лете, о юности и девической прелести. Тело ее облепила и стекала с него вязкая слизистая жижа. Потемневшие от влаги волосы мокрыми змеями разметались по плечам. Вместо лица — оскаленная маска смерти.

— Опять ты! — сказала она, и голос ее, оглушительный, как удар колокола, болезненно отозвался у него в мозгу. — Долго ли ты будешь стоять у меня на пути, Дэрил Диксон?

— Пока не остановишься, — сжав кулаки, выдохнул Дэрил.

Земля задрожала у него под ногами.

— Мне нужна третья жертва, и вы не уйдете отсюда, пока я ее не получу! А будешь мне мешать — умрут они обе! — и она кивнула в сторону Кэрол и Софии, прижавшихся друг к другу.

В этот миг Дэрил понял, что делать.

Мысль эта была простой и ясной, и не вызвала никаких колебаний. Он только не понимал, почему раньше до этого не додумался.

— Тогда возьми меня! — крикнул он, шагнув к пруду.

За спиной послышался отчаянный женский крик, и призрак над прудом как-то странно колыхнулся и вытянул руку, словно пытаясь его остановить, но Дэрил уже стоял на краю берега.

— Возьми меня и отпусти их! — повторил он и прыгнул в пруд.

Вязкая черная жижа сомкнулась у Дэрила над головой. Что-то перехватило и больно сжало грудь, что-то скользкое и гибкое, вроде огромных щупалец, обвило его и потащило вниз, в бесконечную тьму.

***

Скользкие щупальца обвили его и потащили вниз, в бесконечную тьму.

Нарастал шум в ушах и болезненное удушье. Все инстинкты кричали: «Сопротивляйся! Борись, вырвись на свободу, всплыви!» Но, стиснув зубы, Дэрил противился инстинктам.

Он приносит себя в жертву. Жертва должна быть добровольной.

Склизкие щупальца пробирались под кожу, перетряхивали нутро, выворачивали наизнанку сердце и душу. Все быстрее сменяя друг друга, закружились в адском хороводе болезненные воспоминания — воспоминания, которые Дэрил считал давно похороненными.

Кулак отца, летящий в лицо матери. Жгучая боль там, где исполосовали грудь и спину шрамы. Грязная покосившаяся хибара, рваная одежонка, постоянный голод. Косые взгляды и обидные словечки соседей, издевки одноклассников. Отчаянные и безнадежные драки — в одиночку против десятерых. Горькая обида и бессильная ярость.

Воспоминания осаждали роем ядовитых ос, кружились вокруг, жалили одно другого больнее. И каждое призывало снова пережить эту давно уже пережитую боль. Снова ощутить себя изгоем, одним против всего мира. Снова преисполниться ненависти.

Но Дэрил закрыл свою душу от этих воспоминаний — так, как на охоте, часами сидя в засаде, закрываешься от всех внешних впечатлений, забываешь обо всем, кроме своей цели. Осиные укусы жалили, но он их почти не замечал, сосредоточенный на другом.

Он думал о Бет.

Но не такой, какой видел ее в последний раз. Не о чудовище с жадно оскаленной пастью, не о ледяном холоде, сером небе и клочьях тумана.

Он вспоминал ее музыку.

Музыку, прекраснее которой никогда не слышал. И маленькие руки, взмывающие над клавишами, и запах полевых цветов. И нежный румянец на изменчивом лице, и улыбку, и певучий голос, то смешливый, то ласковый. И огромные, глубокие, как море, глаза. Вспоминал, как она прижималась к своему парню у лесного костра. Как плакала на могиле матери — на своей могиле. Как расспрашивала Дэрила о шрамах, как простодушно и искренне ему сочувствовала.

С ней он впервые не чувствовал себя униженным чужой жалостью. Ей рассказывал о том, в чем не признавался никому из живых. Даже с мертвой Бет, с Бет-чудовищем ему было свободно и легко. В ней все еще оставался свет — свет, который не победить никакой тьме.

И сейчас, когда неведомая склизкая тварь, больно сжимая грудь, выдавливала из него остатки воздуха, когда жизнь его отсчитывала последние секунды — Дэрил мысленно обращался к той, настоящей Бет.

Он не облекал свои мысли в слова. Но, если бы попытаться перевести их беззвучную музыку на грубый человеческий язык, они звучали бы так:

«Вернись! — думал он. — Ты должна жить! Но вернись такой, какой ты была — настоящей. Оставь тьму здесь, в царстве мертвых, не тащи ее за собой. Оставь здесь и боль свою, и обиду, и ненависть. Если нужно, отдай мне, и я понесу их. Я готов навеки остаться в аду, если это тебя освободит!»

Невидимые щупальца сжимали его все сильнее и сильнее. Дэрил почти терял сознание от боли. Мука эта длилась целую вечность… а потом вдруг прекратилась, и он понял, что снова стоит на твердой земле, дышит воздухом, а вместо склизкой твари, мешающей вздохнуть, прижимается к нему хрупкое девичье тело.

С трудом подняв непослушные руки, Дэрил обнял Бет, и она уткнулась ему в плечо. Кажется, она плакала, быть может, плакал и он.

Наконец она подняла голову. Залитое слезами лицо ее снова было прежним, человеческим — и в нем появилось нечто, чего не было раньше: быть может, какая-то неотступная мысль или серьезный вопрос. Бет была по-прежнему молода и прекрасна, но теперь она выглядела взрослой.

— Ты говоришь, простить все, — сказала она. — А твой отец? Разве ты его простил?

И вновь перед его мысленным взором замелькал рой безобразных видений: гримасы, крики, брань, удары — все то, что превратило в ад его детство.

— Нет, — ответил Дэрил. — И не знаю, прощу ли когда-нибудь. Но никогда я не стану таким, как он. Не буду вымещать злость на невинных.

Опустив голову, Бет надолго о чем-то задумалась; а, когда вновь взглянула на него, лицо ее было печально, но спокойно и светло.

— Ты прав, Дэрил Диксон, — сказала она. — Я не буду мстить невинным. И не приму твою жертву.

И, протянув руку, сильно толкнула его в грудь. Дэрил не удержался на ногах и полетел спиной вперед куда-то вверх, вверх, сквозь толщу воды, к солнцу…