Страница 4 из 23
От этой мысли Гавриил до сих пор нередко холодел, вспоминая иконы, висящие в Софийском храме. Иные из них глядели как живые, меняли выражение глаз, казалось, обладали даже своим собственным духом. Так что колебался порой Гавриил, но со Схарией и его последователями продолжал встречаться, ибо ему нравилось обсуждать с ними щекотливые вопросы, заставляющие мыслить, искать ответы, жить интересней и ярче.
Сам Схария периодически пропадал, отъезжал то в Киев, то в Литву, то к себе домой в Крым. Когда сторонников у него прибавилось, привез двух помощников – жидов – Шмойлу Скарявого да Моисея, прозванного тут же Хапушей за то, что в руках его немедленно исчезало все, к чему он прикасался и что могло исчезнуть, – деньги, ценности, добротные вещи. Оба эти еврея тоже оказались грамотными и начитанными, хорошо говорили по-русски, давали книги любопытные, в том числе и запретные, входившие в специальные «индексы» – списки запрещенных Церковью для чтения книг. Такие, как «Никодимово Евангелие», «Шестокрыл» и другие. Приезжие проповедники не отрицали существования Бога, но религия, которую они проповедовали, была легкой и ненавязчивой. Хочешь – молись, не хочешь – не обязательно. Кресты не нужны, иконы тоже не нужны, все это идолы, эхо отсталого многобожества, идолопоклонства. Бог велик, могуч и един, он услышит тебя отовсюду. Все остальное – фетиш, бутафория. Исповедоваться, – говорили они, – вовсе не обязательно, Господь и так узнает, если вы искренне раскаетесь в своем грехе. Но если власти требуют, можно и исповедоваться для отвода подозрения, сказав своему духовнику, лишь то, что хочется и что можно сказать, не выдавая единомышленников.
Покушались они и на Святую Троицу. Предлагали пришедшим на встречу с ними попам объяснить, что значит «Господь в трех лицах»? Как это можно представить? Догмат Церкви гласит, что понятие сие недоступно простому человеческому разуму, но иудеи отвергали христианские догматы, предлагали свои, пожалуй, более рациональные и понятные.
Среди тех, кто посещал кружок самого Схарии, Гавриил хорошо знал попа Алексия, имевшего свой приход на Михайловской улице, его грамотного, хорошо начитанного зятя Ивана Максимова, попов Дениса, Максима и иных.
Разве можно рассказать обо всем этом владыке Феофилу? А что, если он начнет расследование, потребует исповедания веры, сгонит с работы, а то и отлучит от Церкви? Но и отрицать все неловко. Затесался к ним этот недотепа отец Афанасий, приходил на несколько собраний, всем интересовался, поддакивал, книжки смотрел, вопросы задавал, сомневался. Видно, досомневался до того, что побежал к самому архиепископу свои сомнения выкладывать. Хорошо, что бывал он лишь в доме самого Гавриила, ни Схарии не видел, ни других членов кружка. Лишь зятя попа Дениса – Васюка, да нескольких прихожан. Хорошо, что не успел он ввести предателя в тот самый круг единоверцев. Да, впредь надо быть осторожней. Но, что же теперь сказать владыке?
– Правда, что вы ставили под сомнение суть всей христианской православной веры – существование Триединства Господа нашего Спасителя? – вновь заговорил сам владыка, не дождавшись ответа протопопа.
– Да не отрицали мы, а лишь сомнения свои высказывали, – начал выкручиваться из создавшейся щекотливой ситуации Гавриил. – Что же поделать, коли Господь нас такими устроил, – думающими и взыскующими?..
– А если Господь тебя так устроил, что любой бес тебя попутать может, ты бы ко мне пришел, я б на тебя епитимью наложил, может, и исцелил бы от сомнений. А нет – так вон из храма Божьего, нечего честных людей смущать, – без злобы и довольно спокойно выговаривал архиепископ.
«Хорошо, что я ему ничего не открыл, – подумал Гавриил. – А то не поздоровилось бы мне, да и всем остальным нашим».
– Я, владыка, готов любую епитимью выдержать, – смиренно ответил он на гнев святителя, не убирая пухлых рук со своего живота.
– Отвечай, что за сомнения тебя одолевали? Какие книги еретические ты предлагал своим гостям читать? Тебе что, мало в нашем хранилище книг? Или слишком грамотным стать захотел?
Архиепископ снова замолк, пригладил свою седую бороденку и снова воззрился на протопопа.
– Так что молчишь? Давай уж, выкладывай по доброй воле, не на пытки же тебя отсылать?
Сердце нырнуло у Гавриила куда-то вниз, приостановилось и лишь через какие-то мгновения снова застучало в груди.
– Прости, владыка, грешника окаянного, – растерянно залепетал он, и руки его, соскользнув с брюха, сами собой в молитвенном порыве взмыли вверх, к груди. – Нет у меня больше никаких сомнений…
– Смотри мне, – перебил его владыка. – Не до тебя сейчас, вон какие дела в Новгороде творятся. Но чтоб месяц на службе не появлялся. Месяц этот лишь в придел сможешь входить. И чтоб по двести раз в день читал Иисусову молитву и столько же «Отче наш»! А там видно будет. И если еще что подобное услышу – в подвалы отправишься!
Протопоп, пятясь, выскользнул из кабинета архиепископа и, выйдя за порог дворца, перекрестился: «Слава тебе, Господи, пронесло!» Хоть и учили иудеи, что Христос был обычный человек и скорее всего мессия, посланец Божий, а крещение – никому не нужный ритуал, Гавриил все ж таки от такого ритуала не мог отказаться. Рука сама собой тянулась ко лбу. Осенишь себя – все как-то легче становится. Может, привычка многолетняя сказывается, а может быть, в этом и правда что-то есть?
Архиепископ же, проводив гостя, позвонил колокольчиком и приказал быстро вошедшему монаху в длинной темной рясе:
– Приготовь кибитку, поеду к послам московским на Городище.
Московские послы вот уже почти месяц ждали решения новгородцев. А те думали, что ответить Иоанну, боялись дать решительный отказ, пытались выяснить, правда ли, что посадник Василий Никифоров давал великому князю клятву верности и что Овин с Подвойским называли его государем от имени всего Новгорода?
Предстояли уже не первые переговоры с московскими послами. И чем больше толковал с ними Феофил, тем лучше понимал: не шутки шутить они приехали, не праздные вопросы задают. Как бы за упорство и несогласие отвечать перед Москвой не пришлось. Да народ новгородский заупрямился не на шутку. Теперь послы назначили для ответа крайний срок – два дня. 1 июня собирались они отбыть домой.
31 мая вновь ударил на Ярославовом дворе вечевой колокол. На этот раз представительный народ собирался шустро, причину знали, шли к месту сбора встревоженные и злые. Сторонники великого князя больше помалкивали, а иные и вообще отсиживались по домам, не тот был момент, чтобы отстаивать свои интересы. Когда у человека собираются что-то отнять, даже если это «что-то» и виртуальное, символическое, он всегда ощетинивается и бросается защищать. На всякий случай. Озлобляется. Тут уж не до политических тонкостей.
На сей раз на постаменте московских послов не было, они сидели в своем укрепленном Городище и ждали ответа от отцов города – архиепископа и посадников. Ответ же должно было выработать нынешнее общегородское вече.
На возвышении стояли и ждали общественного решения сам архиепископ со степенным посадником, с тысяцким, другие руководители города.
– Что решили, вольные новгородцы? Что ответим мы великому князю? – спросил Феофил, когда вечевая площадь и ее окрестности заполнились до отказа. – Отдадим ему Ярославов двор с нашей вечевой площадью, с нашей свободой?
Последние слова архиепископа утонули в мощном яростном крике:
– Нет, никогда! Свобода! Вольность!
Подождав, когда народ выпустит пар, накричится, архиепископ поднял руку. Площадь начала замолкать, и тогда он продолжил. Мощный, натренированный на многочасовых церковных службах и пении голос его был слышен далеко:
– А не боитесь ли вы, братья мои, что снова соберет Москва на нас войско?
– За что, чем мы провинились? – раздалось сразу несколько голосов.
– Великий князь считает, что мы посылали к нему своих послов, чтобы признать его над собой государем, а теперь передумали и отказываемся, то есть, обманываем его.