Страница 7 из 16
После этого она рассказала о прошлой субботе, когда Карл все утро работал с людьми, а затем гулял в одиночестве весь оставшийся день и домой пришел только в 8.30 вечера. В тот момент она даже не могла сказать, будет ли она выходить с ним куда-нибудь вообще. Она только плакала каждый раз, когда он к ней приближался. Меня заинтересовали ее противоречивые чувства по отношению к нему, особенно когда она описала свои постоянные фантазии о том, что он ее оставит, а она поедет в Италию со своей подругой Евой, будет писать и пить шоколад. Итак, все это вместе навело меня на мысль, что, несмотря на ее уверения в бескорыстной верности Карлу, есть все же часть Джинни, которая хочет порвать с ним и освободиться. Но сделать это было бы нелегко. Может, это то, с чем Джинни не способна справиться прямо сейчас. А может, и нет – я не должен допустить, чтобы ее позиция «хрупкого цветка» довела меня до состояния беспомощной доброты.
Я наполнил комнату Виктором Франклом. Так получилось, что я всю прошедшую ночь читал одну из его книг и думал о нем. Я всегда становлюсь противен сам себе, когда кого-нибудь почитаю, а затем вдруг обнаруживаю, что применяю его методы в ходе следующего сеанса терапии. Как бы там ни было, я стал работать с ней так, как с ней мог бы работать Франкл, и, думаю, справился с этой задачей. В первую очередь я предложил Джинни подумать о том, не родилась ли она с чувством страха и не находятся ли ее мать с отцом в состоянии страха. В таком случае вполне логично предположить, что фактически в генах у нее сидит страх и, может, даже половое напряжение. У меня зародилась пара идей. Если Джинни сейчас вполне мне доверяет, я мог бы помочь ей снять часть вины за мастурбацию. В ходе собеседования я периодически возвращался к вопросу мастурбации, интересуясь, чего она так стыдится. Она сказала, что такие вещи считаются «странными» и «грязными» и что ей надо бы «поберечь себя» для Карла. Я ей ответил, что куда более странно вызывать себе рвоту по утрам, как ей предложил делать некий биоэнергетический психиатр на Восточном побережье для сброса напряжения! И добавил, что ничего плохого в мастурбации я не вижу. Если у нее переизбыток сексуального напряжения, почему бы ей и не мастурбировать каждый день? Ее интимным отношениям с Карлом это не повредит, а, напротив, лишь обогатит их, так как она не будет такой озабоченной. Фактически я пытался выполнить две вещи: продиагностировать симптомы и снять тревожное состояние. Думаю, что это ей вполне поможет, хотя и уверен, что она переключится на другой симптом и озаботится чем-нибудь еще.
Далее я ей объяснил, что врожденное чувство излишнего страха и сексуального напряжения (которое я описал довольно специфичными терминами, как неспособность правильно усвоить адреналин), в принципе, не ее суть. Она, Джинни, выше всех этих внешних факторов. Полагаю, я стал переходить к объяснению базовых ценностей. Я спросил у нее, что для нее в жизни самое важное, что она действительно ценит, что ее поддерживает. Меня так и подмывало спросить, за что она действительно готова умереть, но, к счастью, сдержался. На мой взгляд, она сказала несколько «правильных» вещей. Она объяснила, что действительно хочет «выйти в свет», «попасть в мейнстрим». Очень дорожит своим опытом с Карлом. Закончила она заявлением о значимости для нее литературного творчества. Естественно, я тут же, рефлекторно, зацепился за это, но она немедленно обозвала свои литературные занятия «несерьезными», добавив, что знает все, что я могу сказать. Я тут же положил в масть, сказав: «Это вполне достойное занятие». Она засмеялась. Я продолжил – за нее это никто не сделает. Это то, что может делать только она, и что это важно, даже если никто этого не прочтет. Она, кажется, купилась, и на этом наше занятие закончилось. Я вел себя немного авторитарно, но думаю, мне нужно и дальше работать с Джинни. Мне она очень нравится. Мне очень хочется помочь ей. Иногда очень трудно поверить, что такое бедное, трагическое, мелодичное, крохотное создание, как она, действительно существует и так сильно страдает.
14 октября
Джинни
Этот сеанс был очень важен для меня. Думаю, что, несмотря на слезы, я сумела говорить, думать и чувствовать. Не просто плакать и все – я улавливала суть беседы и не давала сарказму или шарму выйти на первый план. Мне удалось сохранить баланс.
Я не использовала терапию для облегчения души. По завершении я чувствовала себя легче. Я все же ценю, что вы со мной разговариваете и притом на разные темы. Я не чувствую себя одинокой в комнате. В противном случае я бы смутилась и стала бы отвлекаться. Когда вы сказали, что мастурбируют все, я сгорела со стыда, так как подумала, что вы намекаете на себя. Я не смела взглянуть на вас. Я исхожу из того, что у каждого своя структура, и вы не можете видеть частную жизнь людей, только мою, ведь она прозрачна.
Полагаю, сеанс помог мне использовать мое напряжение и направить его на понимание.
Интересно, почему я всегда вижу своих мужчин в превратном свете? При пересказе тех или иных событий вы получаете одностороннее мнение. Меня беспокоит то, что я несправедлива и когда-нибудь буду наказана за это.
Я изображаю это так, как будто Карл и я – это лягушка и насекомое в школьном аквариуме, настолько тесно мы связаны. Хотя фактически у нас бывает гораздо больше свободного, хорошего времени, чем я о том говорю. Полагаю, что я концентрируюсь на отрицательных моментах просто потому, что они так разрушительны.
Пока дело касается воздержания, мне хватает и этого. «Я не сделаю этого, и, может быть, оно произойдет». У меня в голове что-то вроде расчетного счета, по которому я вечно должна залезать в долги, чтобы продвигаться вперед.
После сеанса чувствую себя более сбалансированной, менее неуклюжей. У меня был соблазн поддаться, по крайней мере, трем импульсам – поесть, посидеть среди кактусов у могилы Стэнфорда и глубоко подышать травами и деревьями.
Когда вы сказали мне, что я выгляжу лучше, мне стало плохо от того, что я-то вам не сказала, как прекрасно вы выглядите в вашем костюме желтовато-коричневого цвета в стиле рустик, весь в полосочках, переливчатых, как дождь. Вечно я что-то не договариваю.
Не знаю, буду ли я следовать вашим советам. Знаю только одно – сначала они меня будут угнетать и наказывать. А угнетать меня они будут потому, что все это происходит в моей жизни, только со мной. Вот почему меня так пугает отречение. Я так боюсь быть брошенной другими, потому что уже давно бросила сама себя. Поэтому, когда я одна, вокруг никого нет. Я так замаскирована своим опытом, а вы просите меня принять часть самой себя (мою нервозность) и с этого начать.
21 октября
Доктор Ялом
Сегодня лучше. Что было лучше? Я был лучше. Фактически сегодня я был в ударе. Почти так, словно я выступал перед аудиторией. Перед аудиторией, которая все это прочитает. Нет, полагаю, это не совсем верно – сейчас я делаю именно то, в чем обвиняю Джинни, а именно – отрицаю свои положительные стороны. Сегодня я был хорош для Джинни. Я старался изо всех сил и помог ей понять некоторые вещи, хотя и задаюсь сейчас вопросом – а не пытался ли я просто произвести на нее впечатление, заставить ее влюбиться в меня? Бог ты мой! Когда же я избавлюсь от этого? Нет, это так и продолжается. Надо держать ухо востро – третье ухо, третий глаз. За что же я хочу, чтобы она меня полюбила? Секс тут ни при чем. Джинни меня не возбуждает. Ну, может, не совсем так – немного есть, но не это имеет значение. Может, дело в том, что я хочу, чтобы Джинни знала меня как человека, который возделал ее талант? Есть немного. В один момент я поймал себя на надежде, что она заметит – некоторые книги в моих книжных шкафах не относятся к психотерапии: пьесы О’Нила, Достоевский. Господи Иисусе, ну и крест я взвалил на себя! Смех, да и только. Пытаюсь помочь Джинни выжить, а сам перегружен собственным мелким тщеславием.