Хроники исцеления

Затем (на моем языке) она заговорила о своей неспособности провести различие между границами своего «я» и границами «я» своей матери. Она сказала, что ее психотерапевта в Нью-Йорке всегда шокировало то, что она и ее матушка пользовались ванной в одно и то же время. Она хотела, чтобы мать посмотрела на ее груди, хотела показать ей фигуру и рассказать, что она тоже набирает вес и приобретает тот же тип фигуры, что и у нее. Она защищала мать, рассказав, как та организовала перевод Джинни в первоклассный колледж, вместо того чтобы оставить ее дома, в безопасности. Я напомнил ей, хотя, думаю, безо всякого эффекта, что все не так просто и что мама, вероятно, испытывает очень сложные чувства по поводу ее отъезда и передает ей одновременно две противоречивые информации (старый двойной слепой метод – классическая форма).

Вот так мы все и обсудили, хотя, подозреваю, без особой пользы для Джинни. (Я был таким настойчивым, потому что для меня многое прояснилось. Я получил более четкое представление о Джинни в контексте ее семьи.) Она так хочет изменить положение дел, так надеялась поехать домой и совершить прорыв. Но чего она хочет на самом деле? Она хочет вернуться в теплое, любимое, идиллическое детство, которого в действительности никогда не существовало. По крайней мере, я думаю, что его не существовало. Примечательно то, как маленькая Джинни и я разговаривали о ее детстве. Я очень опасаюсь быть втянутым в рециркуляцию прошлого по Прусту. Останься в будущем с Джинни. Скоро у нее будет другое прошлое.

Она рассказала мне сон, предварив и завершив рассказ комментарием (который она повторила, по крайней мере, раз шесть), что это был глупый, ничего не значащий сон. Я, естественно, рассматриваю это как вторичную ревизию и могу только сделать вывод, что фактически сон был очень важным. Ей снилось, что я обедал с несколькими гуру, которые были явно некомпетентны, и все же я говорил, что они в порядке. Сон оставлял тревожное чувство, так как в нем, по ее словам, ей предстояло работать с кем-то иным. Однако в состоянии бодрствования она знала, что это не так, и поэтому решила ничего мне не рассказывать, чтобы я не воспринял сновидение всерьез. Видимо, сон возник в связи с газетными статьями обо мне, которые она прочитала (и в которых меня неправильно цитировали). В них я критиковал «Эсален» и другие виды групповых встреч для обсуждения общих проблем, особенно руководителя группы, которую она посещала.

Она рассказала о своей новой работе дорожным полицейским. Она восприняла эту работу как нечто унизительное, а затем стала подшучивать надо мной, говоря, что я думал, что работаю с писателем, а я работаю с полицейским. Мне стало очень неловко, и я почувствовал, что в определенном смысле (по крайней мере, по ее мнению) я делал то же, что и ее мать, слишком много требуя от нее в плане творчества. И она понимала, что должна стать писателем, но для того, чтобы писать скорее для меня, чем для себя. Именно это я ей и рассказал, но без особого эффекта. Нет сомнений, что здесь больше, чем немного, правды. Я действительно хочу, чтобы Джинни обрела способность писать. И, без сомнения, я буду очень рад, если она станет способной писательницей. Да, не буду этого отрицать. Но для меня не будет большой разницы, если этого не случится. Даже если Джинни завершит свои встречи со мной повзрослевшей, умиротворенной, но больше никогда не напишет ни слова, все равно это будет хорошо. Надеюсь, истина заключается в том, что я серьезно заинтересован в Джинни как в личности, а с Джинни-писательницей у меня лишь легкий флирт.

9 января

Джинни

Если меня обвинят в преступлении, я буду своим лучшим свидетелем. Когда бы я ни говорила о людях, которых люблю, я всегда делаю их виноватыми и делаю это с улыбкой. Потому что если я виновна, то и они виновны, а в ваших глазах виновны еще более. Я давала вам информацию, хотя и не знаю, почему, ведь вы не собираетесь давать оценки, предлагать ответ или план. Все хорошее, что происходит при такой терапии, происходит одновременно. Я знала, что снабжала вас оружием против моих родителей. Это меня угнетало. Особенно с того дня, когда я отправила им письмо – «дорогие папа и мама» – и написала о своей огромной любви к ним. Полагаю, что, когда вы рассказываете посторонним о родственниках, вы их предаете. Вероятно, больше всего я предаю саму себя, так как всегда рассказываю что-то о себе.

Хотя во время занятия я не чувствовала себя плохо. Мне было слишком жарко – я чувствовала себя так, словно была в гамашах, закутанная малютка, – и, возможно, мне нужно было что-то сказать. Но затем я адаптировалась к жаре, и она стала приятным времяпрепровождением. Я ленивый рыбак с удочкой на берегу. Если я насажу нужную материнскую приманку, вы всегда клюнете.

Нет, я знаю, что вы пытались сделать. Заставить меня поверить в то, что я говорю. Принять ограничения и ошибки моих родителей. Но каждый раз, когда я действительно думаю об этом, я, кажется, уменьшаюсь. По мере моего удаления от них, я и от себя удаляюсь. Также я понимаю, что я не изменилась или вообще не боролась со своими родителями.

Я рассказала им почти обо всем. Но моя жизнь не в этом, не в этих фактах и историях. Она все еще как бы скрыта. Единственное оживление, которое вносят эти факты в мою жизнь, это сны. И потом, я и мои родители гораздо более активны и ужасны.

Я пыталась достичь успокоения, все глубже и глубже закапываясь в гнездо, окружая себя спокойствием. Я действительно думаю, что я все еще прячусь в пещере, как Платон в своей, так как пишу и думаю только аналогиями. Все похоже на что-то. Даже этот отчет – и тот завуалирован, а не откровенен. Вы, может, этого не понимали. Есть другой перевод. «Уф!» Вот так мой рот, глаза, лицо и мозги чувствуют себя после того, как я все расклала (извините – ошибка, хотела сказать, рассказала) так, чтобы держаться на плаву и не утонуть.

13 января

Доктор Ялом

Атмосфера во время занятия была довольно холодной. Вел себя с Джинни как-то сдержанно, полагаю, что и у нее такое же ощущение, хотя и не такое сильное, как у меня. Фактически я усилием воли заставил себя надиктовать это. Между первым и вторым предложениями возник пятиминутный перерыв. Она начала с того, что заявила, что последние дни была не в себе и чувствует себя нервной и напряженной. Я никак не мог найти удобный способ, чтобы подключить ее или подключиться самому к происходящему. Попытался начать с прошедшей недели, но она мало что помнила с того занятия. Потом она заговорила о своем ощущении того, что она не меняется. В своих сексуальных отношениях с Карлом она дошла до определенной точки и дальше продвинуться не может. То же и на моих занятиях. Я попытался выведать у нее некоторые примеры фактически достигнутых ею изменений и даже предложил послушать одну из старых магнитофонных записей, которые мы сделали пару лет назад. Ей это не слишком понравилось, и она сумела придумать другие способы показать, какие изменения, по ее мнению, произошли. Думаю, я пытаюсь помочь Джинни найти способы обсуждения ее успехов больше ради себя, чем ради нее.

Затем она вернулась к своим взаимоотношениям с Карлом. В нынешнем своем состоянии она просто занимает выжидательную позицию и ждет, когда ей скажут, что все кончено. Несколько дней назад он бросил старый бизнес и занялся новым. Она понимает, это изменение что-то значит, а именно: он начал экономить деньги на поездку в Мексику. И однажды она узнает от него, возьмет он ее с собой или нет. Если нет, отношения закончатся. Я был ошеломлен той беспомощностью, с которой прозвучали ее слова. В то же время я понял, что она гордится своей беспомощной трагической позой. Я даже попытался поддразнить ее, назвав Дюймовочкой, тут же быстро добавил, что все же ей, как взрослой, следует самой решать, чего же она хочет от отношений. Неужели нет решений, которые ей нужно принимать? Что может заставить ее прервать их отношения? Что если Карл, к примеру, откажется поддерживать ее или не разрешит ей иметь детей. Было очень трудно побудить ее к высказыванию, что она может принимать решения. Фактически для нее просто невозможно спросить Карла, возьмет ли он ее с собой в Мексику. Она считает, что ей следует молча ждать, пока он сам ей не скажет. Я закончил занятие в довольно безысходном настроении, тщетно пытаясь понять, как же мне вызвать у нее чувство уважения к собственным правам. Был момент, когда она сказала, что пару недель назад пыталась спросить у меня о моем отпуске, но никак не могла решиться на это. То же и с Карлом. Я предложил ей попытаться проделать это снова. Сейчас она может спросить меня о моем отпуске или о чем-нибудь еще. Она спросила, как, по-моему, проходят занятия, но, поскольку сеанс уже был закончен, мы вяло согласились обсудить это в следующий раз.