Гурджиев и Успенский

Успенский отмечал, что мы окружены бесчисленными невидимыми и неизмеримыми объектами. Мысль невидима, жизнь неизмерима. Подобно плоским существам, мы вначале считаем все невидимое и неизмеримое чудесным и сверхъестественным. Затем мы достигаем стадии классификации необъяснимых явлений и начинаем изучать их характер и свойства в различных областях нашего знания. Необъяснимость в данном случае является результатом попыток изучить и объяснить средствами трехмерного мира явления, попадающие из области более высокого измерения.

Успенский делает несколько предположений, основанных на допущении существования четвертого измерения. Первая посылка заключается в том, что “если существует четыре измерения, то реального тела трех измерений быть не может. Поэтому человеческое существо либо обладает четырьмя измерениями, т. е. мы сами есть существа четырехмерные, либо мы обладаем только тремя измерениями, и в таком случае не существуем вовсе”[178].

Вторая посылка исходит из того, что “если мы и обладаем четвертым измерением, то мы осознаем и ощущаем его в очень малой степени и можем догадываться о его существовании только путем наблюдения необъяснимых явлений. То обстоятельство, что мы не видим в самих себе и в окружающих нас предметах четвертого измерения, приводит нас к выводу о несовершенстве нашего восприятия”[179].

Говоря об ограниченности нашего восприятия, Успенский пишет, что человеческий глаз не может достичь даже уровня видения с помощью микроскопа или телескопа. Он пишет об ином видении в четвертом измерении, подобном тому, как птица, летящая из северной России, “видит” Египет, куда она летит на зиму, или же как почтовый голубь “видит” за сотни верст свою голубятню, из которой его увезли в закрытой корзине, или же как инженер-строитель, делая первые грубые наброски моста, “видит” этот мост и идущие по нему поезда. Развивая тему ограниченности и несовершенства нашего восприятия, Успенский предполагает, что “видение в четвертом измерении будет осуществляться помимо глаз”[180], фиксируя внимание как на природной, так и на творческой интуиции.

Рассматривая связь между миром так называемых психических и миром физических явлений, которые он интерпретирует, соответственно, как четырех- и трехмерные миры, Успенский отрицает их “параллельность” друг другу. Он возражает против попыток интерпретировать физические явления как вид психических или, наоборот, психические явления как следствие физических. Первый подход он называет “наивным дуализмом” или “спиритуализмом”, согласно которому “душа” рассматривается как совершенно независимая от тела и не подчиненная никаким законам. Другой подход, где “душа” воспринимается как прямая функция тела, он называет “наивным монизмом” и иллюстрирует его знаменитой формулой Молешотта: “Мысль есть движение материи”.

Успенский не разделял вульгарных крайностей как современного ему спиритуализма, так и сенсуализма эмпириокритика Э. Маха, который совершенно отрицал различие между физическим и психическим, предполагая, что физические элементы в действительности – это элементы ощущений, а то, что мы называем “телами”, – всего лишь комплексы элементов ощущений, таких как ощущения света, звука, давления и т. п. Согласно Маху, образы представлений – это тоже простые комплексы ощущений, а молекулярную и атомистическую теории Мах принимает только как символы, отрицая за ними всякую реальность. Этому необерклианскому подходу Успенский противопоставляет кантовское представление о человеческом восприятии, способном воссоздавать только “формы” (цвета, звуки, вкусовые ощущения и др.) мира “из чего-то еще, чего мы никогда не достигнем”. В ортодоксально кантовском духе Успенский утверждает, что физическое яблоко существует не таким, каким оно является нам в трехмерном мире. Он также настаивает на том, что “мы вполне свободно можем сказать, что мысль движется по четвертому измерению”[181]. Успенский настаивает на том, что мы сами – существа четырех измерений. Мы живем в четырехмерном мире, но осознаем себя как трехмерные существа. “Это значит, – пишет Успенский, – что мы живем в условиях одного рода, а представляем себя в других”[182].

Констатируя несводимость нашего бытия к нашему опыту и говоря о трагическом разрыве между эмпирическим и онтологическим знанием, Успенский считает, что в таком парадоксе таится возможность пробуждения нашего сознания, приведения его в такое состояние, когда оно обретет себя в реальном, а не в воображаемом мире.

Постоянные поиски реальности, внимание к разным формам ее проявления, к ее аспектам и атрибутике являются определяющими для мировоззрения Успенского, сформировавшегося не без влияния теософской натурфилософии с ее вниманием к сущностной основе мира.

Рассуждая о качествах, свойственных четвертому измерению, он обращается к формам природного мира, в которых внимательному взгляду явлено множество “совершенно правильных чертежей четвертого измерения”[183]. Они распознаются в различных органических формах, как животных, так и растительных, как зимой, так и летом, – так, пишет он, “деревья без листьев зимой или ранней весной часто представляют собой очень сложные и необычайно интересные диаграммы четвертого измерения”[184].

1. Диаграмма четвертого измерения в природе

Здесь Успенский выступает как последовательный натурфилософ, утверждающий принципы объективного идеализма и видящий в природе манифестацию образцов и матриц идеального мира.

Говоря о принципах симметричного движения в растущем живом организме – живой манифестации четвертого измерения по Успенскому, – он развивает логику процессов роста и развития живого организма, в котором каждая точка становится центром в процессе роста. Помимо расширения в пространстве живой организм строится во времени. В растущем организме каждая молекула следует по кривой, образуемой соединением двух кривых – движения в пространстве и движения во времени. Сложное соотнесение этих двух видов движения в процессе роста является, по Успенскому, одним “из наиболее важных, ясных и понятных видов движения в четвертом измерении”[185].

Вслед за Хинтоном Успенский пробует найти проявления четвертого измерения в жизни и локализовать “таинственный четвертый перпендикуляр”, направленный к “трем перпендикулярам нашего пространства и не параллельный и одному из них”[186]. Он развивает серию рассуждений, касающихся отношений между пространством и временем, материей и энергией, материей и временем, материей и пространством. Говоря о четырех состояниях материи, известном физике его времени: твердом, жидком газообразном и лучистом, – Успенский отмечает, что “чем тоньше состояние материи, тем больше заключено в нем энергии, т. е. в нем содержится меньше материи и больше движения”[187].

Используя теософские идеи тонкого тела, он констатирует зависимость между состоянием материи и пространственно-временными параметрами и делает парадоксальные с точки зрения обыденной логики заключения: “В жидкости больше времени, чем в твердом теле, и больше времени в газе, чем в жидкости”[188]. Успенский говорит об “энергетическом состоянии материи”, степень которого определяет пространственно-временные координаты материи: более тонкое состояние, тонкое тело энергетически более заряжено, и в нем “больше времени, меньше пространства и больше движения, чем в субстанции”[189].

178

Ibid. P. 82.

179

Ibid. P. 83.

180

Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. Vintage Books, N.Y., 1974. P. 83.

181

Ibid. P. 86.

182

Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. Vintage Books, N.Y., 1974. P. 86.

183

Ibid. P. 90.

184

Ibid. P. 91.

185

Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. Vintage Books, N.Y., 1974. P. 87.

186

Ibid. Р. 89.

187

Ibid. P. 94.

188

Ibid. P. 94.

189

Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. Vintage Books, N.Y., 1974. P. 95.