Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 1 из 34

Георгий Баженов

Яблоко раздора. Уральские хроники

I

Яблоко раздора

Памяти Любови Баженовой

Глава первая

Иван подымался в дом по высокому крыльцу осторожно и тихо. Он старался, чтобы снег не скрипел под сапогом, но снег скрипел. Назло скрипел, думал Иван.

Не успел он переступить порог, как Маша, жена, метнулась в большую комнату.

– Маша! – позвал Иван.

Маша не ответила.

– Маша! – уже крикнул он. – Жена!

Она вышла из комнаты, скрестив на груди руки, и с гордой независимостью посмотрела на мужа.

– Ты чего прячешься? – спросил он.

– С чего это ты взял?

– Да вот, как зашел – ты и метнулась, а потом зову, зову – не отвечаешь… – Он пристально и серьезно разглядывал жену и старался угадать, случилось все-таки что или нет. Он и домой пришел, потому что дважды за день схватывало внутри от беспокойства.

И все же решил не торопиться с расспросами, разделся, прошел на кухню, помыл руки, сел за стол:

– Накормишь?

– Сам накормишься!

– Накормлюсь, не без того… – Он обиженно запыхтел, догадываясь, что и смелость эта неспроста, есть для того причина.

Маша стояла, опершись на косяк, все так же скрестив на груди руки, и, презрительно оттопырив нижнюю губу, смотрела на мужа:

– Что, она-то плохо тебя кормит?

– Кто – она?

– Да она! – твердо сказала Маша. – Ведь ходит к тебе в лесничество какая-то?

– А… – неопределенно протянул Иван, а про себя подумал: «Тебе можно было, а мне нельзя?..»

Налив щей, он начал хлебать.

– Телеграммы тут принесли, – словно невзначай сказала Маша.

– Телеграммы-ы?.. – Он поднял на жену как будто радостные и озорно-шалые, а на самом деле испуганные, в глубине, глаза, криво улыбнулся.

– Сын приезжает, демобилизовался! – Она сказала это с твердой и открытой радостью.

«Вот оно что-о! Вот что-о!..» – Искреннее и легкое счастье скользнуло на лицо Ивана.

– А эта, – показала жена, – видать, от сестры твоей! Срочная! – И бросила мужу телеграмму. – Не бойся, не распечатывала. Мне ведь нельзя, – сказала она с издевкой, – вмешиваться в ваши родственные дела!

Отложив ложку, Иван нагнулся, поднял с пола телеграмму, распечатал.

28 УМЕР ГРИГОРИЙ ПОХОРОНЫ 1 ДЕКАБРЯ ОЛЬГА

Он прочитал раз. Прочитал два.

«Значит, умер… умер… Ты скажи…»

– Дай телеграмму от сына, – попросил он Машу.

– Это еще зачем?

– Дай. – Он не знал, зачем.

Маша принесла из комнаты телеграмму.

СТАРИКИ ДЕМБЕЛЬ БУДУ СКОРО ЕВГЕНИЙ

Иван читал, но думал свое: «Умер Григорий-то… ты скажи… Умер все же… Верно, что старики… уж тут полный дембель, полный…»

Он сидел, смотрел в окно и мял губами. Со стороны казалось, что он думает сейчас крепкую думу, но ничего такого он не думал, просто сидел и повторял про себя: «Умер… скажи на милость… вот уж дембель так дембель. Полный дембель…»

– Григорий умер, – сказал он Маше.

Вечером он сходил за водкой, сел дома за стол, налил две стопки:

– Выпей, Мария.

Жена подошла и покорно выпила.

– А теперь уйди.

И она ушла, и было так, словно нет ее в доме, незачем быть. О многом мог думать теперь Иван Никитушкин, многое мог вспомнить, да не о том дума. Умер брат Григорий, нет его больше. Простить его или не простить?.. Нет, даже и не в этом дело – кому надо прощать мертвых, кому это надо! Дело проще: ехать хоронить брата или не ехать?..

Глава вторая

Дорога, по которой шагал Григорий Никитушкин, не простая дорога. Вьется да петляет она к родному поселку, в котором не был сержант Никитушкин с самого начала войны, с самого начала ее, проклятой… Прихрамывая на правую ногу, Григорий почти бежал. Августовское солнце палило жаром, пот катился по лицу, по спине, но это ничего. Скорей бы домой, домой…

Он вбежал в дом, сильно хлопнув дверью, и кто-то ойкнул испуганно.

– Мир дому сему! – весело сказал Григорий и прислушался. – Есть кто дома?

Стояла тишина. Григорий улыбнулся; знал он: если такая тишина, обязательно в доме человек (от разведки еще осталось).

– Стрелять буду! – пошутил Григорий. – Ну!

– А я и дома, – вышла из кухни полная девочка. – Вам кого?

– А ты кто такая?

– Машенька я.

– Чего тут делаешь?

– Нет, сначала – вы кто такой?

Григорий не сдержался – такого смеху и веселья закатил, что соседка, через огороды, перекрестилась: «У Никитушкиных-то чего такое? Свят, свят!..»

– Я – Никитушкин! – объявил Григорий.

– Григорий Иванович, стало быть? – облегченно вздохнула девочка.

– Стало быть, Григорий Иванович.

– Напугали вы меня, – как-то просто созналась девочка. – Зачем так пугаете?..

– Да ты скажешь, наконец, кто такая? – Но уже не грозно спрашивал Григорий Иванович.

– Машенька я. – И очень важно добавила: – Жена я Ивана Ивановича.

– Это какого еще Ивана Ивановича?

– А как будто не знаете? Братца вашего, Ивана Ивановича Никитушкина.

– Ваньки? Жена? Постой, постой… как жена? Ваньки? Сопляка этого? Да вы что, с ума спятили?! – И вновь закатился, но теперь уже обидным смехом Григорий Никитушкин. Он был тощий, длинный, и, когда смеялся, смешно было над ним самим: как жердь, вот-вот сломается, стоит, кланяется, руками размахивает.

Машенька тихонько прыснула.

А перед глазами Григория встал – сколько ему тогда было, двенадцать, тринадцать? – Ванька: всклокоченный, сопливый… И этот вот сопляк, этот его младший брат – Иван Иванович теперь? Муж? Жену – девчонку! – заимел? «Ну, братцы, – думал Григорий, – вы что хотите думайте, а я… А я – ни хрена-то я не понимаю, вот что, братцы!»

И так вдруг резко оборвал свой смех Григорий, так круто смолк, что снова напугал Машеньку.

– Какой вы… – сказала она. – Все пугаете…

– Да что ты заладила: пугаете да пугаете… – Он нагнулся, поправил голенища сапог, а выпрямившись, спросил: – Хозяева скоро будут? – И с тем прошел в дом.

– Хозяева? A-а… вы, верно, про свекра Ивана Федоровича говорите? Так они совсем не придут, Ваня только будет… Мы с Ваней вдвоем тут живем. Да вы проходите, проходите, поди, не в чужой дом-то пришли! А Иван Федорович навсегда в лес ушел, там и поживают. Тут, говорят, скучно, да и… – Она запнулась.

– Да и?

– Да и мы… я, то есть… не очень ему по душе. Это правда. Только Ваню-то он сильно, кажется, любит… Тогда, говорит, живите с ней, мне не жалко, теперь, говорит, ничего не жалко – все под гору. Вот и живем… А Ваня скоро уже будет. Скоро!.. Хотите чайку?

– Хочу.

– Так я сейчас, сейчас… Я мигом.

И только было он пить начал горячий, на смородиновом листе настоянный чай, только было посидеть вздумал, побаловаться, как говорится, чайком, подумать размеренно – ан открывается дверь, а в дверях – да неужели брат, неужели Ванька, Иван?.. А ведь он, он, шельмец, только все в нем – как будто чужое: рост, плечи, голова…

Бросились братья друг к другу! Родное, кровь своя, никитушкинская, отчаянная кровь билась в жилах и вот – стакнулась. Эх, брат, брат! – шептали они и хлопали друг друга нежно и сильно по плечам. Улыбались, смеялись… А ведь они, когда прощались, совсем были не те: оба мальчишками прощались, оба, хотя Григорий уходил на войну…

– Ну а отец тут как? – Григорий отстранил брата и глянул ему в глаза: – Ишь ты какой ста-а-ал!..

– Да отец чего, – улыбался Иван, – отец ничего… Прийти вот обещался. День рожденья ему сегодня. Придет!..

– Ну?! Неужто день рожденья? Неужто сегодня?

– Сегодня, – сказал Иван и снова улыбнулся. – Сегодня и есть.

– Тогда хорошо я прибыл! Ох как хорошо! В самую, как говорят, точку!..