Идеальное несовершенство

Анжелика не знала, что ответить, потому лишь насадила окорок на оструганный колышек и подвесила над огнем. Вытерла руки.

Уже подготовившись, взглянула ему в глаза.

– Ты пришел взять с меня клятву верности? Прислал мне приглашение в Фарстон. Значит ли это, что я уже свободна?

– Тебе не хватает до совершеннолетия пяти лет.

– И ты станешь держать меня здесь до конца?

– Тебе так плохо у иезуитов?

– Это тюрьма! – вспыхнула она.

Он окинул взглядом ночную саванну:

– Довольно обширная.

Анжелика вскинулась:

– Ты знаешь, о чем я. Ты сослал меня сюда.

– Как думаешь, почему?

– Да-а, не сомневаюсь, причины у тебя были.

Отец покачал головой – аж хрустнуло в шее.

– Все родители делают некий выбор, когда решаются завести детей. Мы, из Первой Традиции, не манипулируем генами. Но никто не отказывает нам в праве выбора того, каким образом дети будут воспитаны. Это часть Традиции, это всегда была прерогатива родителей. А ведь через воспитание мы формируем детей даже сильнее, нежели просто вылепляя их ДНК. Традиция дает мне двадцать четыре года. Я намерен их использовать. Не удивлюсь, если к тому времени получу дочку, которая меня ненавидит; но я весьма разозлюсь на монахов, если эта дочка не окажется сильной, умной, самостоятельной женщиной. Через век-другой мы встретимся на каком-нибудь из приемов в замке, и тогда – скажешь мне, плохо ли я поступил.

– Тогда – скажу.

Она вспомнила, что Джудас Макферсон знает генерала иезуитов с незапамятных времен. Это «Гнозис» купила для ордена Пурмагезе. Уже неоднократно он присылал сюда своих внуков, своих детей. Взращивал свою семью, как взращивают экзотические сорта цветов. Что можно к такому отцу чувствовать? Что куст чувствует к садовнику, чья рука его обрезает?

Наверное, он заметил этот вопрос в ее глазах.

– Как думаешь, согласно какому образу воспитываются дети? – вздохнул он. – По сути, цель здесь лишь одна: сделать из них хороших людей. Независимо от того, как те или другие определяют «хорошего человека». Ты согласна?

Она осторожно кивнула.

– Итак, я убедился, – продолжил Джудас низким голосом, – убедился, что не существует и не может существовать ни одна этическая система, ни один универсальный, общий образчик поведения, более или менее развитый свод заповедей… применение которых гарантировало бы человеку уверенность в правильности выбора. Всегда, раньше или позже – но обычно достаточно быстро – ты оказываешься в ситуации, к которой система неприменима, или же дает противоречивые рекомендации.

– Этическая теорема Гёделя.

– Ведь в жизни мы не оцениваем поступки, сопоставляя их с таким вот образцом. Происходит иначе. Мы сталкиваемся, наблюдаем, реагируем: хорошо; плохо; а чаще всего как-то средне. Всякий конкретный случай – это исключение. Совпадения с правилами редки. Но как тогда – не передавая знание и опыт – как иначе я могу воспитать своих детей? Собственно, только так: добиваясь, чтобы они могли верно реагировать на непредвиденное – чтобы разум мог адаптироваться, распознавать добро и зло в том, что он видит впервые, чего никогда никто не видел. Я говорю о профилировании твоей нейронной сети. Но опять же: мы – стахсы. Я не могу этого делать – не напрямую. Только через влияние на предоставленные твоему разуму раздражители. Что извечно и называлось воспитанием детей.

– Значит —

– Значит – Пурмагезе и орден. Думай о нем как о саде, чья почва содержит нужный химический состав.

– Но не Фарстон, он – нет.

– Не Фарстон.

– Ты подавал бы мне там плохой пример.

– Думаешь, что проблема в этом? В том, чтобы брать пример? Берешь ли ты пример с отцов-иезуитов?

– Я не сделаю такого со своими детьми. То есть…

– Какого?

– Не буду унижать их.

– Наверное. Что не мешает воспитанию. Ибо что тогда его противоположность? Случай.

– По крайней мере, я была бы уверена, что случай не имеет на меня никаких планов; что я сама не оказалась запланирована.

Но кроме горечи было в ней еще и теплое удовлетворение: что он не покинул меня, не забыл, все эти годы, в Фарстоне, пусть даже недостижимый физически, – воспитывал ее.

На второй день они перешли дорогу стаду слонов, состоявшему из десяти взрослых особей и двух малышей. Отец задержался и наблюдал за животными где-то с час.

– У вас ведь наверняка есть множество планет с куда более интересной фауной, – заметила она.

Он кивнул и сказал:

– Но это ведь слоны. А о тех зверях я снов не вижу.

Анжелика вздрогнула. Отвела взгляд, чтобы он не догадался. Что еще наследуется? Закусила губу.

Когда они уже возвращались, на последней стоянке, он заговорил о ее планах на будущее.

– Вырваться отсюда, – брякнула она, не задумываясь.

– И?

– И убедиться, есть ли что-то прекрасней восхода солнца над Африкой, – ответила она через миг-другой, заталкивая ногой корягу в костер. Конечно, это была уловка, не искренний ответ; но уловка хорошая.

– Амбиции?

Она покачала головой.

– Их я тебе не дам.

Он засмеялся – приятно, без издевки, она могла присоединиться.

Через несколько дней после его отлета, во время разговора с отцом Френетом, она вдруг что-то в сердцах сказала о Джудасе.

– А мать? – спросил тогда иезуит. – Отчего ты не винишь мать?

– А что она может, ведь —

– Думаешь, он ее не любит?

– Не знаю. Я не знаю ее.

– А его?

– Тоже нет.

– Но решись на искренность: разве в глубине души ты им не благодарна?

– Возможно. Иногда.

– Именно для того и существуют такие школы, как наша, – сказал отец Френет, набивая трубку. – Нося фамилию Макферсон, так или иначе, ты не могла ожидать нормального детства. Родители избрали для тебя Пурмагезе. Безрассудно полагать, что тем самым они хотели сделать тебе плохо. А то, что ты на них обижаешься – это хорошо говорит о тебе. А значит, и об их выборе.

Потому что она родителей почти не помнила, но чувствовала себя их дочерью и тосковала.

Вчера мать взяла ее на верховую прогулку по Фарстону. Первый час они лишь наслаждались видами и прислушивались к дружеским препирательствам коней. Кони, понятное дело, дискутировали о политике.

– Не припоминаю, чтобы вы держали здесь генималов, – сказала она матери на латыни, которой, как полагала, кони не понимают.

Остановились они на взгорье, откуда как на ладони были видны замок, озеро, парк и дорога. Мать склонилась в седле, похлопала скакуна по шее.

– Мы получили нескольких в подарок от Хузаю. Нельзя избавиться от них слишком быстро, хотя это, несомненно, против Традиции.

Хузай былу однум из лидеров Вертикалистов. Анжелика хорошо ориентировалась в актуальных оборотах политического колеса фортуны, полученное у иезуитов образование, противу ожиданий, охватывало множество довольно приземленных областей знания. Вертикалисты, отдающие предпочтение вертикальному содружеству Прогресса перед горизонтальным содружеством отдельных его терций, были естественными союзниками Макферсонов и «Гнозис Инкорпорейтед».

– Как для друга – несколько проблемный подарок.

– Хузай – не друг. По крайней мере – не наш.

– Может, кому-нибудь стоило бы посвятить меня в стратегию клана.

– Не думаю.

Анжелика с трудом, что не удивительно, совладала с непроизвольным желанием ответить и не посмотрела на мать. Устремила взгляд к горам и лесам.

Мать, должно быть, заметила ее реакцию. Тихо засмеялась.

– Ох, дитя, ты Макферсон до мозга костей!..

Мать была высокой, с темно-зелеными глазами, длинные золотистые волосы перевязывала на затылке. В виде очередных своих пустышек Анна Макферсон замерла на тридцати годах, а на самом деле ей набежало уже под четыреста. Как и следовало, она была удивительно красивой.

Мать подъехала к Анжелике, склонилась в седле, обняла ее, притянула к себе. Сжимая в крепких объятьях, зашептала прямо на ухо, так, что Анжелика с трудом различала слова в урагане теплого дыхания: