Орда I

Замолчали обе. Каждая о своём задумалась. О чём размышляла Апити сказать было трудно по её лицу, да и рыжей не до того было чтоб белобрысую разглядывать. Потому что мысли Райс заклубились в голове тучами мрачными. О себе любимой. Обо всем, что было, есть, да ещё предвидится. Она вдруг вспомнила маму в ту роковую пьянку с ближницами. Припомнила её лицо напряжённое, измученное чем-то тягостным. Её вид ни то усталый, ни то болезненный, не спавшую видно ночь прошедшую.

Кутырка только тут осознала и готова была руку дать на отсечение, что мама преднамеренно решилась на поступок сознательный. И решение это далось царице нелегко, понимая, что может больше не увидит родную кровиночку живой иль, судя по испытаниям в здравом уме да твёрдой памяти. Но она пошла на эту жертву сердце разрывающую.

Почему царицы прежние из своих дочерей замену не выращивали? Что у них дочерей не было? Или не пускали на испытания? И тут Райс неожиданно пришла к неутешительному выводу, от коего мурашки по спине забегали да волосы затопорщились: «Я как царская дочь должна стать Царицей Степи иль исчезнуть с глаз долой, как и прочие дочери прежних цариц степью правящих».

Кем бы Райс стала, коли б при шатре мамы выросла? И какое было бы будущее не отправь её мама на испытания? Самое большее чего Райс добиться могла, это стать ордынской девой боевого сестричества, а там, коль заслужит да в походах не сложит голову, могла подняться до Матёрой со временем. Вот и всё что ей светило в той жизни нерадостной.

До сего дня кутырка не интересовалась в принципе, как становятся царицами и как мама умудрилась ею стать. Знала только, что в отличие от мужицкой орды, цариц не выбирают скопом, как это мужики делали. Царицей становилась дева из клана «меченых». [18] Она на таких насмотрелась в бане среди маминого окружения, с ног до головы причудливо изрисованных. Но откуда те брались рыжая не ведала, укоряя себя лишний раз, что дурой была полною, когда всему этому учили наставницы.

А ведь учили этому наверняка как положено. И только теперь сидя в выгребной яме в говне по уши она отчётливо поняла, что не только детство, но и жизнь прошлая закончилась. И что встала она на путь особый, на котором цариц «выращивают». Вернее, даже не так. Она не поняла этого, а заставила себя поверить в свои предположения.

Дочь царская внушила себе без всякой апелляции, что мама послала её на эти испытания изуверские лишь для того, чтобы Райс царицей стала единовластною или исчезла с лица земли за ненадобностью, не опускаясь до простого боевого «мяса» сестричества.

Она понимала, что это лишь догадки разума, находящегося на границе сумасшествия, а исходя из того как с ней обращаются, Райс может до конца испытаний мучительных так и не узнать об истинных причинах поступка маминого. Поэтому дева взяла, и сама себе всё объяснила по ходу дела, поставив пред собою цель высокую почти недостижимую.

Ярица для себя осознала с ужасом, что не будет на пути одна за титулом карабкаться. Наверняка им пойдут и другие. Набегут на халяву соперницы. Вот только на вершину кручи, куда вся орава будет карабкаться, заберётся лишь одна из них. И только от неё зависит теперь, сможет ли она претендовать на лидерство. Или это место займёт другая, более «особая», что пройдёт круги колдовские, как их называет Апити. А то что круги эти будут непростыми, теперь рыжая уже не сомневалась ни капельки.

Это открытие огорчало ярицу, не давая покоя долгожданного, ещё больше вгоняя в уныние. Наконец она оторвалась от рассуждений пораженческих твёрдо решив бороться до конца до самого, чего б ей это не стоило, оттого буднично спросила новую знакомую:

– А чё мы тут вообще делаем? Как долго нам в говне сидеть да мух кормить?

Апити повернулась к ней от роя «жужжалок» отмахиваясь и так же буднично ответила:

– Скоро пить-есть принесут, тогда и поймёшь без объяснения.

– Как пить-есть? Это тут-то? – удивлению Райс придела не было.

– Да, подруга, – не меняя тона спокойного, отвечала ей соседка светловолосая, – вон в ту дыру побросают кучей перемешанной, а ты вылавливай среди дерьма съедобное да ешь коли черви наперёд тебя не расстараются.

– Фу, – скривилась в гримасе дева рождения царского, тут же позабыв обо всей своей решимости, – а зачем такое унижение? А коли я заразу подхвачу? Что тогда?

– Я ж тебе говорила уже, кажется, что тут проходят ритуал особенный: «познания себя через нечистоты житейские», – наставительно заговорила в Апити, «девка бывалая», принимаясь видно за любимые нравоучения, – себя чуешь, небось? Нечистоты лицезришь? Так вот! Из тебя здесь травят брезгливость, рыжая. Для нас брезгливость – это роскошь непозволительная. Она допускается лишь для люда обычного, а не нашего «особого» рода-племени. Брезгливый человек ведь он кто? Он как лошадь зашоренная. Видит перед собой только часть, а не целое. Это вовсе не говорит о том, что мы должны в свиней превратиться да питаться помоями, плавно переходя на опарышей. Просто мы «ОСОБЫЕ» и не имеем права быть брезгливыми ни к людям, какими бы омерзительными они не были, ни к поступкам, как бы отвратны не были их деяния. Мы должны понимать да принимать в себя всех и всё. А брезгливость по жизни крайне обременительна. Она мешает видеть всё как должное. А вот вытравить из себя этого червя ограниченности можно только так через еду, питаясь где угодно да какой бы не была противною.

Тут она остановила внушение, заинтересовано осмотрела собеседницу, внимательно слушавшую и уже по-простому добавила:

– Только делать вид что «червя» поборола да навсегда угробила, я тебе не советую. Троица не смотрит на то, как мы едим, да и едим ли вообще, что в дыру бросается. А это говорит, что ОНИ просто знают наверняка, жив в нас ещё порок или нет уже. И не спрашивай, как ОНИ это делают. Сама не ведаю. Я уже третий день тут сижу и, кажется, совсем перестала брезговать и то не выпускает. Видно, какие-то остатки чувствует. А тебе, судя по твоим позывам желудочным в этих «хоромах» ещё долго мух кормить с опарышами.

– Что за бред ты несёшь, – вновь взорвалась Райс на эмоциях, – а коли я не смогу перебороть это омерзение? И вообще, что мне будет коли откажусь от испытания?

– Обломайся, дщерь царская, – тут же равнодушно соседка ответила, – коли не сдюжишь испытание, то сдохнешь тут от голода да жажды неминуемой. И поверь, тебя отсюда даже вынимать не станут. Тут сгниёшь. Хотя нет. От голода не сдохнешь, потому что тебя вот эти белые червячки миленькие быстрей обглодают, чем ты с жизнью распрощаешься.

И Апити расхохоталась как ненормальная, разгоняя волновыми движениями тела подвешенного, кишащих вокруг жирных опарышей.

– Этого не может быть! – чуть не заорав в истерике да сверкая заблестевшими глазками на коих слёзы выступили, запротестовала рыжая, – я дочь царицы Тиоранты Величественной. Они не посмеют меня сгноить в этой яме зловонной да среди говна и червей с мухами.

– Да не ори ты, психованная! – тут же грозно рявкнула на неё Апити, вогнав привыкшую к «жополизному» почитанию да до крайности избалованную дочь царскую в ступор ничего-не-понимания.

Ведунья злобно зыркнула на деву, исказившуюся в молчаливой истерике да смачно сплюнув в кишащих опарышей сквозь зубы процедила, как обрезала:

– Вот теперь я точно знаю, почему нет преемственности власти по крови царственной.

И Райс тут же захлебнулась словами сказанными, неожиданно поняв, что имела в виду белобрысая. Вскипевшее в ней чувство несправедливости, перевернулось тут же в справедливость безоговорочную. Она глубоко задышала, выпуская закипевший «пар ярости», убеждая себя в том, что она действительно «никто» и зовут её «никак». Поняла, что следует быстрее забыть, кто она такая да какого рода-племени, тут же вспомнив слова Апити о том, что, только опустившись ниже нижнего можно выше всех выкарабкаться. Райс ещё ударов сердца нескольких поборолась со своей гордыней несгибаемой, а затем смиренно опустив голову, спросила уже совсем отчаявшимся голосом: