Орда I

Опосля очередной кормёжки рыжая своим повелением, не требующим от белобрысой возражений, жёстко потребовала:

– Давай Апити, впрягайся, подруга верная. Ты же видишь мне одной с ними не справиться, а со временем похоже будет их только больше прежнего. Это уж как пить дать да к еги-бабе не ходи.

Как в воду глядела ярица. Всё так и вышло, как говаривала. Лишь на третий день получилось у Апити и то лишь на третьем истязателе, когда рыжая от бессилия взвыла визгом пронзительным да отчаявшимся. Этот вопль неожиданно встряхнул светловолосую и придал ей злость нужную, в ореоле коей у неё и прошла первая «плеть нервенная». Радости Апити придела не было.

А потом началась война настоящая, хотя поначалу с успехом переменчивым. То у них получалось, то им попадало от всей души. Боль, что шары причиняли, даже Апити заметила, значительно снизилась, а у них наоборот получаться стало от раза к разу лучше прежнего.

Наконец настал тот день радостный, когда девы одолели все шары по очереди. Не получив при этом ни единого удара по своим телам истерзанным. И когда шестой по счёту шар после ужина уплыл в дверь разломанным, что-то стукнуло, грохнуло и вода на убыль пошла. Утекая куда-то из конуры их глухо запертой.

А когда стемнело, воды уже не было. Они стояли на мокром полу держа в руках рубахи скомканные в ожидании чуда какого-нибудь, обе на дверь уставились, затаив дыхание. Снаружи что-то звонко щёлкнуло, и тяжёлая дверь открылась медленно, впуская в темноту пыточной свет факелов коптящихся, что держали Матёрые Терема улыбаясь доброжелательно…

6. Коль без меры пихать все что впихивается, так и меру саму ненароком запихаешь туда, потеряв последние границы дозволенного…

На дворе дело к лету шло, когда две красавицы, татуированные узорами, отоспавшись почитай два дня без продыху впервые вышли на прогулку совместную.

За Теремом был лес огороженный или роща священная, как именовала её Мать Медведица. Хотя для яриц она больше походила на сад ухоженный. Дорожки аккуратные тёсаным поленом выложены, цветы целыми полянами высажены. Ни ветки сломанной не найдёшь ни валежника. Земля в лесу ровная, словно вода в озере.

Только где-то в глубине ближе к частоколу высокому возле пруда сказочного возвышался странный холм в полтора роста человеческого, где по кругу ровному, со знанием дела колдовского огромные валуны были разложены.

Они на пару под ручку гуляли по лесу–саду чудному не в состоянии надышаться лесным воздухом. Гордые собой, то и дело на показ выпячивая узорные рисунки на руках да ногах босых перед встречными девками теремными.

Нагулявшись да себя «на показывавшись» они меж собой заговорщицки принялись перешёптываться, соображая, что их ждёт на круге следующем, чуя задницами щуплыми, что отдыхать им долго не дадут Матёрые.

Не дали. Верно, подметили. В одно утро прекрасное Райс проснулась сном довольная, потянулась в улыбке глаза размеживая и как «плетью нервенной» по лицу врезали, так её перекосило родимую.

На скамье сидела Любовь – третья Матёрая Терема. Рядом с ней две кутырки на подросте теремные, лыбились во весь рот радостью непонятно с чего переполненные да с восторгом глазея на проснувшуюся. «Началось», – подумала про себя рыжая, а у самой аж ручонки задёргались.

По знаку руки вековухи властвующей, кутырки вскочили с мест как ужаленные да накинулись на царскую дочь словно собаки натравленные.

Райс хоть и опешила от такого пробуждения, но сопротивляться не стала намерено. Кутырки на пару принялись за её космы рыжие. Они чесали их костяными гребнями, разбирали на пряди тонкие да каждую отдельно вычёсывали. Вынув откуда-то по клубку нитей из золота, принялись вплетать их в волосы распущенные.

Процедура показалась бестолково продолжительной. Мало того, что ярица осталась без завтрака, так ещё от безделья да постоянного сидения в одной и той же позе скрюченной, хотелось прибить этих дур криворуких да медлительных.

Даже опосля того, как они всё закончили, Любовь подошла, осмотрела их работу придирчиво, по-доброму пожурила, так без ругани, указала на ошибки мелкие… и заставила всё переделать! Там ей видите ли узел не тот вывели, там плетёнка «как бык поссал», а где-то вообще у них руки не из того места выросли. Ярица зарычала глухо словно зверь затравленный, понимая, что сидеть ей ещё тут до посинения.

Выпустили Райс лишь на обед, когда в котлы забили призывные. «В доску» измученную чрезмерным вниманием, злую как собаку и с руками чешущимися, кому-нибудь врезать коли ни «плетью нервенной» так кулаком наотмашь, чтоб не казалось мало от полученного.

В узком коридоре у дверей распахнутых, её белобрысая подруга караулила. Она-то как раз чуть и не попала под руку горячую, доведённой до тихого бешенства царской дочери. Но реакция ведуньи на её вид экзотичный несколько остудила пыл кипения рыжей ярости. Лишь узрев подругу, светловолосая сконфуженно улыбнулась, засмущалась, покраснела словно девка навыдане да вместе с тем стыдливо восхитилась, широко распахнув глаза заблестевшие и при этом прикрывая рот ладонями явно выдавая тем своё замешательство.

Вид у неё был как у кутырки подглядывающей за чем-то непристойным, но жутко любопытным зрелищем. Райс с самого начала заподозрила, что эта дрянь белобрысая – её подруга лепшая, об этом что-то явно знает больше нужного, но Райс была под надзором Матерой Терема, потому разговор у дверей не заладился.

На обеде они лишь перекинулись парой слов и то со ртами набитыми, чтоб Любовь ничего не заметила.

– Давай по-быстрому, – начала Райс допытываться, – чего нас ждёт на этом круге грёбанном.

– Ну, не нас, а тебя, – так же что-то пережёвывая, отвечала Апити, – только почему тебя одну? Непонятно. Я ведь тоже хочу.

– Чего хочу? – взъелась рыжая бестия, – говори толком дрянь белобрысая. Чего мне ждать от «причесона» этого? Я уже в таком состоянии взвинченном, что и прибить могу ненароком коли что.

– Не ори, стерва рыжая. Славу [24] тебе растить будут девичью, – пробурчала Апити со ртом, набитым кашею, – только как не ведаю и не спрашивай. Наставница говаривала, мол девки… вам понравится «по не хочу самое». Пищать от восторга будете.

– Что-то верится с трудом, – тут же Райс отреагировала, запивая кашу молоком холодным да чем-то разбавленным, – с чего бы это хорошо было опосля того, как было хуже некуда. Чует сердечко моё, кровушкой умоюсь вместо воды колодезной.

– Не знаю. Но она никогда толком не рассказывала. Вечно хитро так лыбилась да утайки строила. Но коль учесть, что новый круг круглее предыдущего, надо ждать «подарочка».

– А почему меня одну расфуфырили? Тебе что, не надо Славу выращивать?

– Да чего ты меня-то пытаешь? Вон пытай Матёрую. Я сама в недоумках. Сказала же – то же хочу обзавестись таким оружием, чтоб мужиков одним взглядом в поленницы складывать.

Как опосля обеда выяснилось, про Апити не забыли, оказывается. Очередь до неё дошла лишь попозже, когда с Райс закончили.

Вечером перед сном к царской дочери пожаловала Любовь толтозадая. Дала рыже–золотой кутырке выпить чего-то безвкусного да пожелав приятных сновидений тоном мол «вот ты и попалась дрянь рыжая» закрыла дверь, предупредив напоследок, что прыгать на преграду запертую, бес толку и что, когда надобно тогда сама и откроется.

Райс, ожидая чего угодно от круга этого заранее напугалась неминуемого. Как можно удобней на лежанке устроилась да принялась ждать конец света своего, к ощущениям внутренним прислушиваясь.

Сначала почуяла как то, что выпила, живот согрело, а затем стало опускаться вниз, растекаясь там волной приятности. Ощутила, как-нечто-то тёплое стекло ещё ниже достигая волосатой щёлки девичьей да там разлилось во все стороны дух перехватывая, сладкой негой в пах впитываясь. Набухла горошина бабья похабная, заныла желаньем неведомым, заскулила беззвучно ласки требуя, призывая погладить, потрепать с нежностью, ну или хотя бы прикоснуться пальчиком. Задрала подол рубахи ярица, настороженно оглядела себя там и руку протянув ни то почесала, ни то погладила. От чего низ живота ответил блаженством волнительным до кожных мурашек да истомы трепетной. В горле пересохшем, будто застряло что, заставляя деву сглотнуть слюну тягучую, а лицо словно в жар бросило, покрывая лоб испариной.