Страница 1 из 4
Памяти павших
посвящается
Мы шли по пескам уже больше двенадцати часов. Солнце лениво уходило за горизонт и, наверное, радовалось, глядя на наши обожжённые лица и руки. Оружие и снаряжение с каждым шагом прибавляли в весе по десять килограмм и старательно гнули наши тела к земле. Им было наплевать, что земли-то и не было, а был мелкий, пустынный песок, который уже набился в кирзачи и кроссовки, наждаком сдирая кожу со ступней.
Отряд выполнил задачу, и мы возвращались на базу. Бойцы устали, выбились из сил, но терпели. Мне захотелось сказать им что-то ободряющее. Я остановился, с трудом растянул губы в улыбке и сказал: «Держись, сынки! Мы почти дошли, осталось меньше десяти километров!» Странно, но эти дурацкие слова и впрямь подействовали на них ободряюще. Даже раненные заулыбались, а Смирнов, поправив бинты на руке, спросил: «А вода там будет?» Честно говоря, я не знал, пересохла ли речка от пятидесятиградусной жары или нет, но по-другому я ответить не мог: «Будет! Только много пить сразу нельзя» Солдаты почти с любовью посмотрели на меня и, как один, облизнули пересохшие губы. Как людоеды перед трапезой. Я повернулся и, не оглядываясь, пошёл вперёд. Отряд двинулся за мной.
Уже смеркалось. Это было непривычно, потому что ночь в этих широтах наступает внезапно, без прелюдий. Я знал, что если за ближайшими барханами не покажется речка, то бойцы будут валиться с ног один за другим. Но я мог только мечтать о лучшем, так как давно понял, что карта, составленная полвека назад, не отвечает реальности. Собрав остатки сил, я поднялся на гребень бархана и оглянулся назад. Позади, насколько хватало глаз, расстилалась пустыня. Песок утрачивал свой стеклянный блеск, всё больше погружаясь в густеющие сумерки. Темнота набирала силу, и фигуры моих солдат напоминали призраков. Я отвернулся и вслушался в тишину, стараясь уловить звуки речного потока. Но …… было очень тихо.
Отряд отстал от меня метров на двадцать и только подходил к подножию бархана. Это нас и спасло. Автоматные очереди разрезали тишину внезапно. На войне так принято, оружие всегда стреляет внезапно. И бой в пустыне, как правило, возникает неожиданно, без предупреждений. Услышав выстрелы и свист пуль, я упал в песок. Странно, но я даже успел вспомнить старую солдатскую истину: «Если слышишь свист, то это не твоя пуля. Свою пулю ты услышать не сможешь!» Хватило же времени. Песок набился в рот. Я с трудом сплюнул его без слюны и прокричал: «Ложись! К бою!» На мысли, плевок и команду ушло только одно мгновение. Может даже меньше. Кто знает?
Духи старались прижать нас к песку и не жалели патронов. Они наверняка знали, что мы измотаны физически и, что у нас нет воды. А я не знал, сколько их, заминированы ли подходы к водопою, а, главное, я не знал, есть ли сам водопой? Или речка всё-таки пересохла? Тьма уже опустилась на пустыню, но луна ещё не взошла, а значит и поверхность реки ещё не успела заблестеть. Да и заблестеть она могла, только если не пересохла. Впрочем….. какая разница, от чего подыхать? От пули или от жажды? От пули даже легче, не будешь мучиться, тем более что и свиста «своей» пули ты услышать не сможешь. Вероятно мои бойцы думали о том же, потому что, невзирая на бешеную стрельбу, начали выползать на вершину бархана, занимая позиции и одновременно вытряхивая песок из стволов автоматов. Как песок проникает в кирзачи и в заткнутые тряпками стволы? Наверное, это так и останется неразрешимой загадкой. Да Господь с ней, с загадкой! Не до неё. Вместо пропавшего солнца на небе усаживались белая луна и жёлтые звезды. Их свет озарил пойму таинственной речки и духов, короткими перебежками приближающихся к нашим позициям. Всё это напоминало съёмки фантастического кино, с той лишь разницей, что дубли здесь не предусмотрены и любая нелепая ошибка означала трагический финал недоснятого фильма.
Я знал, что не погибну. И не потому, что заговорён, а потому, что я отвечаю за свой отряд и жизни своих солдат-мальчишек. Понимание этого загнало естественный страх перед смертью куда-то очень далеко. Так далеко, что прибавились силы, и жажда исчезла, как сорок минут назад с неба исчезло солнце. Я огляделся по сторонам. Бойцы уже подтянулись на гребень и заняли позиции. Они ждали моих команд. Духи были уже довольно близко, но темнота снижала эффективность огня, а нам нужно беречь патроны. Наплевать на шквал огня! Я приподнялся на локте и, дурным от горловой сухости голосом, проорал: «Патроны беречь! Огонь открывать самостоятельно, когда они пойдут в полный рост! Они обкурены. Приготовить гранаты! Метать как можно дальше по команде!» Бойцы как роботы, почти синхронно отложили автоматы в сторону и полезли в подсумки за гранатами.
Ночь густела. Здесь, в пустыне, она совсем другая, чем в Союзе. Но луна, как и положено, отбрасывала солнечный свет на пески и освещала духов. Им оставалось пробежать сто метров, не более. Значит, у нас есть секунд сорок, ведь бежать по песку им также тяжело, даже несмотря на привычность. Я снова огляделся по сторонам. Солдаты, как один, смотрели в мою сторону. Ждать больше было нельзя. Крик вырвался из моей гортани, разрывая связки: «По две гранаты….. По духам… Огонь!» Солдаты приподнялись над пустыней и метнули эфки в сторону атакующих. Получилось вразнобой, но довольно эффектно. Духи попадали на песок, ища у него защиты. Было неясно, кого из них зацепило осколком, а кто упал инстинктивно. Или от страха. Это неправда, что моджахеды не боятся смерти. Боятся! И ещё как боятся. Ну и шайтан с ними! Плохо, что два наших левофланговых, после метания гранат, как-то неуклюже упали, и было не понятно: то ли от усталости, то ли от беззвучных для них пуль.
Духи стали подниматься с песка, и я снова заорал не своим, а каким-то звериным голосом-рыком: «Огонь!» Бойцы тут же отозвались короткими очередями. Удивительно, но духи остановились, замерли, а, затем, повернувшись к нам спинами, бросились бежать к речке. Я, уже спокойно, скомандовал: «Прекратить огонь! Патроны беречь!» Тут же наступила тишина. Как будто и не было стрельбы. Всегда знал, что бой повышает дисциплину, но сейчас она была в каком-то гипертрофированном виде. Я никогда раньше не видел такой синхронности в действиях бойцов. Видимо сказывалась усталость и обезвоженность. Наверное, недостаток влаги в мозгах порождает потребность автоматического подчинения командам. Впрочем, мне было не до философских умозаключений. Я поднялся, и с трудом переставляя ноги, побрёл к темнеющим бугоркам на левом фланге нашего боевого порядка. Я знал, что эти «бугорки» – мои солдаты, которые минуту назад некрасиво и неловко рухнули носами в песок. На ходу повернул голову и тихо сказал: «Санинструктора ко мне». Я не сомневался, что буду услышан и потому не удивился шуршанию шагов по остывающему песку. Надо было пересилить себя и отдать ещё одну команду. Я справился и с этой задачей:
– К реке не приближаться….. Терпеть!
Мы подошли к лежащим товарищам. Санинструктор осмотрел их. Сначала Раджабова, а затем и Сергеева. Первый был тяжело ранен в грудь, а вот второму повезло меньше, пуля попала в сердце, пробив бронежилет. Оставлять погибших категорически запрещалось, да и без всяких запретов я бы не оставил тело солдата. Медик вколол Раджабову промедол и наложил повязку. Я сказал: «Помоги ему подняться и дойти до отряда». Санитар посмотрел на меня: «Прислать кого-нибудь посильнее?» Я промолчал и, подняв с песка солдата, взвалил его на плечо. Покачиваясь, побрёл к отряду. Санитар, поддерживая товарища, заковылял рядом. Через минуту мы были на месте. Два бойца приняли у меня тело и аккуратно уложили его на песок. Все смотрели на меня.
Солдаты смотрели на меня …….. Они ждали разрешения подойти к воде. От ожидания жажда становилась нестерпимей. А я был уверен, что именно здесь подходы к реке заминированы, так как слева и справа крутые берега вплотную упирались в поток. И ещё, я не знал, где притаились духи после неудачной атаки и когда они повторят попытку. Молчать, и раздумывать дольше было нельзя. Я посмотрел на взводного и спросил: