Глаза ее куклы

Глава 4

Наше время, начало мая

Я сразу поняла, что пропала.

Когда я читала о подобном в книгах, то не верила. Но реальность настигла меня, как удар тока. Если постараться дать имя тому странному, что я испытала, когда вошла в кафе и осознала, что человек за столиком у окна – Ник, я назову это болью. Она пронзила меня насквозь так, что я почувствовала себя бабочкой, пришпиливаемой коллекционером большой булавкой.

Я не запомнила обстановку кафе – что-то совершенно обычное, незначительное, со множеством тесно сдвинутых столиков. Из больших, почти во всю стену, окон широкими полосами, как полноводная река, лился медовый теплый свет. Он золотил светлые волосы мужчины с ослепительно-синими, как у Гретхен, глазами. Эти полные сияния глаза так поразили меня, что я не могла отвести взгляд. Чувствуя себя, словно бандерлог под взглядом удава Ка, я медленно подошла к столу и остановилась.

Ник был во всем светлом – светло-голубая футболка, светлые вылинявшие джинсы. Сколько ему лет – сразу и не поймешь. Уже за тридцать, но выглядит моложаво, лицо гладкое, а волосы не поредели и не потускнели. На столе лежали солнечные очки. И это правильно – такие глаза нужно прикрывать, чтобы их не видели женщины… Читала я какую-то, кажется кельтскую, легенду про родимое пятно-метку на лице у юноши – невозможно было взглянуть на нее и не влюбиться, – так вот глаза Ника обладали именно таким свойством. Рядом с очками стояла чашка кофе и лежала стопка распечатанных фотографий.

– Садись, – мужчина улыбнулся и кивнул на стул напротив. – Будешь капучино? Или латте?

Говорил он слегка непривычно, словно в речи скользил непонятный мне легкий акцент, не раздражающий, скорее приятный.

– Просто воду, – пробормотала я, опускаясь на стул.

– Отлично, тут есть освежающий напиток с мятой и лимоном. Я закажу, – и он, не дожидаясь ответа, кивнул официантке, поспешившей принять заказ.

Было заметно, что девушке Ник нравится и она даже слегка заигрывает с ним.

– Не возражаешь, если мы сразу перейдем на «ты»? – спросил он, когда официантка, наконец, ушла. – Я Ник, это мое реальное имя.

Он так и сказал «реальное» – странно, может быть, слегка старомодно.

– Ник – это Никита? – уточнила я.

– Ник – это Никлас, Николай.

– О, моего прадедушку звали Николаем. Он воевал… – от смущения я всегда начинала нести всякую чушь.

– Вот и я Николай, – мне показалось, или по его лицу скользнула тень, на миг омрачив ясный взгляд, словно набежавшие на солнце тучи. – Но если не возражаешь, предпочтительнее называть меня Ником.

Его голос звучал очень мягко и словно обволакивал меня. И акцент все-таки имелся, не ярко выраженный, но ощутимый. Какой? Может, польский или прибалтийский? Наверное, нет, хотя я не лингвист. Да и Никлас – конечно, не русское имя.

– Ты откуда? – спросила я напрямую.

Как-то сразу возникло чувство, что эта встреча не случайна, а была предопределена очень-очень давно, так что, несмотря на все смущение, мне казалось, что я имею право задавать любые вопросы.

– Я говорю не слишком хорошо? – Он весело посмотрел на меня. – Ну извини. Я только наполовину русский. Моя мама была из России, из Москвы. Меня сразу учили двум языкам, а первые слова, по семейной легенде, я произнес именно по-русски.

– А отец? – спросила я.

Официантка принесла кувшин и стаканы, бросила на Ника долгий взгляд и нехотя ушла.

– Мой отец немец. Вы до сих пор не очень любите немцев, – произнес он, наливая мне напиток в высокий стакан.

– Это не так! – поспешно отозвалась я, ругая себя, что сболтнула лишнее про прадедушку. Когда была та война! Да, после нее остались шрамы у обоих народов, но она уже не властна над настоящим, можно оставить ее истории, куда уходит все отжившее.

– Хорошо, – Ник налил немного себе, сделал маленький глоток и удовлетворенно кивнул. – Пей, вода как раз такая, как надо. Самое оно в жаркий день.

Я неловко выпила, слушая, как зубы звякают о край стакана.

– Ты меня боишься? – мой собеседник немного наклонился вперед, сократив и так небольшое расстояние разделяющего нас столика.

Мне стало трудно дышать, и в памяти, как назло, возник тот самый сон. Я думала о том, как мужские губы ласково скользят по моей шее, а щеки неудержимо заливал румянец.

– Я… Я, наверное, совсем одичала, – забормотала я жалкие оправдания. – Я ведь редко выхожу куда-то, нечасто встречаюсь с людьми. В основном работаю дома…

– Ты очень талантливая художница, – серьезно сказал Ник, отодвигая стакан, а я, чтобы не смотреть в пронзительно-синие глаза, уставилась на круглый след конденсата, оставшийся на столешнице. – Я видел некоторые твои работы и, как уже говорил, очень хотел бы их приобрести. Это возможно?

– Я не часто их продаю…

– Меня не смущает стоимость, – мягко отрезал он.

– Не о том речь… – я запнулась и, кажется, еще сильнее покраснела.

Господи, господи, господи! Я выгляжу дурой. Может быть, мозги совсем расплавились от внезапно наступившей жары? Видел бы сейчас меня Паша… Нужно срочно спасать положение!

Пока эти мысли панически мелькали в голове, Ник смотрел на меня со спокойным ожиданием.

– Хорошо, – выдохнула я. – Мы непременно договоримся. А тут, – я кивнула на лежащие перед ним фотографии, – та кукла?

– Да, – подтвердил он. – В моей коллекции есть несколько интересных немецких кукол. И это одна из них. Особенная. Я знал, что ты оценишь. Оригинал сейчас в другом городе, даже в другой стране, однако я ее сфотографировал.

Ник протянул мне стопку фотографий. Действительно, много данных и очень подробно. Я смотрела на куклу, словно на нежданно объявившуюся сестру. Внешне она не была похожа на Гретхен и вместе с тем чем-то ее очень напоминала. Платье на ней было, несомненно, оригинальным, оставшимся с далеких времен самого начала двадцатого века. Белое кружево слегка пожелтело, бархат местами обтрепался и выцвел, однако это оказалось самое настоящее старинное платье, очень богатое, расшитое золотой нитью.

– Хочешь посмотреть клеймо? – предложил Ник и выбрал из пачки одну фотографию.

Крупно снятое клеймо, прятавшееся под волосами куклы: две переплетающиеся готические буквы GV.

– Генрих Вольштайн, – пояснил Ник. – Я нашел кое-какие материалы об этом мастере. В начале двадцатого века в Германии стремительно развивалось кукольное производство, было открыто множество крупных предприятий, но это не тот случай. У Генриха имелась собственная маленькая мастерская. Он никогда не делал штамповку и изготовлял кукол только в одном-единственном экземпляре. Их и тогда насчитывалось мало, а на сегодняшний день и вовсе почти не осталось.

Я завороженно слушала. Так и знала, что наша встреча предопределена судьбой.

Мы просидели в кафе более двух часов, причем совершенно для меня незаметно – словно я провалилась во временную дыру. Ник оказался отличным собеседником. Он действительно интересовался моей жизнью – не просто задавал вопросы из вежливости, но слушал и эмоционально реагировал на рассказ. Спросил даже про семью и того самого воевавшего прадедушку. Правда, тут рассказать получилось немногое – знаю только, что прадед Николай дошел до самого Берлина и вернулся к обожавшей его прабабушке Наталье, которая была почти на десять лет младше его, у них родился один ребенок – мой дедушка. А потом, задолго до моего рождения, прадедушка умер. Несчастный случай, как говорили мои родные. Впрочем, развивать эту историю я не стала, но вдруг подумала, что на все вопросы о прабабушке и прадедушке всегда приходили весьма уклончивые ответы. Говорить на эту тему в семье не любили, и в юности мне казалось, что с ними связана какая-то страшная тайна.

Видя, что я свернула рассказ, Ник заговорил сам. Он с большим юмором рассказал о немецком обществе, правильном и благочинном, как во времена кайзера, а еще мы, конечно, говорили о куклах. Даже странно, что познакомились мы только сейчас, потому как бывали на нескольких выставках в одно и то же время и, видимо, ходили совсем рядом друг с другом.