Лабиринт Медузы

Юна с сестрицей Афиной сидели напротив. В отличие от роскошного наряда Ксю их платья были вполне пристойными, без декольте и прочих милых мужскому глазу излишеств. Но строгость кроя не отменяла красоты и стиля. И если малышка Афина в вечернем платье смотрелась чуть забавно, то Юна очень даже. И очки свои она, наверное, заменила на контактные линзы, оттого и казалась взрослее и интереснее, чем тогда, на пляже. Рядом с Юной и Афиной сидели двое. Наверное, те самые кавалеры. Тот, что оказался возле Афины, блондин с узким, аристократическим лицом и креативной, сложносочиненной прической, время от времени поглядывал на скучающую Ксю. Ивану тоже достался полный узнавания, злости и пренебрежения взгляд по-рыбьи снулых глаз.

Как же тесен мир! Этот крашеный и сложносочиненный однажды уже встречался на жизненном пути Ивана. Три года назад в закрытой английской школе для мальчиков. Той самой школе с железной дисциплиной и чопорными учителями, в которую отец имел неосторожность Ивана определить. Отец рассчитывал, что английская, веками оттачиваемая метода сделает из его сына настоящего джентльмена, блестяще образованного, с безупречными манерами и оксфордским произношением. Манерам и произношению Иван более-менее обучился, а в джентльмены так и не выбился. Из-за вот этого сложносочиненного по имени Олег Троекуров. Олежек был купеческим сыном, как сказали бы о нем в иные времена. Отец его, Вадим Троекуров, торговал всем и помногу, держал в своих крепких руках едва ли не четверть табачного бизнеса страны. Вадим Троекуров тоже хотел, чтобы из сына Олежки сделали джентльмена. А Олежка хотел бухать, закидываться коксом и править миром. Да, да, в закрытой английской школе у него получалось и первое, и второе. Только с третьим вышла неувязочка. Из-за Ивана вышла. Их противостояние закончилось сломанным носом для Олежки Троекурова и исключением из элитной школы для Ивана. У их отцов, кажется, тоже случился небольшой конфликт, но они его быстро урегулировали. Вот и сейчас руки друг другу пожали крепко, со сдержанными улыбками, а потом строго глянули на сыновей.

– Серебряный! – Олежек родительских взглядов не замечал, потому что собственный его взгляд теперь был прикован к Ивану. – Ты какими судьбами здесь, убогий?

Захотелось встать, намотать на кулак модный галстук и хряснуть Олежку мордой об стол, второй раз проверить на прочность его идеальный римский нос, испортить сложносочиненную прическу. Но целый год в закрытой английской школе все-таки сделал свое черное дело, научил Ивана сдержанности. Поэтому единственное, что он себе позволил, это легкий наклон навстречу отпрянувшему вдруг Троекурову.

– Да так, – он говорил с вежливой улыбкой, – решил, Олежка, проверить, как там твой нос. И вообще, – его улыбка из вежливой сделалась многозначительной. А это уже не закрытая английская школа, это уже школа жизни! На тренировках и в походах всякое случалось, всякому приходилось учиться, и не только идеальному оксфордскому произношению. – Мы тогда с тобой, кажется, не договорили.

– Вы знакомы, что ли? – Ксю перестала скучать, смотрела на них с интересом.

– Были. – Иван откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди.

– Дружили, наверное? – вежливо поинтересовалась Юна.

– Не то слово! – ответствовал Иван так же вежливо и перевел взгляд на второго, того, что сидел у Юны про правую руку.

Второй был не так изыскан и не так аристократичен, как Троекуров. Лицо имел простоватое, стрижку незатейливую, под «бокс», зато фигуру накачанную. Бицепсы с дельтами под тонкой тканью рубашки так и перекатывались, так и перекатывались.

– А это Вадим! Вадим Лазицкий, мой хороший знакомый, – представила качка Юна.

– Тоже небось из питерских? – скучающим голосом спросила Ксю и повела плечом. Очень эффектно повела, Иван вмиг забыл и про Олежку Троекурова, и про его поломанный нос. Смотрел бы и смотрел на эти плечи и эти ключицы. Ну и на то, что пониже, смотрел бы, коль показывают.

– Почему из питерских? – Вадик вздохнул, подцепил на вилку кусок вяленого мяса. – Мы с Юноной по Интернету познакомились, а потом выяснилось, что и родители наши того… тоже знакомые.

Родители тем временем сгруппировались на противоположном конце стола. Отец о чем-то вполголоса разговаривал с Троекуровым-старшим и временами кидал на Ивана предупреждающие взгляды. Крупный, коротко стриженный мужчина, очень похожий на Вадима Лазицкого, что-то внимательно изучал в своем телефоне, а вот остальные… Остальных было четверо. Иван решил, что это родственники, родители Юны с Афиной и Ксю с Димом. Отцы их, несомненно, были похожи. И друг на друга, и на античных богов. Вот только один из богов носил мешковатый, словно с чужого плеча костюм и очки в профессорской оправе, а второй выглядел богом, которому доверили заведовать модным домом. И супруга была ему под стать: высокая, стройная, в изящном вечернем платье, с тщательно уложенными платиновыми кудрями, с лицом, совершенно лишенным признаков возраста. Ксю была ее почти точно копией. Или стала бы со временем. А мать Юны не отличалась ни особой красотой, ни особой породистостью, вид имела строгий и сосредоточенный. Если не профессорская жена, то сама профессорша, без очков, зато с гладко зачесанными русыми волосами и ниткой жемчуга на тонкой шее. Наверное, Юне с Афиной повезло, что они родились похожими на отца.

И еще что-то, определенно, не заладилось в божественной семье. Если не между братьями, то между их женами точно. Иван не слышал, о чем они разговаривают, но выражения их лиц видел отлично. Дамы не ладили между собой, и это еще мягко сказано. Причину такой явной взаимной неприязни Иван не знал, да и знать не хотел. Интересовало его другое. К столу до сих пор не вышла ни загадочная Агата, ни Ника-Доминика со своей маман.

Впрочем, нет, кое-кто уже появился. И стоило только этому кое-кому переступить порог, как все разговоры за столом моментально стихли.

Ника-Доминика вышагивала рука об руку с тем самым седовласым мужчиной, которого они уже видели на парковке. Наверное, шаг ее был бы решительным, если бы не высоченные каблуки. Представить на таких каблуках Ксю Иван мог запросто, а вот Доминику… Сказать по правде, на Доминику вообще не хотелось смотреть, так нелепо и так неуместно она выглядела в дешевом, карамельно-розовом, кукольном каком-то платье, на этих вот каблучищах. А была еще и бижутерия! Нет, не украшения, а ужасные, вульгарно полыхающие в сдержанном свете свечей искусственные кристаллы. С чувством меры и чувством вкуса у Ники-Доминики обнаруживались явные проблемы. Впрочем, как и у ее маман.

Маман тоже вышагивала на каблуках, но в отличие от дочки делала это весьма умело. И платье на ней было не таким дешевым и кукольным, но все равно неуместным и вульгарным.

Слишком много алого… Так бы, наверное, сказала Иванова мама.

Красивая, как пожарная машина… Так бы наверняка сказал Иванов отец.

Вот такой она и была, слишком алой и слишком красивой. Но хотя бы красивой, в отличие от своей дочери.

– Что это на ней за тряпка? – шепотом спросила Ксю. Вопрос был риторический, но Олежка Троекуров согласно кивнул. Уж Олежка-то со своей сложносочиненной прической знал толк в стиле и красоте.

– А в ушах у нее, по ходу, катафоты! – сказал он и брезгливо поморщился. – Глянь, как светятся!

Обращался он исключительно к Ксю. Наверное, почуял в ней родственную душу.

– Бедная девочка, – сказала Юна шепотом и бросила сочувственный взгляд на Ивана.

А он ведь не сразу понял, почему сочувственный. Хотя мог бы догадаться по пустующему рядом стулу и табличке с написанным на ней именем. Нет, это не Доминика бедная девочка, это он бедный мальчик, которому весь ужин придется провести рядом с вот этим карамельно-розовым недоразумением. Уж лучше бы она явилась к столу в том, в чем приехала. Те шмотки смотрелись на ней как-то органичнее.

А седовласый тем временем уже предупредительно отодвинул перед Доминикой стул и, как только она оказалась рядом с Иваном, обошел стол, уселся рядом с ее матушкой, с правой стороны от все еще пустующего стула хозяйки.