Когда выходит отшельник

– Мне подарили.

– Но кто? Как?

– В музее.

– Вы не бросаете это дело, комиссар?

– Бросаю. Ни роста численности пауков, ни мутаций. Придется смириться.

– Но трое все-таки умерли.

– Я думал, вас это больше не интересует. Вы ведь твердили, что это старики.

– Я знаю. А между тем во Франции никто никогда не умирал от укуса отшельника. Никаких мутаций, вы уверены?

– Да.

– Ладно. Во всяком случае, это работа не для нас.

Адамберг чувствовал, что лейтенант колеблется, выбирая между логикой и искушением.

– Я пришел поговорить с вами об отчете.

Вуазне похлопал себя по круглому животику. Эта дурацкая привычка давала о себе знать, когда он был смущен или доволен собой, так что проявлялась она довольно часто.

– Я о том допросе Карвена, как бы это сказать… Нельзя ли выбросить те пассажи, когда он обращается со мной как с пустым местом, разглагольствует про апперцепцию и щеголяет цитатами?

– Что с вами, Вуазне? Может, вы еще захотите, чтобы мы вырезали куски из видеозаписи и склеили ее скотчем?

– Эти пассажи несущественны для следствия.

– Они существенны для того, чтобы показать характер Карвена. С каких это пор у вас появилась идея фальсифицировать отчеты о следственных действиях?

– Начиная с той самой апперцепции. Это так и не прошло.

– А мне что делать с арахнологом и головогрудью, можете сказать? Проглотите эту апперцепцию, примите как неизбежность и переварите.

– Но в отчете головогрудь не упоминается.

– Кто знает, Вуазне?

Адамбергу позвонил Вейренк, и Вуазне вышел из кабинета, похлопывая себя по животу.

– Я услышал голос Вуазне у тебя в кабинете и прошел мимо. Лучше нам встретиться в другом месте.

– Где?

– Давай снова сходим в “Гарбюр”. Вчера Данглар испортил нам удовольствие.

Эстель, сразу же решил Адамберг. Ее рука на плече коллеги накануне вечером. Вейренк уже так долго один, а его крайняя требовательность к женщинам и их разнообразным качествам заметно снижает возможность выбора. У Адамберга, наоборот, другие проблемы из-за слишком скромных запросов. Эстель, подумал он, Вейренк возвращается туда ради нее, а вовсе не ради капустного супа, пусть даже пиренейского.

Глава 11

Эстель поставила супницу с гарбюром на греющую подставку, чтобы гости могли не торопиться и блюдо не остыло: ведь это были они, Адамберг и Вейренк, особенно Вейренк. Лейтенант как бы невзначай выбрал другое место и уселся лицом к стойке, а не спиной, как накануне вечером.

– Ты же мне говорил, что от укуса паука-отшельника во Франции до сих пор никто не умирал, – сказал Вейренк.

– Это правда. В то время как гадюка убивает от одного до пяти человек в год.

– Это все меняет.

– Ты меня перестал понимать?

– Я этого не говорил. Расскажи мне об этой женщине, которая подарила тебе дохлого паука.

– А мужчины обычно дарят меховые манто. Какая глупость! Представь себе: ты обнимаешь женщину, у которой на спине висят шестьдесят дохлых белок.

– Ты собираешься носить своего паука на спине?

– Луи, он уже лежит тяжким грузом на моих плечах.

– А у меня на голове – шкура леопарда, – заявил Вейренк, проводя рукой по своей густой шевелюре.

Адамберг почувствовал, как нутро у него свело, – так бывало всякий раз, когда Вейренк вспоминал ту историю. Они были мальчишками, там, в горах. Маленького Луи Вейренка четырнадцать раз полоснули ножом по голове. Потом на рубцах выросли волосы – рыжие, такие, которые называют огненными. Это издали бросалось в глаза, поэтому Вейренка никогда не привлекали к слежке. Сегодня вечером под низко висящей лампой в ресторане эти пряди ослепительно сверкали в его темных волосах. Его шевелюра действительно напоминала шкуру леопарда с рисунком наоборот.

– Что сказала тебе эта женщина? – спросил Вейренк.

Адамберг поморщился, откинулся назад и стал раскачиваться на задних ножках стула, положив ладони на стол.

– Это непросто, Луи. У меня такое впечатление… нет, не впечатление. Я думаю, что где-то я все это видел.

– Что? Эту женщину?

– Нет. Паука-отшельника.

У него опять одеревенел затылок, и он потряс головой, чтобы избавиться от этого ощущения.

– Да нет же, я его никогда раньше не видел. Или видел. Что-то похожее на него. Очень давно.

– Разумеется, ты его видел. Но только дня три назад. В интернете.

– А вчера он был на экране компьютера Вуазне. Я почувствовал волнение, отвращение.

– Пауки у многих вызывают отвращение.

– Но не у меня.

– Не забывай, у нас еще чувствуется ужасный запах мурены.

– И это перемешалось. Паук и мурена. Эта вонь тоже сыграла свою роль, я знаю.

– Ты точно помнишь, что было на экране Вуазне?

– Я никогда не помню слова, зато хорошо помню картинки, это да. Я мог бы описать тебе каждый предмет, который люди разложили на столах, чтобы не сдуло сквозняком их бумаги. Я мог бы нарисовать тебе то дерево в горах, когда…

– Оставь ты в покое эту историю! Мне очень нравятся мои рыжие волосы.

– Прекрасно.

– На экране Вуазне – что там было?

– Ничего особенного. Увеличенное фото паука довольно светлого коричневого цвета, внизу голова, а наверху – заголовок синими буквами: “Европейский паук-отшельник, или паук-скрипач”. Вот и все.

Адамберг энергично потер затылок.

– Ты плохо себя чувствуешь?

– Немного. Иногда, когда я слышу это название.

– А когда видишь паука? В коробке?

– Нет, – озадаченно произнес Адамберг, пожав плечами. – Ничего не чувствую, когда его вижу. Его ноги, спина – меня они не впечатляют. Может быть, это что-то другое.

– Что другое?

– Представления не имею.

– Ты видишь что-нибудь? Во сне, в кошмарах, в реальности, в полудреме?

– Я не знаю. Может, что-то вроде призрака, – улыбаясь, ответил Адамберг.

– Это покойник?

– Нет. Или же покойник, который танцует. Ты знаешь, такие встречаются на старых гравюрах, которые пугают детей, фигуры, которые двигаются.

Адамберг повернул голову. Напряжение ушло.

– Забудь про мои вопросы, – произнес Вейренк. – Что тебе рассказала та женщина?

Адамберг поставил стул ровно, съел немного гарбюра и коротко пересказал беседу с Ирен в “Звезде Аустерлица”.

– Из одного приюта?

– Так она говорит.

– Выродки, которые вели себя как выродки.

– Так она выразилась.

– Они и потом могли продолжать в том же духе. Что они вытворяли?

– Я с удовольствием нанес бы визит директору этого приюта.

– Которому сейчас должно быть лет сто двадцать.

– Я имею в виду, его преемнику.

– Под каким предлогом? Тебе вряд ли удастся скормить ему басню о приказе высшего начальства. Хорошо еще, что та женщина пообещала держать язык за зубами. Ты в ней уверен?

– После чашечки шоколада в “Звезде Аустерлица” – да.

– Обольщать пожилых дам не очень красиво, могла бы сказать тебе она.

– Не бери в голову, она прекрасно поняла, почему я так себя веду, и дала мне это понять. И попросила держать ее в курсе, если у меня будут новости. Но я ничего ей не обещал, – с улыбкой добавил Адамберг.

– Но принял в дар дохлого паука. Это уже немало. И какие же у тебя новости, Жан-Батист?

Адамберг пожал плечами.

– Никаких, – сказал он. – Невозможно заставить две сотни пауков-отшельников на кого-то напасть.

– К тому же на улице. Непонятно, с какой стати целая орда пауков вдруг вышла из своего укрытия в поленнице и покусала человека.

– Немыслимо. Они же одиночки. И, трясясь от страха, ждут, когда человек уйдет.

– Жан-Батист, мы топчемся на месте.

– Поэтому нужно пойти другой дорогой. Той, что берет начало в сиротском приюте. Он назывался “Милосердие”. Кто-нибудь должен был сохранить старые архивы, разве нет? Просто так никто не выбросит кучу документов со сведениями о куче сирот.

– А что потом?

– Узнаем имена воспитанников “Милосердия”, живших в приюте в те же годы, что и две наши первые жертвы, попытаемся установить состав “банды”, о которой она говорила.