Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 8 из 20



Я не знал, что сказать. Сонины груди выпихнули все мысли из моей головы.

– Как там мама? – спросила она, тряхнув копной волос и смахнув слезы со щек.

Я постарался сосредоточиться. Мама была не очень, и я не мог ответить: «Все хорошо!» Как не мог признаться Соне, как каких-нибудь полчаса назад я испугался, что мама умерла, и как я подбежал к ней, а она ударила меня – первый раз в жизни. Соня закурила и протянула мне пластинку жвачки.

– Да так себе, – сказал я. – Нервозная.

Соня кивнула.

– Мы приведем ей Пёрл.

Пёрл была поджарой длинноногой собаченцией с широкой головой бультерьера и крепкими, как тиски, челюстями. Окрас у нее был как у добермана, густая, как у овчарки, шерсть, а в характере что-то волчье. Пёрл редко лаяла, но если подавала голос, то распалялась не на шутку. Когда кто-то нарушал незримые границы ее территории, она начинала беспокойно бегать и клацать зубами. Пёрл была совсем не компанейской собакой, и мне не хотелось видеть ее у нас дома, но отец не возражал.

– Она же старая, ее уже не приучишь приносить нужные вещи, – уверял я его, когда он вернулся тем вечером с работы.

Мы сидели на кухне и доедали запеканку из сковородки, которую несколько дней назад принесла тетя Клеменс. Отец, по своему обыкновению, сварил в кофейнике некрепкий кофе, который пил как воду. Мама осталась в спальне, от еды она отказалась. Отец положил вилку на стол. По тому, как он это сделал (а отец любил поесть, и если прерывал трапезу, то для него это было равнозначно отказу от любимого обычая, правда, в те печальные дни он ел мало), я понял, что он зол. И хотя в последнее время его жесты стали довольно резкими, и он частенько сжимал кулаки, но вот голос никогда не повышал. Говорил он тихо, рассудительно, доказывая, зачем нам в доме Пёрл.

– Джо, нам нужна собака для охраны. Есть некий мужчина, которого мы подозреваем. Но ему удалось скрыться. А это значит, что он может быть где угодно. Или же, если это не он, настоящий преступник до сих пор остается где-то поблизости.

Я задал вопрос, который обычно задают полицейские в телесериалах:

– А какие улики указывают на то, что это сделал кто-то определенный?

Уверяю вас: отец сначала решил не отвечать. Но в конце концов ответил.

– Правонарушитель, или подозреваемый… кто совершил нападение… – запинаясь, проговорил он, – обронил там спичечный коробок. Судя по этикетке, это коробок из нашего гольф-клуба. Эти спички лежат там на ресепшене, и любой их может взять.

– Поэтому начали проверку с членов гольф-клуба? – спросил я.

Это означало, что напасть на маму мог и индеец, и белый. Наше поле для гольфа всех притягивало как магнитом, гольф в наших краях был своего рода массовым увлечением. Считается, что гольф – забава для богатых, но наша площадка для гольфа заросла косматой травой, а водяными преградами служили обычные лужи. При вступлении в клуб требовалось сделать вступительный взнос. Люди обменивались клюшками, и все кому не лень ими пользовались – кроме отца.

– Да, с членов гольф-клуба.

– А почему он обронил спички?

Отец провел ладонью по глазам и снова стал запинаться:

– Он хотел… он пытался… ему не удалось зажечь спичку.

– Спичку из коробка?

– Да.

– Ясно. А он ее зажег?

– Нет, спички были мокрые.

– Тогда что же произошло?

Внезапно ощутив, как мои глаза увлажнились, я склонился над тарелкой.



Отец снова поднял вилку и принялся торопливо набивать рот макаронами-болоньезе в томатном соусе – фирменным блюдом тети Клеменс. Отец заметил, что я перестал есть, и ждал, что он скажет, и откинулся на спинку стула. Выпил одним глотком кофе из своей любимой белой фарфоровой кружки. Потом промокнул губы салфеткой, закрыл глаза, открыл их и устремил на меня тяжелый взгляд.

– Ладно, Джо, ты задаешь массу вопросов. Ты мысленно выстраиваешь цепочку событий. Ты это обдумываешь. И я тоже. Джо, преступник не смог зажечь отсыревшую спичку и пошел искать другой коробок. Что-нибудь, чем можно разжечь огонь. И пока он отсутствовал, маме удалось убежать.

– Как?

И впервые с того воскресенья, когда мы выкорчевывали деревца из фундамента, отец улыбнулся, точнее, я бы сказал, попытался изобразить улыбку. Она была совсем невеселая. Позднее, если мне нужно было описать его улыбку, я называл ее улыбкой Мушума. Улыбкой человека в поисках утраченного времени.

– Джо, ты помнишь, как я всегда негодовал, когда мама захлопывала дверцу машины? У нее была – и до сих пор есть – привычка оставлять ключи от машины на приборной доске. Когда она паркуется, она обычно забирает с пассажирского места свои бумаги и пакеты с покупками, потом кладет связку ключей на приборную доску, выходит и машинально захлопывает дверцу. Она вспоминает об оставленных в машине ключах, только когда ей нужно ехать домой. Она начинает рыться в сумочке и не может их там найти. «О нет! – восклицает она. – Неужели опять?» Идет к машине и видит ключи на приборной доске, а машина-то заперта, и тогда она звонит мне. Помнишь?

– Ага! – Я чуть не улыбнулся, когда он описывал ее забывчивость и последующую кутерьму. – Да, папа, она звонит тебе, ты произносишь не очень грубое проклятье, потом берешь запасные ключи и пешком проделываешь неблизкий путь от дома к управлению резервации.

– Не очень грубое проклятье? Откуда ты это взял?

– Черт, да кто ж его знает?

Он снова улыбнулся, протянул руку к моему лицу и ткнул костяшками пальцев мне в щеку.

– Мне же не трудно, – продолжал он. – Но как-то я подумал, а что она будет делать, если меня не окажется дома? Мы вообще-то домоседы. Наша повседневная жизнь довольно однообразна. Но если меня или тебя не окажется дома, кто сможет подскочить к ней на работу на велосипеде и привезти запасные ключи?

– Но такого же еще никогда не было.

– Да, но ты можешь уйти гулять. Или не услышать телефон. И я подумал: «А что, если она где-нибудь вот так окажется перед запертой машиной и без ключей?» И подумав об этом, месяца два назад я приклеил магнитик к днищу жестянки, в которых Уайти продает леденцы. Я положил запасные ключи от машины в эту жестянку и прикрепил ее изнутри к кузову над задним левым колесом. Я видел у кого-то такую же ключницу. Вот как ей удалось убежать.

– Что? – переспросил я. – И как же?

– Она залезла под машину. Нашла там ключи. Он погнался за ней. А она заперлась в машине. Потом включила зажигание и уехала.

Я глубоко вздохнул. Я не мог побороть охватившего меня страха – она испытывала такой же! – и от страха почувствовал жуткую слабость.

Отец снова стал есть, и на сей раз явно решил доесть все до конца. Тема происшествия с мамой была закрыта. И я вернулся к теме собаки.

– Перл кусается! – заметил я.

– Вот и хорошо! – отозвался отец.

– Значит, тот человек все еще представляет для мамы опасность.

– Этого мы не знаем, – сказал отец. – Любой мог взять эти спички. Индеец. Белый. Любой мог их обронить. Но возможно, это кто-то из местных.

Нельзя по отпечаткам пальцев определить, что тот или иной человек – индеец. И по имени нельзя. И даже по рапорту местной полиции. Нельзя определить по фотографии. По фото из полицейской картотеки. По номеру телефона.

С точки зрения властей, единственная возможность определить, что индеец является индейцем, это изучить его генеалогию. У него должны быть далекие предки, которые когда-то давно подписали некий документ или были записаны в каком-то реестре правительства США как индейцы, кто был официально признан членом того или иного племени. А потом, установив эти факты, надо определить долю крови[6] этого человека, то есть сколько в его жилах течет индейской крови одного племени. В большинстве случаев американские власти считают индейцами тех, в ком четверть индейской крови – и обычно это должна быть кровь одного племени. Но это племя должно быть признано федеральным законодательством. Другими словами, стать индейцем в каком-то смысле можно только в результате жуткой бюрократической волокиты. С другой же стороны, сами индейцы отлично знают, кто индеец, а кто нет, без всякой необходимости федерального подтверждения данного факта, и это знание – как любовь, секс, материнство и отцовство – не имеет никакого отношения к правительству.

6

Доля крови (blood quantum) – понятие, используемое в отношении потомков индейцев США, которое позволяет официально установить принадлежность «по крови» к индейскому племени.