Круглый дом

– Опять ползти? – возмутился Энгус.

Кулер из дешевого пенополистирола стоял у дерева. Рядом валялась куча какой-то одежды.

Каппи заявил, что предпочитает сначала выпить пива, слегка захмелеть, а уж потом ползать и собирать улики, ведь потом опять придется прыгать в холодную воду и смывать с себя клещей. И мы стали пить пиво.

– Хорошо пошло, – похвалил Энгус. Он попытался сплющить банку о бедро. – Уй! – поморщился он.

Мы рассредоточились кольцом и поползли к кулеру. Контейнер стоял на краю пастбища, и мы то и дело натыкались на засохшие коровьи лепешки. Мы по-быстрому осушили банки, чтобы словить кайф, зная, что у каждого в запасе еще по две банки холодненького, и мы выпьем их врастяжку у костра. На этот раз ползти оказалось куда легче, но Энгус поднял ногу и пукнул в мою сторону.

– Только не соревнуйтесь, кто громче, – предупредил Зак.

– А то! – кивнул Энгус и снова пукнул.

Каппи метнул к середине пастбища коровью лепеху, точно пластиковую тарелочку фрисби, и захохотал.

– Почему индеец не любит коровьи лепешки?

Никто не ответил, кроме Каппи:

– Потому что они ему до коровьего дерьма!

– Ха-ха! – иронически произнес Зак. – Ты станешь эм-си на пау-вау, как твой отец, и будешь зубоскалить в микрофон!

Все знали, что дома Доу, Рэндалл и Каппи иногда садились за стол и выдумывали дурацкие индейские шуточки.

– А сколько будет четыре бакса и четыре бакса?

– Драка четыре на четыре в индейском баре, придурок! – ответил Энгус. Он снова поднял ногу, но в кишках у него уже не осталось газов.

Пока мы ползли, я рассматривал нас. У меня кожа смуглая. У Каппи – чуть темнее. У Зака темно-коричневая. У Энгуса – белая, но загорелая. Каппи уже вымахал о-го-го, а я чуть-чуть отстал от него. Зак и Энгус были ниже меня. И у нас на теле было так много шрамов, что и не сосчитать.

– И почему это четыре голых индейца в лесу все время хохочут? – спросил Каппи.

– Не подначивай! – заметил я.

– Потому что им весело до усрачки!

– Балда! – засмеялся я.

Хотя Каппи и был красавчиком, который нравился девчонкам, чувство юмора у него подкачало.

Энгус полз впереди меня. Я держался поодаль. Но все равно видел его задницу, испещренную красными точками – там, куда его брат всадил заряд дроби. Мы теперь ползали кто куда, забыв про намеченные заранее квадраты. С этой стороны ограды мусора никакого не было. И я догадался, что напавший тоже зашел в воду, обогнул ограду и устроил свой тайник подальше от пляжа. Мы доползли до кулера, и я стал тыкать палкой в кучу одеял и одежды.

Одеяла были полиэстеровые. Еще там валялись мокрая рубаха и джинсы. Все это воняло застарелой мочой, как на задворках бара «Мертвый Кастер».

– Может, стоит оставить вещи для полиции, – предположил я.

– Если мы им скажем про вещи, тогда придется рассказать, что мы тут побывали, – рассудил Зак. – Тогда они поймут, что я прослушивал рацию Винса и его телефонные переговоры. И окажусь в полном дерьме.

– А еще пиво, – напомнил Энгус.

– Плохо, что мы выпили половину пива – это же улики! – сказал Каппи.

– Давайте прикончим остальное! – предложил Зак.

– Ладно! – согласился я.

Мы двинулись в обратный путь, обогнули ограду, развели костер на берегу. После чего бросились в воду и стали нырять, чтобы избавиться от новой порции клещей. Зак продемонстрировал подмышку, куда ему однажды попала стрела. Врачи сказали, что он чудом не умер. Зажившие швы были похожи на белые шпалы игрушечной железной дороги, бежавшей от подмышки вниз по ребрам. Мы оделись и снова почувствовали себя в норме. Расселись вокруг костра и, разобрав оставшиеся улики, открыли их.

– А его третье яйцо было такого же размера, что и другие два? – спросил Энгус у Зака.

– Не начинай! – поморщился Каппи.

– У меня вот какая мысль, – сказал я, – а какой смысл нам вообще говорить с полицией? Они же проворонили канистру. Проворонили кулер. И кучу одежды.

– От этой кучи одежды несет мочой!

– Он описался! – сделал вывод Энгус.

– Надо сжечь этот хлам, – предложил я.

У меня защипало в горле, и такие острые переживания нахлынули, что я опять чуть не расплакался. И вдруг мы замерли. Со стороны пригорка, сквозь шелест листвы, раздался пронзительный звук, словно кто-то свистнул в орлиную косточку. Ветер изменил направление, и когда воздух засвистел сквозь замазанные грязью щели между бревнами в круглом доме, раздалась целая россыпь пронзительных звуков.

Каппи поднялся и внимательно посмотрел на круглый дом.

Энгус осенил себя крестным знамением.

– Давайте-ка сваливать, – предложил Зак.

Мы расплющили пустые банки, набили ими пластиковый мешок и завязали, чтобы Энгус мог их сдать. Потом затоптали костер и закопали остальной мусор. Я привязал канистру шнурком к багажнику велика, и мы тронулись в путь. Солнце уже отбрасывало длинные тени, в воздухе стало прохладно, и мы снова проголодались, да так сильно, как только могут проголодаться подростки. То есть мы не чувствовали ничего, кроме голода, и все, что попадалось нам по дороге, выглядело страшно аппетитным, и мы ни о чем не могли говорить – только о еде. И всех занимало только одно: где бы раздобыть еды, много еды – да побыстрее. Матери Зака дома не было – наверняка она торчала в игорном клубе. Как и тетя Стар – она либо сорвала куш, либо проигралась вчистую, иного варианта не могло быть, а раз сегодня суббота, то она, скорее всего, проиграла все деньги, отложенные на еду. В ту неделю в доме у Каппи было шаром покати. Хотя его отец, возможно, приготовил жаркое. Холостяцкое жаркое в исполнении Доу было жуткой бурдой. Однажды он добавил в фасолевую похлебку чернослив из банки. А однажды оставил тесто, замешенное для выпечки хлеба, на ночь в кухне, и в него залезла мышь. И потом Рэндаллу достался кусок хлеба с мышиной головой, а Каппи – с хвостом. Но туловища так и не нашли. Мой дом даже не рассматривался, хотя до происшествия с мамой мы бы наверняка совершили туда налет и поживились бы какой-нибудь вкуснятиной. По пути был дом дяди Уайти и Сони, но я терпеть не мог, когда мои друзья обсуждали Соню. Соня принадлежала мне одному. И я сказал, что они сейчас наверняка оба торчат на своей заправке. Многообещающим вариантом была бабушка Тандер. Она жила в доме престарелых в отдельной палате с большой кухней. Ей нравилось потчевать нас. Ее чулан ломился от съестных припасов, которые она выменивала у всех подряд.

– Она испечет нам лепешки и мяса даст, – мечтательно протянул Зак.

– У нее всегда есть консервированные персики, – благоговейно произнес Энгус.

– Она знает толк в еде! – подтвердил Каппи.

– Только смотрите, не говорите при ней о яйцах и не произносите «вагина»!

– Да кто ж такие слова будет произносить при бабушке!

– Ну, случайно может соскочить с кончика языка!

– И про кончик не говорите!

– И про кошек не надо, а то она еще скажет «киска!».

– Ладно, – согласился я. – Вот список запрещенных слов, пока мы будем кормиться у бабушки Тандер: яйца, кошки, киски, пиписки.

– И про головку тоже помалкивай!

– И не говори «виинаг»[12] и никаких слов, которые рифмуются со «звездой» или с «теннисом».

– Еще запрещаются слова «промежность», «палка», «трахнуть» – ну, типа «трахнуть по башке». Она это воспримет не так, уж поверьте мне.

– И нельзя говорить «встал» и «отвердел»

– А еще «горячая», «буфера» и «девственная».

– Мне надо слезть с велика, – объявил Энгус.

Мы остановились и положили велосипеды на землю. Стараясь не глядеть друг на друга, все пробормотали что-то вроде «надо отлить», разбрелись по сторонам, а минуты через три, освободившись от бремени этих возбудительных слов, вернулись, оседлали велосипеды и продолжили свой путь по проселку мимо католической миссии. Добравшись до города, мы поехали прямехонько к дому престарелых. Я чувствовал себя виноватым из-за того, что написал в записке отцу лишь одно слово «Озеро». И из вестибюля позвонил домой. Отец снял трубку после первого звонка, и когда я сообщил ему, что приехал навестить бабушку Тандер, он даже обрадовался и сказал, что дядя Эдвард показывает ему последнюю научную статью моего кузена Джозефа и они доедают приготовленный им вчера ужин. Я спросил – хотя и так знал, – где мама.

12

Половой член (на языке оджибве).