Страница 18 из 36
— Эффектно. Даша тебе вопрос — откуда деньги взял?
— Да? А ведь точно. Не скажу же я ей, что бак бензина слил? И получки не было? Вот ситуация. Ну что за жизнь, блин? Жене и цветов без объяснений, не подарить.
— Скажи, что у меня занял.
— Ага, а потом, скажет, отдавать? Так на какой черт было тратить деньги на цветы, когда на жизнь не хватает? Вот незадача, мать ее! Ну придумай что, Сань?
— Объясни тогда так — мол, подшефные подарили. Ты им занятие показательное устроил, а они тебе цветы.
— Да? А с чего вдруг подшефные цветы–то станут дарить?
— А это уже их дело. Решили подарить, вот и по дарили. Ты–то при чем?
— Верно. Так, пожалуй, и скажу. Проверить она не сможет. Молодчик, Сань! Ладно, покатил я на рынок. Оставляю вас, ваше благородие, наедине с прекрасной дамой.
Вова скрылся в ближайшем переулке, Доронин продолжал ждать. Катя закрыла палатку ровно в восемь, и они пошли знакомой уже дорогой.
— Катя, вы местная?
— Да. Здесь родилась, выросла, училась и живу в маминой квартире, в той самой, где и появилась на свет. Отец умер, когда я была еще маленькой. Он был монтажником. Однажды страховочный трос оборвался, и папы не стало. Мама после этого долго болела, она очень любила отца, в результате стала инвалидом. А тут еще я со своими проблемами. Но стерпелись как–то, жизнь — она не останавливается. Бьет, калечит, но не останавливается. Помыкалась, Саша, порядком. По профессии я учитель младших классов. В школу устроиться не смогла — все занято. Кем только не работала. Нянечкой в яслях, санитаркой в больнице, кондуктором. За труд платили чисто символически, и ни на что большее я и не рассчитывала. Потом вот палатка подвернулась, сейчас с материальной стороны полегче стало. Но угнетает постоянная боязнь остаться без работы. Какое–то нервное ожидание чего–то худого.
— Катя, вы просто выбиты из колеи, лишены душевного равновесия, ибо сталкиваетесь с трудностями в одиночку. Вам необходима поддержка. Нужно сказать себе: все! Не желаю я больше так, хочу и буду жить новой жизнью. А я всегда готов поддержать вас. Не скрою, Катя, вы мне нравитесь, если не сказать большего. Я хочу вновь обрести смысл жизни, а не плыть по течению, надеясь на то, что в результате куда–нибудь да вынесет…
Катя шла молча, низко наклонив головку в шерстяной спортивной шапочке, из–под которой выбивались густые темные волосы. Александру вдруг захотелось окунуться в них лицом, почувствовать волнующий запах ее духов, запутаться в ее волосах на всю оставшуюся жизнь.
— Спасибо, Саш. Но поймите и меня правильно, мы знакомы всего лишь несколько дней, хотя я поняла, что человек вы благородный. Есть в вас что–то, чего не хватает многим. Но мне нужно время, чтобы привести чувства в порядок, определиться. Не обижайтесь ради бога на меня, неблагодарную, я хорошо отношусь к вам, Саша, но, пожалуйста, не торопите меня. Я не готова пока принять решение.
— Но вы и не отрицаете возможность того, что у нас может быть будущее?
— Нет, не отрицаю.
— Этого достаточно, Катюша. А время? Его у нас впереди много — вся жизнь, я подожду.
Они подошли к знакомому дому. Александр, улыбаясь, сказал:
— Домой вы меня, по понятной причине, не приглашаете. Я понимаю и не настаиваю. До свидания, Катя.
— До встречи.
Катя прошла через скверик к подъезду, остановилась на входе, обернулась к стоящему недалеко подтянутому и стройному офицеру. Задержала на нем взгляд, улыбнулась, помахала рукой. Александр ответил ей тем же. Когда Катя вошла в подъезд, Доронин глубоко вздохнул, посмотрел вокруг, улыбнулся неизвестно чему. «Мы будем вместе. Обязательно будем». Ему захотелось обнять неизвестную старушку, проходящую мимо, обнять березу, стоящую рядом, обнять весь мир. Жизнь продолжалась, и все теперь впереди. Они проживут долгую, счастливую жизнь. Жизнь, полную смысла. Тоска окончательно отступила. И водка больше была не нужна.
Предсказания Николая, что дедовщина по–любому проявит себя, подтвердились. Прошла неделя усиленного контроля. Ничего в смысле нарушения дисциплины не происходило, и его решено было смягчить. Офицеры и так были загружены службой, и дополнительные длительные нагрузки на пользу не шли, неизбежно сказываясь на качестве их основной деятельности. Поэтому Доронин с понедельника отменил суточный режим нахождения ответственных офицеров в роте, и теперь контролирующий порядок оставался в казарме до отбоя. Этим не преминули воспользоваться отдельные старослужащие, которым не по нутру были введенные ранее порядки.
Однажды уже спящих Николая и Костю поднял дежурный по роте, сержант Смагин.
— Подъем, духи! Оделись и в сортир, на беседу, быстро!
— Какую еще беседу? — спросил спросонья Колян.
— Там узнаешь какую, а ну мухой взлетели!
— Началось, — буркнул Коля.
— Не бойся, Кость, — прорвемся.
Пришлось подчиниться. Друзья, протирая глаза, зашли в туалетную комнату. Там находились Гольдин — их командир отделения, Кузя — старослужащий Кузнецов из первого взвода, Корявый — Коркин, сослуживец и одногодок Кузи. Замыкал шалман дежурный по роте — Смагин. Туалетная комната делилась на две. Передняя — умывальник, задняя — собственно туалет. В передней, почти посередине, сидел на стуле, закинув ногу за ногу, Гольдин. Остальные расположились полукругом. Смагин встал у двери, как бы перекрывая выход. На окна опущены темные шторы светомаскировки.
— Ну что, духи? — начал Гольдин. — Служба медом кажется? А? И думаете, бляди, так и дальше будет? Как ротный вам пел? Гвоздь в грызло! Поняли, обмороки?
Сержант встал, подошел к Косте, тыча его пальцем в грудь:
— А ты, интеллигент вшивый, считаешь себя на особом положении? В стукачи заделался, козел трухлявый? Отвечай, когда сержант спрашивает!
— Что–то я не пойму о чем вы, товарищ сержант?
— Ах, ты не понимаешь? Может, так поймешь?
Гольдин резко ударил Костю в солнечное сплетение. Удар был неожиданным, и Костя не успел напрячь пресс. Боль перехватила дыхание, и он согнулся. Тут же ребром ладони Гольдин ударил по незащищенной шее. Костя охнул и упал на пол.
— Ты че делаешь? — подал голос Колян. — Очумел, что ли?
— Че? Че ты, балбес, вякнул?
— А ничего! За что бьешь?
— Да ты никак борзый, дущара?
Гольдин попытался ударить Колю, но тот, имеющий довольно богатый опыт деревенских кулачных боев, легко уклонился, не сходя с места.
— Вы че беспредельничаете? Нагрузить хотели? Грузите. А зазря бить нечего.
Почувствовав в Коляне скрытую угрозу своему дешевому авторитету, Гольдин решил сменить тактику.
— А ты, Горшков, ничего. Смекаешь, что к чему. Видать, не раз был бит.
— И бит был, и сам бил неслабо. Мне до фени все, когда заведусь.
— Ну–ну! А че за этого заступаешься? Он же стукач?
— Кто тебе такую ерунду сказал?
— Голь? Че ты с ним базаришь? — вступил в раз говор Кузя. — Он же сам напрашивается, так грузи его по полной.
— Слышал, Горшков? Сам напросился. Так что давай, душок, вали за косяками.
— За чем? — удивился Колян.
— Ты че, в натуре, с луны свалился? Дряни никогда не курил?
— А на что она мне?
— Вот балбес. Про анашу слышал?
— Слышал.
— Так вот. Забивается анаша в косяк и курится. Понял, придурок? За столовой махнешь через забор, дальше пойдешь прямо, у моста свернешь к реке. Там в бараках таджики живут. У них и возьмешь дряни — два косяка.
— А бабки?
— Какие бабки, дурак?
— Че они мне, так дадут, что ли?
— А вот это нас не колышет. Как хочешь и на что хочешь бери. И чтобы через час был тут. Придешь пустой — не взыщи.
— Да по пути пузырь водяры возьми, — озадачил Коляна Смага.
— Въезжаешь? Сделаешь все как надо, дальше по–другому будем базарить. Не сделаешь — кранты и тебе, и твоему дружку. Въехал? Давай вали. Время пошло.
— Ладно, принесу че надо, только это, его, — Колян показал на Костю, который начал приходить в себя, — не трогайте, не надо.