Страница 22 из 25
С.Л. Владиславич-Рагузинский настаивал на возведении еще одной крепости – Троицкосавской (форта у деревни Троицкой или поселка Новотроицк) в 5 километрах ниже по течению реки Кяхты и севернее Селенгинска, на месте прежнего Барсуковского зимовья. Диаметр этого форта должен был составить 512 метров, при нем планировался храм Пресвятой Троицы, большое деревянное здание таможни из шести комнат, темница, конюшни, склады и все прочие атрибуты города, которому предназначалось служить центром административного, таможенного и военного управления прилегающего пограничного района. В целях перегораживания дорог и пресечения контрабанды устраивались частоколы и рогатки, простиравшиеся фактически до самой Кяхты в одну сторону и реки Чикой в противоположную. Охранявшие границу в этой зоне солдаты обычно размещались в казармах Троицкосавска. Основным торговым поселком считалась Кяхта, а Троицкосавск служил военно-административным центром. Купцам предписывалось отправляться в путь прямо туда, и там производился осмотр их товаров с последующим назначением государственных таможенных пошлин.
Вид на китайский приграничный город Маймачен с Кяхтой с западной стороны. Из труда Уильяма Кокса «Отчет о русских открытиях между Азией и Америкой» (Account of Russian Discoveries Between Asia and America). London: T. Caddel, 1780. C. 210–211. Данная гравюра «исполнена с величайшей точностью», как У. Коксу «сообщил джентльмен, побывавший на том месте». С. 221
В 80 километрах дальше на север и 8—10 километрах от Селенгинска находился еще один форт – Стрелка, или Петропавловск, тоже расположенный на единственном разрешенном для купцов пути движения. От находившегося на клочке земли, образовавшемся при слиянии рек Чикой и Селенга, форта тоже возвели простиравшиеся от реки до гор частоколы, которые предназначались для надежного перекрытия дороги. Время от времени форт Стрелка служил основным пунктом сбора таможенной пошлины. В годы после заключения соответствующего договора он использовался в качестве стоянки пекинского обоза, а также места расположения военного гарнизона. Несмотря на то что, как сообщает И.Г. Гмелин, туда назначили целый полк, его численность сократилась до 220 человек, так как остальной личный состав находился в самых разных местах.
Фактическое патрулирование и оснащение протяженной границы от хребта Шабин-Дабага на западе до серебряных рудников Аргуня на востоке поручили двум недавно назначенным пограничным дозорщикам – Григорию Фирсову (участок к востоку от Кяхты) и Анисиму Михалеву (участок к западу от Кяхты). Г. Фирсов числился селенгинским дворянином, назначенным С.Л. Владиславич-Рагузинским на таможенную службу в его родном городе. Позже, как нам предстоит убедиться, он руководил одним из казенных обозов в Пекин. О. Михалев принадлежал к сословию служилых людей статусом пониже (к боярским детям) из Иркутска, и ему в 1727 году пришлось заниматься обозначением государственной границы к западу от Кяхты. Каждое лето этим двум пограничным дозорщикам полагалось отправляться в поездку по границе, восстанавливать пограничные знаки, инспектировать деятельность местных стражей границы и по мере возможности пресекать переправление контрабанды и переход беглецов в обоих направлениях. Вдоль границы предстояло оборудовать 64 поста охраны, а также назначить на них местных сибиряков (бурят и тунгусов) и прижившихся там казаков. Со временем участок границы от Томской области до океана охраняли гарнизоны восьми небольших крепостей. Местным сибирякам Нерчинского и Селенгинского уездов разрешили продавать лошадей, коров и овец в самой Кяхте и ее окрестностях, а также в Цурухайтуе с оплатой высоких таможенных пошлин в размере 50 копеек за лошадь и 5 копеек за овцу. Причиной такого невиданного одолжения считается нищета местного населения и отсутствие у него способности внести причитающуюся ежегодную натуральную подать – ясак. От каждой семьи раз в три года полагалось предоставить по пять рабочих для оказания помощи в строительстве крепостей и 20 овец на прокорм гарнизонов крепостей и тех, кто занимался делами границы.
Второй из новых приграничных торговых городов – Цурухайтуй на реке Аргунь – предназначался на замену маньчжурскому городу Наун в качестве транзитного пункта русских путешественников, и он заслуживает короткого упоминания. Место на реке, до того времени известное здешним жителям как Цурухайтуй, было выбрано в начале 1728 года на встрече между управляющим серебряными рудниками Аргуня Тимофеем Бурцовым и неким китайским чиновником. Несмотря на то что его четко указал в своих инструкциях С.Л. Владиславич-Рагузинский, как и Кяхту, в последующие семь лет этот город развивался слабо из-за предрасположения вице-губернатора Иркутской провинции А.П. Жолобова к другому населенному пункту в глубине российской территории. Только когда в 1736 году его преемником стал А.И. Бибиков, он и распорядился начать запланированную работу. Физическое положение Цурухайтуя представляется не совсем удачным. По сведениям И.Г. Гмелина, посетившего его в 1735 году, «трудно было выбрать более унылое место…». Дрова находились на расстоянии 40 с лишним километров, пастбища считались тощими, а сам город неоднократно подвергался подтоплению водами строптивой реки Аргунь. В 1756 году из Санкт-Петербурга сибирскому губернатору В.А. Мятлеву поступило распоряжение передвинуть этот пост на некоторое расстояние вниз по течению до места, менее подверженного регулярным потопам. Но даже после этого коммерческая ценность данного города повысилась совсем незначительно.
С момента основания самого города львиную долю торговли там осуществляли китайские инспекторы границы, проезжавшие через него как минимум раз в год. Обычно они становились лагерем на своем берегу реки напротив поста на срок от 10 дней до месяца в начале лета; в отличие от Кяхты здесь китайцы никогда не устраивали постоянное собственное поселение на маньчжурской территории. Поначалу торговля выглядела настолько скромной, что никаких таможенных пошлин с нее не взимали, в силу чего несколько мелких отрядов казаков, выставленных там, скопили увесистые суммы денег. Впоследствии Цурухайтуй обзавелся собственной ярмаркой, на которой в июне и июле проводились торги, но даже тогда они выглядели по большому счету событиями местного масштаба. Купцы покрупнее, раньше торговавшие в Науне, все поголовно перевезли свои предприятия в Кяхту или в тот же город Иркутск.
Просматривается несколько очевидных причин такого застоя в делах. Весь путь от Иркутска до Пекина через Цурухайтуй, Наун и Шаньхайгуань был на многие сотни километров длиннее, чем маршрут через Кяхту и Калган. Условия местности на таком маршруте, пусть даже еще не пустыни, представляются практически такими же трудными, особенно в высокогорье между озером Байкал и рекой Аргунь. Не меньшая опасность для путников исходила от разбойников. Товары из России можно было поставить практически до Кяхты на лодках или плотах по реке Селенге, а в Цурухайтуй добирались обозами, затрачивая огромные деньги и гораздо больше времени. Возможно, все эти физические трудности транспортировки товара перевешивало соседство Кяхты со среднеазиатскими народами, поставлявшими основные изделия повышенной рыночной стоимости, прежде всего ревень и ценный хлопок. Маньчжуры, по-видимому, не могли предложить никакого самобытного и ценного товара, который отсутствовал бы в Кяхте. Наконец, военная деятельность маньчжуров и колонизация ими территорий в Средней Азии вразрез с великой угрозой миру и порядку, которой они беспокоили местных русских чиновников и придворных чинов в Санкт-Петербурге, поспособствовали развитию торговли в Кяхте. Притом что во времена нависавшей опасности перегон коров, лошадей и доставка провизии монголам запрещались на государственном уровне, такая торговля всегда представлялась настолько выгодным делом, что возникал непреодолимый соблазн заняться незаконной коммерцией.