Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 14 из 77

Но что еще хуже, Дамблдор, которому я про это написал, ответил, что все в порядке и мне не о чем беспокоиться! По-моему, он просто боится, что я все брошу и вернусь в Англию. Глупость! Гарри, если ты что-то знаешь, прошу, напиши, чтобы я тут не сошел с ума от беспокойства.

Твой крестный».

— Ну уж нет! — решительно произнес Гарри. — Если я расскажу ему про свой сон, с него и правда станется сорваться с места и приехать сюда для «защиты».

— Согласна, — Элин о чем-то задумалась. — Но Гарри, когда будешь писать ответ, не отправляй его сразу. Я хочу кое-что в него добавить.

— Что именно? — удивился Гарри.

— Кое-что, — уклончиво ответила Элин. — Есть у меня одна идея, не хочу говорить, пока не буду уверена, что из нее выйдет толк.

29 октября 1994 года

Утром в субботу[9] ученики обнаружили, что помимо традиционных знамен факультетов Большой зал пополнился еще двумя — знаменем Дурмстранга с двуглавым орлом, сидящим на черепе оленя, и Шармбатона с пегасом и двумя скрещенными палочками на геральдическом щите.

Завтрак прошел в ускоренном темпе, после чего Филч тут же направил недовольных школьников на хозяйственные работы — он вдруг обнаружил, что генеральная уборка каким-то чудом не затронула целых три верхних этажа в южном крыле. На вялые протесты учеников, заявлявших, что работать в выходной нельзя, он внимания не обратил.

— Праздник в армии... то есть, в Хогвартсе — что свадьба у лошади, — пробормотала Элин, очищая от векового налета портрет сидящего на костлявой кляче рыцаря. — Голова в цветах, зад в мыле.

— Между прочим, домовые эльфы работают так каждый день, — заметила Гермиона, старательно смазывая стоящие в углу доспехи. — И им за это даже не платят.

— Мне тоже не платят, — проворчал Захария Смит, проводя палочкой по висящим в коридоре гобеленам. — Поборись за мои права, Грейнджер!

Гермиона возмущенно фыркнула, но агитацию прекратила.

— Ну, вроде все. Как вы себя чувствуете, сэр? — спросила Элин у очищенного портрета.

— Отвратительно! — откликнулся тот. — Знаете, сколько я ждал, пока холст приобретет подобающую моему возрасту темноту? А паутина? Я приложил столько усилий, чтобы убедить пауков обосноваться за моей рамой, и все ради чего?.. Эх, молодежь...

Рыцарь на портрете окинул взглядом свое сияющее чистотой обиталище и горестно вздохнул.

— Я выгляжу так, словно меня нарисовали меньше ста лет назад, — произнес он. — Какой позор... Что скажет Дульсинея, когда увидит, на кого я стал похож...

— Я уверена, что Дульсинея, кем бы она ни была, сейчас такая же чистая, как и вы, — ответила Элин. — Всю школу приводят в порядок перед Турниром Трех Волшебников.

— Триволшебный Турнир? — оживился портрет. — О, я его отлично помню. Я ведь и сам участвовал в нем! Мне пришлось сразиться с великаном, я его почти победил, но в последний момент... Впрочем, мне еще повезло, другой чемпион и вовсе пал смертью храбрых. Как же его звали...

Джентльмен задумался, но Элин, не обращая на него внимания, уже перешла к следующему портрету. За последние две недели она уже успела выслушать десятка полтора подобных историй. Чемпионов разрывали на части мантикоры, сжигали живьем драконы, убивали на дуэли другие участники... В самом последнем соревновании, после которого Турнир закрыли почти на двести лет, все три чемпиона обратились в камень после того, как не смогли обуздать вырвавшегося на свободу кокатрикса. Публика тогда требовала наказать директоров, додумавшихся привести на Турнир столь опасного монстра, но, увы, сделать это не представлялось возможным по чисто техническим причинам: расправившись с чемпионами, кокатрикс обратил свой взгляд на трибуну организаторов и почетных гостей.



После всех этих историй Элин всерьез задумалась о том, как отговорить Гарри от участия в новом Турнире. К сожалению, сделать это оказалось невозможно по трем причинам: во-первых, Гарри было четырнадцать лет, во-вторых, он был влюблен, и, в-третьих, Чжоу Чанг уже заявила, что обязательно попытает счастья.

Оставалось только надеяться, что в этот раз организаторы учтут ошибки и не сделают соревнование слишком опасным. То, что Дамблдор допустил к участию в Турнире четверокурсников, внушало некоторую надежду, впрочем, довольно слабую. В конце концов, если на первом курсе директор свел их с цербером, то кого он сочтет безопасным теперь? Драконов?

[9] У Роулинг как всегда, нелады с календарем — 30 октября 1994 года у нее почему то стало пятницей.

Наконец, подошло время обеда, после которого школьников оставили в покое, чтобы те смогли привести себя в порядок и приготовиться к торжественной встрече. И если для Элин все приготовления свелись к тому, чтобы достать из шкафа парадную мантию и шляпу, то для ее соседок по спальне слово «приготовиться» внезапно обрело совсем иной смысл — «вертеться перед зеркалом в течение четырех часов, при этом глупо хихикая и обсуждая всякие пустяки».

— Это ведь даже не платья, — не выдержала наконец Элин. — Сколько можно примерять мантию?

— А, ничего ты не понимаешь, — отмахнулась Сьюзен Боунс. — Мне тетя намекнула, что там будет Виктор Крам, только ты никому не говори, это большой секрет... Нет, Ханна, постой, что ты делаешь? Тебе не идет высокая прическа, ну совсем не идет! Тебе больше подходит коса...

— Мне больше нравятся распущенные... — вздохнула Ханна Аббот, поправляя свою роскошную гриву. — Но под шляпу распущенные не идут... Ой, девочки, а может заколоть их в пучок, а потом, в Большом зале, когда все снимут шляпы, распустить?

В конце концов Элин не выдержала этого безумия и, здраво рассудив, что праздник и последующее обсуждение Турнира затянутся до поздней ночи, отправилась спать.

— Разбудите меня в пять, — попросила она соседок. — А еще лучше в полшестого... Короче, минут за десять до выхода.

— Как ты можешь спать днем? — не отрываясь от зеркала, спросила Меган Джонс.

— Дневной сон — величайшая ценность в жизни, — ответила Элин, задергивая полог. — Но вы еще слишком малы, чтобы это понять, юные леди.

— А вот эльфы сейчас не спят, — тихонько прошептала Гермиона. — Работают, как проклятые, на кухне, чтобы мы могли похвастаться перед гостями результатами их рабского труда...

Но ее, разумеется, никто не слушал.

К шести часам все приготовления были наконец-то закончены, ученики выстроились в холле и с первым ударом часов вышли на улицу, встав в несколько шеренг с двух сторон от красной ковровой дорожки.

— Первокурсники, в первый ряд, — командовала профессор Макгонагалл. — Уизли, у вас грязь на носу. Кирк, поправьте шляпу и не сутультесь. Криви, что вы дрожите? Холодно? Надо было учить согревающее заклинание, неужели профессор Флитвик вам его не показывал? И где ваш брат? Что? Ах, вот вы где. Да, снимки надо будет сделать, встаньте туда... Ладно, хорошо, стойте там, где нашли этот свой ракурс, только не лезьте в проход, когда по нему пойдут гости...

— Дорогие радиослушатели, с вами я, Ники Лейк, и я веду прямой репортаж из Школы чародейства и волшебства Хогвартс, — бубнил с другой стороны корреспондент «Колдорадио-плюс». — До прибытия делегаций школ Шармбатон и Дурмстранг осталось всего несколько минут, ученики и преподаватели уже выстроились у главного входа и замерли в нетерпении... Дьявольщина, Майки, для кого я тут распинаюсь? Ты что, не нашел другого времени для рекламы? А, чтоб вас... Хорошо, жду. Раз, раз, ра... Дорогие радиослушатели, с вами я, Ники Лейк, и я веду прямой репортаж из Школы чародейства и волшебства Хогвартс...

— Чует мое сердце, делегация Шармбатона уже приближается! — провозгласил в этот момент Дамблдор, пряча в карман мантии что-то, подозрительно смахивающее на маленькое зеркальце.

Школьники завертели головами, пытаясь понять, с какой стороны следует ждать гостей. Кто-то указал пальцем на темную точку на фоне восходящей луны, и Элин сперва подумала, что это глупо — вряд ли французские школьники проделали такой долгий путь на метлах. Но точка все увеличивалась и вскоре превратилась в огромную, высотой с пятиэтажный дом, синюю карету, напоминающую по форме шахматную ладью. Влекущие ее по небу крылатые кони были под стать экипажу — каждый из них размером походил на слона и извергал из ноздрей столько пара, что локомотив Хогвартс-экспресса, обладай он разумом, удавился бы от зависти.