Ледоход

«Хватит делать дураков из российских мужиков!». (Л. Филатов. Про Федота-стрельца, удалого молодца).

За полгода зима надоела до самых чертиков. И как иначе, если жизнь в деревне в это время едва теплится, народ вяло шевелится, да и то, если очень допечет. Почитай, одна молодежь и находит поводы, чтобы гулять да веселиться. Для людей же с заботами зимой не до веселья. Зимой для них не жизнь, а ее ожидание. Хорошо ещё морозы в последние годы на убыль пошли. Правда, от этого земляки хилыми сделались, изнежились, к слякоти привыкли. Даже подумывают, скорее по недомыслию, будто впредь всегда так будет.

Впрочем, бог с ней, с зимой! Нынче и весна-то совсем странная, больно уж робкая. Раньше бывало, как лед на всю округу загрохочет, так местные крестятся! Впрочем, недели через две, ну, три от силы, любая весна всё равно уходит из наших мест. Лишь на календаре и значится. Оно и понятно! Как той весне устоять под натиском здешнего лета?

Теперь Тимофей, даже вдали от воды, ежился из-за ледяного ветра и, мучаясь, подыскивал слова, способные выразить нахлынувшую неудовлетворенность нынешней весной. Однако фраза, по его же мнению, получалась корявой и неубедительной:

– Срамота, а не ледоход! Поглядеть не на что стало, ёлкин дрын!

Он еще посидел без цели, лениво вглядываясь вдаль, потом разглядел что-то у воды и оживился:

– Беда, что ли какая? Земляки на берегу скопились, ёлкин дрын!

Тимофей в прошлом году разменял пятый десяток, почти не покидая родную деревню Петрушково. Разве что на Северном флоте честно отслужил в своё время. День в день, положенные тогда четыре года. Однако дома, где и стены помогать должны, судьба его не только не жаловала, но даже изъездила вдоль да поперек. И пакостила всякий раз столь безжалостно, что земляки меж собою изумлялись, как же стойко переносил Тимофей очередные неурядицы и беды, не озлобляясь, не перекидывая на других свалившееся на него зло, не вымещая ни на ком свои обиды.

Чего греха таить, местные мужики, побывав и в менее сложных передрягах, в последующем не обременяли совесть лишними терзаниями, впредь оберегая лишь собственные нервы, и расчетливо не замечали ту колею, которую своей же черствостью безжалостно пробивали в чужих душах. Известное оправдание, будто своя рубаха ближе к телу, вытекавшее из печального опыта неудачников, становилось устойчивой нормой их поведения! «Себе на уме», осуждали их более совестливые земляки, но сказать такое о Тимофее не посмел бы никто. Деревенская общественность признавала за ним исключительную, прямо-таки, ненормальную отзывчивость на чужие нужды и беды.

– Святой ведь мужик, – судачили иной раз бабы. – Работящий, негулящий! Не пьет, не бьет! Повезло-то бабе! А Катерина не угомонится! Несуразная баба! Ей на мужика молиться день и ночь, а она его изводит. Тимофей, видно, крепко любит, если все её чудачества терпит, даже не взбрыкнет в ответ никогда… Впрочем, мудрецам давно известно – бабья дурь сама собой наружу не выходит… Ей повод нужен! А уж тогда – только держись!

Деревня, в которой Тимофей доживал свой век, лет двести как неразлучна с Волгой. И хотя обосновалась она на левом берегу, на пологом, всё равно не подтапливается. Такие места церквам раньше доставались, чтобы видать их отовсюду. А тут – на тебе – Петрушково обосновалось! С какой стороны ни глянь, а на божий дар не тянет! Зато теперь без нужды петрушковцам своих предков винить! Умели они выбирать, умели и строить! Вообще, основательно тогда люди обживались!

С той поры и потянулись вдоль берега ладные деревенские срубы, стоящие беспорядочно, не в линеечку, а вдоль и поперек. До воды от каждой рукой подать, лес недалече, половодье щадит всякий год. Благодать! Но без распутицы и тут не обходилось. Непролазная грязь, по которой ни в телеге, ни пешком, не окунувшись по колено, никуда бывает не пробраться!

Да ведь для России грязь, не беда какая! Она русскому люду задарма досталась, будто приданное, которое в дело не пошло! Избавиться от нее малыми силами во веки веков не получится, а собраться, да налечь всем миром у людей давно что-то не выходит. Обособились. Потому и смирились. Зато избы не подтапливает, благо избыток талых вод с окрестных полей Волга к себе всегда принимает. А что не на круче построились, так угрозы оползней нет, что вселяет надежду на жизнь здесь и детей петрушковских, и внуков. Не расползлись бы только по свету, баламуты, в поисках неведомо чего!

Казалось, живи хозяин в родных местах, да радуйся каждый свой миг! Однако внимательный глаз легко заметит здесь непростые заботы, не позволяющие местному населению распрямиться, чтобы предаваться житейским радостям!

Вот и теперь, гляди, стряслось что-то. Не просто ведь занятых людей завлечь весной на берег. Уж точно, не за ледоходом пришли поглазеть. Стоят, не расходятся по домам, хотя жгучий ветер всех насквозь пронизывает, да закручивает и отгоняет от берега уже оторванные льдины.

Тимофей играючи преодолел деревянный забор, более походивший на сплошную дыру, нежели на преграду для незваных гостей, и, пыхтя подобранным по ходу окурком, стал вникать в проблемы бурлящей толпы.

После демобилизации он долго работал столяром в местном ДОКе, то есть, деревообрабатывающем комбинате, который уж лет двадцать, как забыл о былых напряжениях трудового ритма. Конечно, комбинат остался на прежнем месте, но будто вышел весь по чьей-то недоброй воле! В незабвенные советские годы он слыл солидным предприятием, потому как многим местным мужикам давал неплохой заработок, а городу, что жил недалече, поставлял вполне приличную мебель, тару и прочую деревянную утварь.

Но теперь на нем не работа – одна имитация. А большой кусок волжского берега за комбинатом так и остался. Видимо, не сгодился никому из воротил. Он-то и огорожен теперь несостоятельной оградой – красть стало нечего! Хотя Тимофей хорошо помнит, как швартовались здесь тяжелые баржи, полные делового кругляка. А разгружал их с берега могучий по местным меркам кран. Где он теперь? Очередной директор, сколько их тут перебывало, бесцеремонно растаскивая, всё подряд, сдал кран на лом. Жители этому изумились, но из повиновения не вышли – привыкли начальство в глаза не осуждать. Даже при явной несправедливости.

С той поры нет в Петрушково ни крана, ни денег от лома, ни леса-кругляка! Да и сам кругляк более не нужен, производство-то обнулилось. И сушить лес негде. Начальники прилюдно сетовали тогда, будто очень дорого всё стало. Видите ли, не рентабельно! И странно было это слышать, зная, как раньше всякая работа на пользу людям шла! И справляли ее не ради длинного рубля, а дабы жизнь свою и жизнь страны налаживать. Ну, а как такого добиться, если не собственным трудом? Не турок же приглашать!

– Димка, пойдём с нами раков ловить, пока отец не спохватился, – предложил Алешка.

– Не! Мне домой надо, есть очень хочется! – как всегда заныл Димка.

– Как знаешь! А мы пошли…

Димка явно сомневался, податься ли ему домой или рвануть с другом за раками, потому не уходил, а тянул время:

– А кто это – мы?

– Серега с Пашкой! На берегу дожидаются – только что звонили. Так, что, надумал?

– Ладно… схожу… Только недолго.

Друзья подхватили простенькие снасти, наживку и устремились к притопленному дебаркадеру, который пятую навигацию ржавел без работы. Но за раками с него стартовать – милое дело!

На условленном месте кроме Сереги и Пашки крутилась Ленка, Пашкина сестра.

– Зачем приперлась? Марш домой! – скомандовал Алешка.

– Тогда я матери расскажу, что вы по льдинам скачете. Вечером отец о Пашкину задницу ремень порвет! И твоя мать, Алешка, всё-всё узнает! И Серегина.

Угрозу для своей задницы Пашка посчитал реальной, потому предложил Алешке взять Ленку с собой, но категоричный ответ товарища его огорчил: