Страница 2 из 7
Вернувшись домой, Василий клял войну, царя и царевича Алексея. И особенно ругался, что три года просидел в окопах, не воюя:
− Солдатушки, бравы ребятушки вшей кормили да агитаторов слушали! Складно они говорят. Много чего про царя рассказывали интересного. Власть хотят отобрать у царя и отдать народу. Землю обещали крестьянам дать. Все будут равны и свободны. Не будет богатых! Хотят править государством. Говорят – все, кто захочет, могут стать во главе государства. Без царя! Слава те, Господи, что война окончилась, теперича спокойно заживем!
Петр Васильевич качал головой:
− Это как же без царя-то?! Как это? Народ распускать не надо! Больно много стало этих агитаторов, баламутят народ. Как это без царя править-то будут? Советы повыбирают и будут править по-своему? А чего они понимают-то? Как бы раздору не было промеж людьми. Не равный у нас народ-то – и бедные, и богатые, неграмотных много, чай их-то больше всех. Как начнется разбой-то, да без власти – беды не оберешься! О-хо-хо, ну и времечко настает, не дай Бог до раздора дойти.
− Ничё, большевики народ приручат, они языкастые, эти головорезы! Бомбами закидают, ежели чо, всех приструнят и власть возьмут, порядок наведут! Эх, и заживем тогда!
− Да, уж жди! Была бы шея, а хомут найдется!
Однако, по всему видно было, что до мира в России не скоро. Смутное какое-то время начинается. Вроде что-то назревает, делят чего-то. Царь отрекся, потом – это правительство, Дума, депутаты, эсеры, кадеты, большевики, партии какие-то появились…
Василий говорил:
– Вот большевики скоро со всеми разберутся. Хватит, попили кровушки народной!
Но все были потрясены, узнав о расстреле царской семьи. Ольга горько рыдала, молясь об убиенных пред иконами, а Василий тоже, внезапно прозрев, опомнился и молился с нею вместе. Казалось, он понял что, расстреляв царскую семью, большевики не остановятся. Они пришли к власти и, чтобы удержать эту власть, уничтожали не согласных. Что всех ждет? – новая зарождающаяся власть обещает быть жестокой и беспощадной!
Хоть и далеко от Сибири, но эхо доносилось и всех будоражило. Не к добру все! Тревожно! Хотелось перемен с надеждой на лучшую жизнь. Активисты устраивали сходки, говорили о свободе, равенстве, братстве. Рассказывали про Декрет о земле, Декрет о мире. Начиналась новая жизнь, и в ней надо было найти свое место. Крестьяне хотели иметь свою землю, скот и работать на себя, на свою семью, с верой в будущее, свободными и независимыми.
После приезда мужа, Ольга родила Тоню, мою маму, в восемнадцатом году, но впоследствии, как это часто делали в то время, ей изменили дату рождения на двадцатый год. Россия стала жить по новому стилю – Григорианскому календарю.
Жили Марьясовы хорошо, дружно, как говорится − душа в душу.
− Эх, пожить бы так еще лет полста, дюжину детишек вырастить, − мечтали Василий с Ольгой.
Про них говорили: «Не разлей вода, как Ванька с Манькой». Посмеивались, но завидовали их влюбленности друг в друга парни и девки.
Судьба, однако, не дала им долго жить в любви и согласии. В двадцатом году тиф косил народ. Ольга и Василий не убереглись. Их обоих одновременно увезли в больницу. Ольга была беременна и должна была родить. В беспамятстве она пролежала в больнице несколько дней, а когда очнулась – узнала, что нет у нее ни мальчика, которого родила мертвым, ни горячо любимого мужа. Их уже успели похоронить.
Ольга стала вдовой.
«Господи, Твоя воля – помоги!» − молился и плакал безутешный Петр Васильевич. Ольга почернела, как головешка, и ходила, как в воду опущенная, одни глазищи полыхали синим страдальческим пламенем.
Так и жила она у отца и матери Василия с тремя дочками. Хорошие они были люди, и хозяйство имели немалое. Была пасека, рысаки, серые в яблоках, пролетка. Жили в достатке. Петр Васильевич был уже в годах, но в силе, и кроме пасеки, зарабатывал еще и знахарством. Узкоглазый, с черными густыми волосами, перевязанными надо лбом ремешочком, с курчавой бородкой и усами, он весь светился добротой. Со всей округи шел к нему народ со своими болячками и он лечил людей, используя травяные настои, кедровые орехи, мед, массажи и заговоры. Он унаследовал сбереженные еще его бабкой знания, которые та собирала от целителей, издревле пользовавшихся таинственной и благодатной целебной силой природы горной Хакасии.
Прошло два года. В делах и заботах старалась Ольга забыть горе свое, работой не давала себе отдыха. И всегда пела грустные песни о любви безутешной. Дочки росли. И вот как-то из села Береш приехал к ним Бугаев Евдоким со сватами, просить Ольгу выйти за него замуж. Предки Евдокима были хакасами.
Ольга размышляла недолго:
− Пойду за Евдокима, − сказала она Петру Васильевичу.
− Куда ты от нас с детками-то малыми? Он же бедняк!
− Дык, потому и иду. Никто ведь не возьмет с таким приданным. Кака така жисть без мужика? Всяк, кто хочет, обидит, норовят в постель залезть. Бабы зло глядят, ревнуют. А Евдоким вроде добрый. Вдовый, жена померла недавно. А што бедный, дак им землю дали. У него три брата, и земли дали на всех ого-го сколько!
− Да как же я, сивый мерин, отдам своих внучаток в таку семью? Голыдьба ведь! Нищие они, пропадете ни за что! – причитал Петр Васильевич.
− Ничё, чай не пропадем! Руки-ноги есть – работать будем на своей земле. А то я так и проживу вдовая да безмужняя, одна-одинешенька. Уж не обессудь, Петр Васильевич, очень я Вам благодарная за все, но жисть свою мне как-то самой надо строить. А безмужняя баба, сам знаешь, − пропадет. Не век же мне куковать под Вашим крылом? Спасибо Вам за все, уж не обессудьте, и не поминайте лихом!
Как ее не уговаривали, не послушалась и уехала с дочками в село Береш. Но в день смерти Василия каждый год приезжала на могилку мужа и сыночка, и выла. Любила мужа до самой смерти своей и молила Господа встретиться с ним на небесах.
− Ах, Васенька, Васенька, муж мой любимый! Не забуду тебя никогда! Спасибо, Господи, что дал мне Васеньку и такую любовь! Да рази-ж я вышла бы замуж за Евдокима, если бы был у меня сыночек, не помер бы? Был бы хозяин, мужик вырос бы, а то – три девки. Как мне плохо без тебя!
Петр Васильевич часто навещал их, приезжал в Береш, привозил подарки, гостинцы. Он все никак не мог понять, почему она ушла от них к Евдокиму Бугаеву, бедняку, у которого было двое своих детей-подростков.
Евдоким – невысокий, худощаво-мосластый с всклокоченной маленькой бороденкой и усами, с острыми внимательными глазками под густыми черными бровями был по-мужицки обстоятельным и малоразговорчивым. Потому каждое слово его было весомым. Сначала всех послушает, а потом, помедлив, скажет – как гвоздем приколотит.
Все братья Бугаевы со своими семьями и родителями жили в одном большом доме. Голыдьба, одним словом. Каждая семья жила в своей комнате. Комнаты примыкали к избе – так звали общую комнату, где жили родители и стоял обеденный стол с лавками. Все дети братьев спали в этой избе на полатях и на огромной печи – на дерюжках, тулупах и кожухах, вповалку.
Навестив Ольгу Павловну с внучками, и возвращаясь из Береши домой, Петр Васильевич всю дорогу ревел от горя, что его единственный сын тридцати трех лет от роду помер раньше его, а внучки живут в чужой нищей семье.
Село Береш было основано во второй половине восемнадцатого века русскими переселенцами, и в двадцатых годах девятнадцатого века был уже самым большим селом Шарыповского района с населением почти около тысячи человек, которые занимались земледелием. Крестьяне с наделами земли, ремесленники, сапожники, печники, плотники, портные… У каждого было свое дело.