Драконьи тропы

Потом, когда они, разувшись, брели вдоль самой кромки берега моря, у Лиски в душе все звучала и звучала эта дивная песня. Соленые пенные гребешки набегали на ее босые ноги. Рядом молча шел Дариан, думая о чем-то своем. Иногда он хмурился, а то просто смотрел вдаль на скалы впереди, на трусившего вдоль берега Снежка. В конце концов, он нарушил затянувшееся было молчание, свистнул Снежка и сказал, с сожалением глядя на море:

-- Однако нам пора уже возвращаться. Завтра к вечеру будем дома. А до этого нам еще нужно побывать у доброй дюжины разных драконов, а некоторые среди них очень любят поговорить, и пока услышишь ответ, времени утечет... Впрочем, у молчаливых, бывает, еще дольше прогостишь.

И снова были драконы. Разные, разные... А Лиске нет-нет, да и вспоминался вновь ядовитый взгляд Сарахоны.

Пронизывающие насквозь глаза, умные и насмешливые, даже ехидные, знающие что-то такое, и о Лиске тоже, о чем она сама, Лиска, и не догадывалась. И было от этого на душе какое-то мутное неудобство и ощущение недосказанности. И не только Сарахона, а она сама, Лиска, то ли не сказала чего-то важного, то ли не спросила чего-то важного, то ли не услышала... Впрочем это смутное беспокойство потонуло в конце концов среди потока всего увиденного и услышанного за эти всего лишь три дня.

Только когда они поздно вечером подходили уже к дому, она вспомнила вдруг про Наиру. Вот уж будет что порассказать. А еще вспомнила про Рушку, и возле самого дома она уже почти бежала. Пролетела сквозь чулан (с парадного с его скрипучей дверью решили не входить: было уже поздно), ворвалась на кухню и с порога увидела своего любимого зверя мирно спящим на скамеечке возле самой печки. Часов у Руша не было, а по темному осеннему времени трудно было сообразить, когда утро и пора помогать готовить завтрак, так он уж старался от печки далеко не отходить.

Она схватила на руки сонного зверя, прижала к себе.

-- Рушка, Рушка, где мы были!

Он встрепенулся, уставился на Лиску, упершись ей в грудь лапами, потом фыркнул, вывернулся из рук, в один миг втерся между ее курткой и рубашкой, и все время, пока они с Дарианом пили чай, из-за пазухи у девушки черной лаковой горошиной поблескивал Рушкин глаз.

До чего же здесь было тепло и уютно! Прочный широкий дубовый стол, на стене напротив над массивными кухонными тумбами развешаны сковородки, ковши, тяпки, мутовки. Всяческая необходимая мелочь окружала громадный таз для варенья, в который можно было смотреться, как в зеркало. Луковые косы, связки перца и чеснока, сушеные корешки и травки, коробки с пряностями, пряничные доски -- чего тут только не было. И во весь угол -- печь, которая тут никогда не пустовала.

-- Интересно, а домовой здесь есть?

И когда, интересно, она научится начинать разговор с каких-нибудь других слов?

-- Конечно, есть.

-- Где? -- она обыскала глазами кухню.

-- Да вон, в том углу, у печки, рядом с веником.

Лиска пристально оглядела угол.

-- Там ничего нет, -- она еще раз присмотрелась, -- разве что тень от веника. Ничего не вижу.

-- А ты спроси его разрешения.

-- Да? -- она удивленно подняла брови.

А в самом деле, почему бы и нет? Она снова заглянула в угол с веником, мысленно поклонилась и вежливо спросила, можно ли его, домового, главного в доме по хозяйству, увидеть.

И увидела. Тень за веником вытянулась в сторону, слегка выросла, сгустилась и... Ну уж этого Лиска никак не ожидала. Потрясенная, она повернулась к Дариану.

-- Но ведь он же...

Дариан постарался сдержать улыбку, чтобы не обидеть девушку, и как мог серьезно ответил:

-- Такое уж здесь место.

В самом деле, если подумать, действительно, чего же еще можно было ожидать? Она снова взглянула в угол. Шурх довольно ухмыльнулся из-за веника. Ну и чудеса! А впрочем, удивительно, что она еще в состоянии чему-то здесь удивляться.

Пожелав Дариану спокойной ночи, она побежала к себе в комнату. Наира уже спала, хотя свечу на столе у окна не потушила, значит, ждала до последнего. Жаль. Лиске не терпелось все рассказать. Ну, завтра так завтра. Она потихоньку разделась, вежливо вытряхнула из-за пазухи пригревшегося Рушку и тихо-тихо, стараясь не журчать и не плескаться, стала умываться. Поставила на место кувшин, уткнувшись в полотенце, сделала два шага по комнате, кинула полотенце на спинку стула, повернулась к своей кровати..... А там, закутавшись в одеяло, лукаво блестя глазами, уже сидела Наира.

-- Привет! Ну и долго же вы гуляли. Я тут извелась вся. Мне не терпится поговорить, а здесь нет никого. Астианки наши на практику в Ойрин подались на целую неделю, мальчишки у Орвина с Ведайрой, Фрадина маленькая еще, а Канингему, как всегда, некогда. Я чуть не лопнула тут одна со своими новостями, да и про тебя не знаю ничего. Рассказывай же быстрее.

-- Нет уж, давай ты первая. А то еще, правда, лопнешь, кто меня тогда слушать будет?

Лиска сунула Руша под мышку, забралась под одеяло рядом с подругой.

-- Ну, рассказывай.

Наира повозилась, усаживаясь поудобнее, улыбнулась в предвкушении.

-- Значит, так. Место это недалеко от Уйруна. Мы с Канингемом где через порталы добрались, где так дошли, в конце концов оказались на небольшой полянке, прямо около скальной стенки. Полянка со всех сторон где деревьями закрыта, где скалами. Трав разных кругом множество. Сейчас они позасохли, правда, но летом там, наверное, хорошо. Ну да неважно. Подводит он меня к развесистой старой иве. Ветви до самой земли спускаются, под собственной тяжестью разлапились, того и гляди отвалятся. Ствол замшелый, толстый-толстый и к скале прижался почти вплотную. Вот в это "почти" мы с Канингемом и вошли. Я так и не поняла, как это происходит. Идешь прямо на эту "щель", в которую кошке и то трудно было бы протиснуться, и совершенно свободно входишь в просторную пещеру. Не очень широкую, но длинную. Высоко над входом длинное узкое окно. Снаружи его не видно, камень и камень, а изнутри -- стекло. А в пещере, -- девушка замолчала, разглядывая воспоминания, собираясь с мыслями, -- там чего только нет. Под окном, у самого входа, какое-то старье свалено, не то потертые старые ковры, не то шкуры какие-то -- целая куча, а дальше стоят шкафы с книгами, шкаф с посудой -- не с тарелками, нет, -- с колбами, ретортами, с разными хитрыми склянками. Еще в одном шкафу -- разные инструменты и приспособления для изготовления лекартв: ступки, ножи, соломорезки и прочая мелочь. Столов широченных три штуки. И еще полки с разными коробками, банками, пузырьками, бутылками и... кое-что даже не знаю, как назвать. В банках травы, порошки разные, все подписано, но все равно разбираться, наверное, месяца мало будет.

Ходим там, я разглядываю все это богатство, и вдруг около входа та пыльная куча не то ковров, не то тряпок зашевелилась, закашлялась и шамкает:

-- Шлушай, Канингем, вы шдеш поошторошнее топайте. Я тут вшера где-то шуб пошеряла, не наштупите. Найдешь, на полощку полоши.

Канингем повернулся и говорит:

-- Здраствуй, Хойра. Я к тебе Миринину наследницу привел.

И тут только я разглядела наконец, что эта куча старых половиков -- дракониха, старая-старая. Морщинистая, вся в складочку, какая-то рыжая, даже скорее не рыжая, а порыжевшая, серо-ржаво-пыльная. Она голову подняла. На морщинистой шее, смотрю, амулеты какие-то висят и платок цветной узлом завязан. А уж морда -- как будто ее всю из старых свалявшихся носков собрали и сверху еще заплаток понашили, и все это не то вылиняло, не то выгорело. Да еще и глаза прищурила, не поймешь сразу, где они. И уши врозь, полуобвисшие, с размохрившимися кисточками на концах -- чудо, одним словом. И вот эта куча старых измочаленных половиков приподнялась, шею вытянула ко мне, одним глазом меня оглядела, носом шмыгнула и говорит:

-- Ага, ага, Наира, шначит. Ну ладно. Добро пошаловать. Я тогда прогуляюшь пока.

И неожиданно шустро так развернулась и прямо через стену пошлепала -- гулять подалась. Я стою, смотрю на это недоразумение, мне и чудно, и смешно.