Гонду.рус

Перед первым выходом в рейс отец подарил Йохану трубку. Это не была старая семейная реликвия, которую мог курить еще прапрадед отца, или которую дед прятал непонятно где во время трехмесячного пребывания в лагере для интернированных во время немецкой оккупации. Нет, это была новенькая бриаровая, еще даже не пахнущая табаком трубка. Тем не менее это был знак, знак признания того, что отец теперь считает его, Йохана ровней себе, настоящим мужчиной и возможно даже настоящим моряком, что конечно важнее.

С тех пор Райкаард с трубкой не расставался. Что может быть мужественнее и прекраснее, чем морской волк, стоящий на мостике корабля, смотрящий куда-то вдаль, туда где солнце садится за горизонт и при этом выпускающий в соленый воздух кольца табачного дума? Ничего. Нет, не так. Ничего! Так считали сам Райкаард, так считали все многочисленные влюблявшиеся в него женщины. Правда, прекрасные дамы не знали, что на мостике курение запрещено, но кому интересны эти мелкие детали?

В итоге к тридцати восьми годам Йохан так и не обзавелся семьей, зато имел нескольких верных подруг почти на каждом континенте маленькой круглой планеты на две трети покрытой водой, но по недоразумению называемой Земля. Также у него были двое внебрачных детей, которых он признавал и выделял деньги на их воспитание и еще двое, которых он признавать отказывался и старательно уклонялся от проведения генетической экспертизы. Было еще одно приобретение, которое Йохана совсем не обрадовало и сильно повлияло на его образ жизни. Во время проведения очередного медосмотра, рассматривая рентгеновский снимок, врач обнаружил небольшое затемнение в легких. Доктор прописал необходимое лечение и запретил Райкаарду курить. Моряка больше испугало не само затемнение как таковое, и даже не перспектива развития рака легких. Его напугали два слова, которыми доктор обозначил его судьбу в случае неблагоприятного развития заболевания. Списан на берег. Что может быть хуже? Что может быть страшнее?

Райкаард бросил курить и понял, что значит быть наркоманом. Обклеенный с головы до ног никотиновым пластырем он стремительно переходил из состояния унылой депрессии к неожиданным яростным вспышкам, которые к счастью продолжались недолго. Прооравшись и выкинув за борт очередную электронную сигарету Йохан запирался у себя в каюте и часами сидел в одиночестве. На тридцать девятый день рождения команда подарила ему электронную трубку. Трубка улетела за борт на пятый день.

Как и обещал врач, через три месяца стало легче, а через полгода организм окончательно смирился. Еще через полгода очередной рентгеновский снимок показал, что все мучения были не напрасны. У Йохана осталась лишь одна привычка, напоминающая ему о днях, когда он не мог обходиться без табака. Каждый вечер, в то время, когда диск солнца стремился скрыться за горизонтом, он выходил на ходовой мостик и доставал подаренную отцом трубку. Из трубки, которую курили непрерывно в течении пятнадцати лет запах табака не выветрится никогда. Ноздри с силой втягивают в себя этот запах, невидимые молекулы попадают в кровь, легкий разряд пробегает по нейронным связям головного мозга. Глаза закрываются и человек на мостике стоит несколько секунд с закрытыми глазами, отрешившись от всего вокруг и легкая улыбка озаряет его суровое небритое лицо.

Вы спросите меня, откуда я знаю всю эту чушь? Да конечно же от самого капитана. Мы проторчали с ним неделю на рейде в шведском Гетеборге и вышли в море на пять дней позже, чем было запланировано. А что вы хотите? Когда судно отправляется в путь под эгидой организации объединенных наций, это значит, что его грузят два десятка гуманитарных организаций из нескольких стран мира. Как вы сами понимаете, понятия дисциплина и гуманитарные организации находятся по разным бортам судна, как сказал бы наш капитан, и никогда друг с другом не встречаются.

Спустя сутки с небольшим после выхода из Гетеборга, преодолев порядка четырехсот пятидесяти морских миль, мы добрались до порта Халл. Великобритания, а как же без нее. Англичанам непременно надо показать, что они ничем не хуже Евросоюза и им тоже небезразлична судьба нескольких тысяч дикарей, обитающих на двух островах где-то на севере норвежского моря. Хотя, скорее всего им небезразличны сами острова. Не убиваемый временем инстинкт колонизаторов, сглаженный современными приличиями и решениями ООН, заставляет посылать к не таким уж и далеким землям не военные корабли, а всего лишь несколько контейнеров с консервами, одеждой, инструментами и прочей дребеденью, которая может понадобится людям, живущим черте где и черте как.

Мы кстати тоже участвуем в этом проекте. Кто это, мы? Мы – русские, россияне, Russians, как говорят все остальные члены команды. Russians на судне двое: я и мой научный руководитель, доктор геолого-минералогических наук профессор Юрий Иосифович Гартман. Точнее будет сказать, что он не мой научный руководитель, а научный руководитель нашей экспедиции в состав которой входят всего два человека. Я и он. Он и я. Как вам больше нравится. Что я могу сказать о своем руководителе? Как и большинство людей, описывая который мы используем такие слова как: профессор, Иосифович, Гартман – он еврей. А это значит, человек умный, это свойственно большинству профессоров и, как мне кажется, большинству евреев. Хотя, на счет профессоров я могу ошибаться. На счет евреев я тоже наверняка неправ, но это только потому, что как бы ты о них не подумал, ты все равно будешь неправ.

Юрий Иосифович не только еврей, он еще и патриот. В этом я убедился в первый же вечер, когда капитан пригласил нас поужинать в компании с ним и первым помощником. Вскоре выяснилось, что смысл ужина заключался вовсе не в том, чтобы поесть, а в том, чтобы нажраться. Нажраться водки. Впрочем, процесс изначально был задуман не просто как банальное пьянство, а как соревнование. Соревнование духа, силы воли и, очевидно, крепости желудка двух сильнейших в мире команд. Да, так мне сказал первый помощник. Никто так не умеет пить, как русские и моряки. И сейчас мы должны были прояснить, кто же из мастеров этого дела мастеровитее. В порту капитан под завязку затарился шведской водкой, так что спортивного инвентаря у нас хватало.

Несколько раз мне доводилось пить в компании друзей отца. Он брал меня иногда с собой в баню или на рыбалку, а однажды мы летали вместе на охоту на какой-то дальний кордон, где-то в Карелии. Так вот, мне хорошо отложилось в голове, что мужики, которым уже перевалило лет за сорок, а тем более за пятьдесят любят вспоминать, как они могли пить раньше. Когда деревья были большие. Тьфу, не то! Когда я был маленький. Опять не то! Когда они были молоды. Точно, именно так. Они были молоды, полны сил и могли в лёгкую бухать всю ночь в студенческой общаге, мешать в сифоне водку с шампанским, а с утра как ни в чем не бывало успевать на первую пару.

Сейчас мне двадцать шесть лет, соответственно я могу предположить, что нахожусь в самом расцвете своих творческих алкогольных способностей. Я еще достаточно молод и силен, но тем не менее уже умудрен некоторым опытом шести курсов студенческой жизни и двух лет в аспирантуре. В общем я достойный соперник любому моряку. Так я считал. Так я считал первые пару часов нашего застолья.

Капитан и его помощник пили как стало бегемотов, переживших засушливый сезон в саванне Ботсваны. Юрий Иосифович с достоинством поддерживал честь русской науки. Меня некоторое время выручало то, что мой многомудрый руководитель перед ужином чуть ли не силой выдавил мне в рот пол тюбика Энтеросгеля, но, когда количество выпитого перевалило за литр на человека, спасительный гель утратил свои чудодейственные свойства.

Тостующим на правах хозяина в основном был капитан.

– A great ship asks deep water! (Большому кораблю – большое плавание!) – торжественно провозгласил голландец, распечатывая коробку шведской водки.

– Oh, еа! (О, да!) – решительно согласился старпом.

После того как выпили, за моряков, их корабли, за большой фрахт и малую волну, мы вспомнили о женщинах и хлопнули по рюмашке за подруг моряков, за жен моряков и за то, чтобы первые никогда не встречались со вторыми. Когда тушеная капуста и фрикадельки уже заканчивались, а водка была в самом разгаре, тост произнес Юрий Иосифович. Неторопливо, опираясь руками на стол он поднял вверх грузное тело, так что его живот почти полностью скрыл от меня капитана. При первой встрече я предположил, что именно в животе скрывается могучий интеллект профессора, ибо вряд ли он мог поместиться где-либо еще. Свою идею я, впрочем, озвучивать не стал, ибо профессор был могуч не только интеллектом.