Страница 17 из 19
– А я яй, милочка. Нехорошо не узнавать своих благодетелей! − старуха погрозила хозяйке квартиры пальцем.
– Благодетелей?
– Я Маргарет Зангер, − отчетливо произнесла старуха. − Теперь ты, надеюсь, понимаешь, о каком благоденствии идет речь?!
– Да… да, понимаю…
Еще бы не понимать! Маргарет Зангер была организатором и главным идеологом «Лиги Контроля над Рождаемостью», впоследствии преобразовавшуюся в Международную Ассоциацию Планирования Семьи, филиалом которого и был Российский Фонд Планирования Семьи.
Неожиданно страшная мысль, словно заледенила Любовь Владимировну:
– Господи, но Вы же давным-давно умерли!
– Ты точно знаешь, что такое смерть? − и вновь старческий смех. − И что происходит после того, как вот это, − палец старухи уткнулся в ее грудь, − начинают жрать гробовые черви? О, поверь мне, после смерти скучать не приходиться! Впрочем, я никогда и не скучала! Я по поддельному паспорту бежала из Нью-Йорка в Англию, когда мне грозило пять лет тюрьмы за нарушение федерального закона о печати, касающегося запрета открытой пропаганды эротизма и распространения порнографической продукции. Я кувыркалась в постели с Бернардом Шоу и Гербертом Уэллсом. И скажу по секрету, милочка, последний меня откровенно разочаровал. Я думала фантаст, он фантаст во всем. А оказалось, что фантазировать он может только на бумаге, а в постели сплошная заурядность. И еще один секрет, милочка. Знаешь с кем лучше всего заниматься сексом? А?
– Не… не знаю…
– С импотентом! Что мы вытворяли с Хэйвлоком Эллисом! Ни один мужчина больше не смог меня так возбуждать как он.
– Но у него же не…
– А руки? А язык? А слова? О, это было непередаваемо! Кстати, это именно он окончательно утвердил меня в мысли, что моя миссия − организация всемирного контроля над рождаемостью, улучшение человеческой породы, выпалывания всего человеческого сора для восхождения человечества по лестнице прогресса. И как утвердил! Когда мужчина доставляет тебе яркий, феерический оргазм, его слова, сказанные буквально накануне, воспринимаются как слова бога, как библия, которой необходимо неукоснительно следовать. Может поэтому я так всегда была уверена в своих действиях.
«О, Господи! Я схожу с ума. Мне уже начинают слышаться голоса покойников…»
– Да, нет, милочка. Ты еще пока в здравой памяти. А покойники разговаривать могут. Я же разговариваю! А какое упоение жизнью я испытывала, когда пропагандировала стерилизацию и аборты в двадцатых годах! Какое бешеное сопротивление я встречала. Но это меня только раззадоривало, как раззадоривает мужчина, который не желает сразу прыгать ко мне в постель. Прошла же Первая Мировая. Ряды людей поредели. Какой контроль над рождаемостью?! А я все равно долбила и долбила свое! А как я отбивалась от копов, когда они пришли закрывать мою первую подпольную клинику, где я стерилизовала женщин и делала им аборты. Всем! Всем, кто только сказал: «Я хочу!» Вот истинная свобода для женщины! Вот истинный контроль над рождаемостью! Кто как не ты сам лучше себя проконтролируешь?!
На, уже было начавшую успокаиваться, Лидию Васильевну вновь наполз липкий, до противного пота в подмышках страх. Все отчетливей стала проявляться мысль, поначалу отфутболенная глубоко в подвалы подсознания стремительностью событий: встреча с покойником к большому несчастью, очень большому.
– Что, страшно с покойницей разговаривать? − старуха вновь неприятно рассмеялась. − Да ты не бойся! Все равно там все будут! Да ты хоть пожила в свое удовольствие. Машина, дача, дети, молодой жеребец-любовник. А многие этого в жизни не испытали. Многие вообще в жизни ничего не испытали кроме боли! − густая тень, отбрасываемая полами старомодной шляпки мешали хозяйке квартиры увидеть выражение лица этой необычной посетительнице. С улыбкой она это говорит или серьезно?
Ведь иногда, когда Лидия Васильевна сильно уставала на работе или после утомительной вечеринки на нее накатывалась волна жесточайшей, черной меланхолии. Ни с того ни с сего, словно опостылевшая зубная боль, которую не удается избежать ни одному человеку, как бы он не ухаживал за зубами, ее начинал волновать вопрос о смысле жизни, о том, что она оставит после себя. «Целое кладбище нерожденных детей? Точнее ведра с их хрупкими недоразвитыми останками?»
Таких детей нигде не хоронили, просто закапывали где-нибудь, а то и просто выбрасывали на свалку, для бездомных псов и ворон. И все это для того, чтобы она пила дорогой мартини, блистая в модном вечернем платье на тусовке, называемом светским раутом? Чтобы видеть эти притворные, слащавые улыбки, слышать это лицемерное «милочка», слушать и самой разносить всевозможные светские сплетни? Улыбаться милой, красиво одетой собеседнице, так интеллигентно вытирающей беленьким платочком свои губки после бокала шампанского, улыбаться и вспоминать, как видела ее, раскоряченную на гинекологическом кресле. И от нее пахло отнюдь не «Ангелом» или «Шанель №5», а запахом пота и крови. И за все это надо платить десятками, сотнями эмалированных ведер там, в операционной?
В такие минуты жестокой меланхолии женщине помогали мысли и идеи именно Маргарет Зангер о необходимости "выдергивать плевелы человечества". Ведь кто часто шел на аборты? Плохо воспитанные девушки из неполных, неблагополучных семей, для которых переспать с малознакомым или совсем незнакомым мужчиной, с которым она только что познакомилась в баре (ночном клубе, парке, на автобусной остановке) было также естественно, как выпить стакан воды. Захотелось пить − выпила, захотелось секса − переспала. Больше чем на два хода вперед, как неопытные шахматисты, такие девушки не думали. Ложились в ее кресло и вполне благополучные девушки, которые залетели чисто случайно. Бывает. Минутный порыв страсти или обманулась в любви. И ненужный сейчас ребенок мог испортить все дальнейшую жизнь и карьеру. Потом у нее будут дети − планируемые, желанные. А сейчас… Это как жертва для дальнейшей благополучной жизни. А кровавые жертвы даже Бог принимал. В Библии написано! Не в Новом Завете, написанным для общемирового, широкого потребления или, иными словами, для ширпотреба. А в элитарном, написанном для узкого круга своих, в Старом Завете. Эта объективный ход жизни, которую создал Бог. Вон Румянцева, ради роли в знаменитых «Девчатах» сделала аборт. А не сделала бы? Не было бы «Девчат». Так что важнее, какой-то один ребенок, из которого еще неизвестно бы кто получился или мировой шедевр?!
И вот на тебе. Сама Маргарет Зангер говорит как то непонятно, вроде как осуждающе.
– Кто не испытал ничего кроме боли? − пересохшими губами переспросила генеральный директор российского фонда планирования семьи.
– А ты не знаешь, не догадываешься? Абортируемые дети! Вот кто!
– Вы…вы осуждаете меня за это?
– Да ты что, милочка! Я просто констатирую факт! − четко, по слогам произнесла Зангер. − Разве тебя можно осуждать? Ведь ты продолжаешь мое дело! А мое дело одобрили и не просто одобрили, а щедро его профинансировали Рокфеллер и Форд. Это не считая рыбешки помельче. Меня публично поддерживали и Эйнштейн, и Неру, и Эйзенхауэр, и Трумэн. Мое дело поддержала ООН, признав мою организацию благотворительной, наравне с церковью! Теперь, кто одобряет мою деятельность, могут вполне легально делать пожертвования в пользу моей организации. И им за это еще будут снижать налоги! Так как же тебя можно осуждать?! Нет, твоей деятельностью надо гордиться! − и вновь этой скрежещущий, прямо до крови царапающий душу смех.
В спальне ощутимо стало душно, легким не хватало воздуха. Лидия Васильевна почувствовала, как у нее начинается кружиться голова. Или эта комната начала кружиться вокруг нее? Кровать с сидящей на ней Маргарет Зангер вздрогнула и поплыла вдоль стен, быстро набирая скорость. Секунда-другая и недавно в спокойной спальне генерального директора поднялся вихрь. Старческий, противный голос Маргарет Зангер, казалось, звучал отовсюду:
– Запомни! Всегда живи под моим лозунгом: «Ни Бога, ни хозяина!» И тогда тебе никто и ничто не страшно. Ты поднимаешься над всем: над церковью, над моралью, над людьми. Ты сама становишься как Бог… или как Дьявол! − и жуткий смех со всех сторон.