Подари мне ночь, подари мне день

— Нет…

— Нет!

Как категорично перебивает. Как больно от этого. Разве хоть один раз у меня получилось его переспорить? Но ведь не могут наши дети рождаться только по залёту? Хотя бы одна беременность должна быть запланированной?

Низ живота болел от желания слиться с ним, но в тоже время душу заполнила невыносимая обида: как всегда, даже слышать меня не хочет.

— Зачем тебе это? — заметив, как я пытаюсь отвернуться, чтобы скрыть закипающие слёзы, Эйомер сжал пальцами мой подбородок, не позволяя сделать этого. — Разве ты не понимаешь, что я больше не хочу рисковать твоей жизнью?

— А разве ты не понимаешь, что я женщина? — да, мне до дрожи нравится, когда он изливает горячее семя на мой живот или бёдра, но всё же это не сравнится с тем удовольствием, когда оно заполняет меня изнутри, когда зарождается новая жизнь. — Сам ведь говорил, что счастье женщины в служении мужу и рождении детей. Так не лишай меня его. Я хочу, чтобы у нас было трое детей, разве это так много? У Ранары их четверо, а в семьях наших витязей и горожан и побольше есть.

— Только не равняй себя со своей служанкой, у неё такие бёдра, что ещё десяток родит, если Хама расстарается.

Нервно хихикнув, когда муж смутился, сообразив, какую непристойность при мне сказал, я тут же попыталась прикрыть покрывалом свои худые ноги. Да уж, стройность не в чести у рохиррим, и хотя Эйомер любит меня такую, какая есть, а всё же, выходит, осудил. Его рука оттолкнула ткань, не позволив мне укрыться, пальцы скользнули вниз, крепко сжимая ягодицы.

— Ну нет… — обида и вновь закипающее желание смешались, заставляя искать выход, пытаться отодвинуться. — Ложись спать, я буду ждать, пока ты передумаешь.

— Решила шантажировать? — как же я люблю, когда его брови сходятся на переносице, как хочется их целовать, но мы заходим на второй раунд, и сейчас нельзя дать слабину.

— Вовсе нет, — отвечая заискивающей улыбкой на его подозрительный хмурый взгляд, я вывернулась из сильных рук и попыталась укрыть покрывалом его самого. — Просто пытаюсь бороться за рождение ещё одного эйорлинга. В конце концов, у меня пока так и не получилось подпортить ваш белобрысый род, должен же хоть один наш малыш иметь тёмные волосы?

— Торгуешься, как лавочник на ярмарке.

— А что же мне ещё остаётся делать, если мой муж — последний скупец во всём Рохане?

— Что ты сказала? — покрывало всё же полетело на пол к простыне и его одежде, когда Эйомер снова оказался сверху, буквально вдавливая меня в кровать своим могучим торсом. — Повтори!

— Распоследний скупец…

— Лгунья!

— И жмот непроходимый!

— Ну, держись!

Интересно, это было согласие или угроза?

Не зная, выиграла или проиграла, не имея больше сил сопротивляться, я ответила на его властный поцелуй, позволив сжать себя в таких крепких объятиях, что едва рёбра не хрустнули. Единственная догоревшая свеча ничуть не расстроила, мне и без её колеблющихся отсветов знаком каждый миллиметр тела нетерпеливого в своей страсти рохиррима. Знаю, он соскучился за время отъезда, поэтому сейчас так стремится скорее подчинить, подмять под себя, но и я тосковала не меньше, а значит никакой покорности ему не видать — мне тоже хочется ласкать его до хриплых стонов, до дрожи неконтролируемого желания. Ведь сам научил этому, а я прилежная ученица.

Едва не вскрикнув, когда муж снова принялся ласкать губами напряжённые соски, сходя с ума от каждого поцелуя, от того, как проводит языком по ложбинке между грудями, прикусывает чувствительную кожу на шее, я вонзила ногти в его спину, чем вызвала довольный утробных смешок и новую попытку разорвать ни в чём неповинное платье. Отвлечь от расправы над чёрным шёлком Эйомера смогло только нежное прикосновение губ к мочке его уха. Мне были знакомы его слабые места и тот свистящий звук, с которым втягивает воздух сквозь сжатые зубы, когда провожу языком по ушной раковине. Открываясь излюбленной ласке, он разжал пальцы, отпуская тонкую ткань, переворачиваясь на спину и позволяя мне оказаться сверху. Это было восхитительно: иметь над Эйомером власть. Собирая губами влагу испарины с его шеи и плеч, я вскоре добралась до маленьких упругих сосков, скрытых густой порослью на мускулистой груди. Муж, не сдерживаясь, застонал, стоило начать играть с ними, по очереди вбирая в рот и обводя языком, и, обхватывая мои бёдра ладонями, теснее прижал к паху, чтобы ощутила, как сильно он хочет слияния. Игнорируя его нетерпение, я начала спускаться поцелуями ниже, и таких ласк он тоже хотел, потому сам избавился от брюк, едва лишь я прикоснулась к завязкам.

— Лютиэнь, — подавшись навстречу, он зарылся пальцами в мои волосы, стоило вобрать в рот восставшие естество.

Дарить ему удовольствие подобным образом было упоительно, это возбуждало так сильно, что желание тугим узлом сворачивалось внизу живота, не давая покоя, заставляя двигаться быстрее, принимать могучую плоть, подчиняясь притягивающим ближе, направляющим движениям рук. Шумное рваное дыхание мужа, казалось, заполнило всю спальню, приподнимаясь, всё сильнее сжимая мои волосы, он толкался вперёд, не скрывая того, как теряет разум от подобных ласк, а потом, отстранившись, толкнул на спину, снова оказываясь сверху, чтобы напомнить, что лишь поддался, но доминировать никогда не позволит. Поцелуй казался спасением среди раскалённого, искрящегося воздуха, он одновременно успокаивал и вливал в вены новую лаву разрушительного огня. Желая поскорее ощутить его в себе, я сжала упругие ягодицы мужа, пытаясь привлечь его ближе, он он не позволил, отстранил мои руки, проникая пальцами внутрь так глубоко, что из горла вырвался стон.

— Эйомер, жарко… — это всё, что удалось выдохнуть, всё, что было в одурманенном страстью сознании.

— Терпи, — шире разведя мои бёдра, муж, заставляя приподняться, сунул под них подушку. — Терпи, моя девочка.

Когда его опаляющие губы коснулись промежности, это стало практически невозможно. Разве можно вынести ласку скользящего по влажным лепестка языка и не закричать? Разве можно не вцепиться в его пшеничные пряди, когда так жадно вбирает в рот напряжённый, пульсирующий бугорок клитора, посасывает его, словно ягоду? Это слишком восхитительно, чтобы не забиться в сладких, разбегающихся по телу искрах удовольствия.

— Эйомер!

— Я же приказал терпеть, разве это так трудно?

Строг, но голос дрожит, когда снова оказывается сверху, когда, накрывая собой, нетерпеливым толчком проникает в сжимающееся лоно. Цепляясь за его плечи, подчиняясь глубоким резким движениям, я смогла лишь всхлипнуть, ощущая, как едва удовлетворенное желание нарастает с новой силой. Он больше не сдерживался, не пытался контролировать себя, широкие ладони хаотично скользили по моему телу, наконец срывая платье, притягивая ближе, сжимая почти до боли, приподнимая бёдра, заставляя быстрее двигаться навстречу, глубже раскрываться для могучей плоти. Слишком большой, он закрыл собой весь мир, казалось вот-вот раздавит, но вместо этого приносил жар нетерпения, желание целовать, кусать, царапать ногтями, чтобы не останавливался. Наш огонь сливался в солнечный шар, в яркую звезду, которая лучилась золотистыми вспышками, росла до тех пор, пока не взорвалась на пике очередного глубокого толчка. Содрогаясь от невыносимого удовольствия, едва дыша под навалившимся всем своим весом рохирримом, я ощутила пульсацию — его растекающееся по лону тепло, и от этого душу заполнило ликование — Он услышал меня, дал своё согласие!

— Какие ещё будут пожелания? — завернув в кусок мягкого льняного полотна, Эйомер уложил меня в постель, и сам опустился рядом, заключая в такие родные, надёжные объятия. Вода в купальне давно остыла, но от этого омовение принесло лишь большее удовольствие, и теперь было так уютно греться в его сильных руках. — Наверняка ведь что-то задумала?

— Нет, — рассмеявшись, я уткнулась носом в ещё влажные волосы на его груди. — Просто расскажи мне сказку.

— Сказку? — голос мужа тут же стал серьёзным, кажется мне удалось его удивить. — Какую?