Самая снежная ночь

Когда одобрительные крики и советы молодожёнам стихли, на сцену вышел дед Игнат, которого я видела лишь пару раз и то давно, а потому помнила очень смутно. Он долго поздравлял и произносил напутствие в счастливую супружескую жизнь, а затем затянул старинный романс, после которого мы заняли места во главе стола — там, где соединялись мужская и женская половина.

Чем дольше шло празднование, чем больше лилось спиртное, тем более шумными становились гости, и, когда после очередного перепляса Трандуил сказал, что нам пора уходить, я почти не расстроилась, и лишь от осознания, что настали последние минуты прощания, из глаз потекли слёзы, и мучительно сжалось сердце. Мы стояли в фойе «Метелицы» семером: Леголас о чём-то переговаривался с Зинаидой, Трандуил препирался с отцом, который пытался отказаться от документов об оформленном на его имя банковском счёте, куда были переведены эльфийские средства, а я обнимала качавшую на руках заснувшего Даню маму. Она считала, что мы отправляемся в свадебное путешествие, и потому совершенно не понимала, почему мне вздумалось так разреветься вместо того, чтобы радоваться поездке. У меня так и не получилось сказать ей правду, и от того осуждение в глазах папы, его последние объятия и поцелуй в щеку ранили ещё сильнее. Он не ругал, и, возможно, когда-то сумеет простить, но сейчас шаг за шагом я отдалялась от них, уходила вместе с двумя белокурыми эльфами в снегопад.

Раскинутся просторы,

Раскинутся просторы

До самой дальней

Утренней звезды.

И верю я, что скоро,

И верю я, что скоро

По снегу доберутся

Ко мне твои следы.

Удивительно, но приехавший таксист даже не спросил, что нам понадобилось в такую непогоду на кладбище, просто отвёз куда требовалось, получил расчёт и уехал. Херувимчики вновь разлетелись, калитка была распахнута настежь, вязы что-то шептали, подрагивая на ветру листвой густых крон. Впервые дворец казался пустым, почти нежилым — со стен были сняты картины, да и вообще всё, что Трандуил собирался забрать вместе с содержимым своей сокровищницы, было упаковано и доставлено в порт ещё неделю назад. Отопление и электричество были отключены, а стражница и Клавдия Петровна получили свой расчёт. Холодные стены, среди которых гуляло гулкое эхо, больше не были тем прекрасным тёплым убежищем, в которое я вошла год назад. Теперь они были лишь ледяными камнями, а не обителью эльфийского Владыки. Только витражи, пропускавшие искрящееся свечение звёзд, ещё не казались заброшенными своим хозяином, и именно там, в зале, посреди этой стужи я вторила свадебным клятвам Трандуила, свидетелем которых был Леголас. Через несколько минут мы вывели из стойл оленей и, устроившись в сёдлах, навсегда покинули Ласгален, плотно затворив калитку, за которую никто и никогда уже не сможет пройти. Где-то там, позади, я была счастлива, впереди тоже мерцало счастье, но между ними была боль, от которой застывало сердце, и не было слов, которые могли бы принести хоть крупицу утешения. Я сама сделала свой выбор, мне одной расплачиваться за него все бесконечные дни будущего. И каким оно будет, я тоже решила сама.

Мы оказались в порту как раз в тот момент, когда, решив, что начну плакать позже, а не сейчас, я заметила, что снегопад, наконец, начал утихать. На непроглядной, как ночь, морской глади бесшумно качался корабль-ладья, расправивший лебединые крылья, словно готовясь отправиться в свой долгожданный заплыв-полёт. Цокот копыт звонко простучал по сходням, и вот мы уже были на борту. Трандуил встал у штурвала, Леголас занялся оленями, а я, замерев, наблюдала за тем, как стремительно отдаляется родной берег. Как же быстро наступила эта минута, как долго её ждал мой муж!

Снег кружится,

Летает, летает,

И позёмкою клубя,

Заметает зима, заметает

Всё, что было до тебя.

========== Глава 20. Грешить не вредно, вредно не грешить ==========

— Один ты, мой хороший, чувствуешь себя как рыба в воде и даже лучше?

Сидеть в каюте и разговаривать с цветком, который разве что листьями может пошевелить в ответ и то даже не пытается этого сделать, наверное, не самое распространённое занятие для новобрачной эллет, но и я не среднестатистическая эллет, я — жена его Величества Всея Ласгалена. Для меня это нормально, учитывая, что я ревела белугой последние три дня и три ночи. Так что считать бутоны на нашем с Трандуилом цветке, который, разумеется, отправился вместе с нами в плавание, очень даже невинное занятие. А вот за то, что изводила мужа слезами, стыдно, но взять себя в руки получилось лишь пару часов назад, а до этого была сплошная истерика, потому что разрывавшееся на части сердце, оказывается, не было готово мириться с тем выбором, который само же и совершило. Выбор. У меня был выбор, я могла никуда не уплывать в ближайшие годы, но позорно струсила, выбрав меньшую боль от разлуки, однако, как оказалось, и она была мне не по плечу. Даже сейчас мне хотелось качать горшок с цветком, как младенца, потому что всё во мне, даже руки, скучало по Дане, и стремилось туда — назад, куда уже никогда не вернуться. Живот скручивало спазмами боли, словно меня разлучили не с братом, а отняли собственное выношенное дитя. Хотелось выть в голос, забившись в самый дальний угол, от того, что уже никогда не спрятаться от своих бед в объятиях мамы, не рассказать папе о том, как прошёл рабочий день, и не смеяться вместе с ним над очередными причудами богатого клиента, которому хотелось иметь в квартире водопад или японский сад из камней. Самое страшное слово, которое есть в языке любого народа — НИКОГДА, и, когда оно отрезает нерушимой стеной от самых близких и родных людей, превращаешься в безвольную тряпку, которая может только рыдать в подушку и трястись, словно озноб пробрал.

Трандуил кутал меня в одеяло, будто малое дитя носил на руках по каюте, и даже несколько раз пытался напоить спиртным из своей обширной коллекции, а я всё не могла успокоиться, не могла остановить поток солёной влаги, которая лилась из глаз горячая, как кровь в разрывавшемся на части сердце. Ему было больно от моего неутихающего горя, изумрудные глаза потемнели почти до черноты, а прекрасное лицо осунулось, я видела это всё, но в оглушающей дымке отчаяния справиться с собой не могла. Слабовольная истеричка, которая мучила своими рыданиями единственного самого родного и любимого мужчину, а он даже от мыслей моих отгородиться не мог или не хотел. Возможно, считал себя виноватым в том, что мне сейчас приходилось переживать, и пытался разделить моё горе от разлуки с родителями и маленьким братом, только я не хотела, чтобы он это делал, ведь решение было моё, а он отговаривал от него ещё год назад. Поэтому и попросила оставить меня одну хотя бы на пару часов, хоть и нуждалась в надёжных сильных руках эльфа, как в воздухе. Нам обоим нужно было это время — Трандуилу, чтобы отдохнуть от моих слёз и сменить за штурвалом Леголаса, а мне, чтобы, вволю наревевшись, вспомнить, наконец, почему и зачем я взошла на борт этого корабля.

Поначалу после его ухода стало ещё хуже, но затем где-то в глубине души родилась леденящая, подобная промозглому туману усталость. Я так измучилась за последние месяцы раздумий, переживаний и ожидания того, что должно было неминуемо случиться, что теперь кажется всё внутри иссякло, и хотелось стать крохотной, как букашка, чтобы ничего не чувствовать, или просто уткнуться лицом в подушку и попытаться уснуть. Как ни странно, это получилось. Короткий пустой сон не принёс облегчения, однако после него осталось спасительное оцепенение, которое позволило без нового потока слёз оглядеться в каюте и даже подняться, чтобы взять в руки горшок с нашим цветком.

Последние лучи опускающегося за горизонт солнца, проникая в иллюминаторы, на несколько мгновений окрасили кровать и стол в тёплые пурпурные тона, и хрупкие бутоны показались похожими на гроздья заснеженной рябины — так они были прекрасны. Вот так же, несмотря на невзгоды, пылала моя любовь к Трандуилу, в мороз она становилась сильнее от того, что всё вокруг обжигало холодом, а она грела. Вот и сейчас я лучше буду греться. Замёрзнуть насмерть можно успеть всегда, а мне просто хочется жить. Рядом с моим прекрасным Владыкой, где бы нам не суждено было свить наше гнездо.