Страница 6 из 12
Кладбище Невинных – одно из самых старых и самых знаменитых кладбищ Парижа, некогда расположенное почти в самом центре города, в квартале Ле-Аль 1-го округа Парижа на правом берегу Сены, района, больше известного как «чрево Парижа».
Поначалу здесь хоронили бедняков, душевнобольных и еще некрещенных младенцев. Отсюда и пошло такое такое название
В конце концов, прямо в своем доме я изобразил как можно ближе к оригиналу все фигуры, нарисованные на четвертом и пятом листах, и затем показывал копии многим книжным людям Парижа, но они понимали в них ни граном больше, чем я. Я объяснял им, что эти изображения были найдены в книге, посвященной Камню философов, но большая часть моих гостей подшучивала надо мной и благословенным Камнем, пока мне не встретился некий мэтр Ансольм, имеющий диплом в области медицины и знающий эту науку весьма хорошо. Он выразил огромное желание увидеть мою книгу, и не было в мире ничего, чего бы он не был готов сделать ради этого, но я всегда твердил ему, что книги у меня нет, и только лишь на словах подробно описал ему изложенный в ней метод. Он сказал, что первая картина изображает всепожирающее время, и в соответствии с количеством заполненных страниц шесть лет уходит на завершение Камня, после чего следует перевернуть часы и завершить нагревание. И когда я сказал ему, что это было изображено только с целью описания первичного агента (так было указано в книге), он ответил, что нагревание в течение шести лет, должно быть, является вторичным агентом. Он также подтвердил, что первичный агент был там изображен и что, конечно же, это белая и тяжелая вода, каковая, несомненно, является быстрым серебром. Таким образом, представленные на картине люди не смогли ни зафиксировать его, ни отрезать ему ноги, то есть лишить летучести, и лишь при помощи долгой варки в чистейшей крови младенцев можно заставить это быстрое серебро соединиться с золотом и серебром и превратиться вместе с ними сначала в растение, подобное изображенному в книге, а затем, пройдя через разложение, в Змей, которые, будучи высушены и выжарены на огне, могут быть редуцированы в порошок, а он и есть Камень.
Вышеизложенное послужило причиной тому, что в течение двадцати одного года, прошедших с момента знакомства с Ансольмом, я провел тысячи нагреваний (но никогда с кровью, поскольку это было бы преступно и отвратительно). К тому же я нашел в книге, что философы называли кровью минеральный дух, присутствующий в металлах, в основном в Солнце, Луне и Меркурии, к соединению которых я всегда стремился; к тому же интерпретации Ансольма производили на меня впечатление скорее хитроумных, нежели правдивых. Так, не наблюдая в своей работе признаков описанных в книге этапов, я вынужден был каждый раз начинать все заново. В конце концов, потеряв всякую надежду когда-либо понять истинное значение фигур, я поклялся Господу и Святому Иакову Галисийскому, что отправлюсь на поиски Иудея духовного звания из тех, кто служит в синагогах Испании, который бы смог помочь мне в этом деле.
Итак, я получил согласие Пернелль, взял с собой выдержки из книги, а также накидку и посох пилигрима, другими словами, привел себя в соответствие с тем, как я изобразил себя на упомянутой Арке вместе с Иероглифическими фигурами на Кладбище невинных, где я также изобразил по обе стороны стены процессию, порядок которой представляет все цвета Камня, от начала и до конца, и надпись на французском, гласящую:
Сия процессия радует Господа,
Если осуществляется с истинной верой.
(Надпись эта представляет собой начало книги Царя Геракла[35], которая называется книгой радуги и описывает цвета Камня. В ней говорится: «Operis processio multum Naturae placet, e.t.c.»[36]; надпись эту я поместил для мудрых книжников, которые уловят аллюзию.) Снарядившись описанным образом, я отправился в путь. Преодолев немалое расстояние, я достиг Монжуа, а затем и Сен-Жак[37], и, таким образом, с Божьей помощью исполнил свой обет. На обратном пути, остановившись в Леоне, я встретился с неким купцом из Болоньи, который, в свою очередь, познакомил меня с врачом, евреем по национальности, но христианином по вере, остановившимся в упомянутом городе; он был весьма высоко квалифицирован во многих сложных науках, и звали его мэтр Канчес. Как только я показал ему фигуры, которые были у меня с собой, он немедленно стал расспрашивать о судьбе книги, из которой они были скопированы, не скрывая своей радости и удивления. Я ответил ему на латыни, на языке, который был понятен нам обоим, что у меня есть самые хорошие новости касательно этой книги и я ищу человека, который бы мог расшифровать ее Тайные символы. Не медля ни минуты, он с большим воодушевлением и подъемом стал разъяснять все с самого начала. Итак, избегая чрезмерного многословия, скажу лишь, что он был весьма удовлетворен новостью, которую я сообщил ему о местонахождении манускрипта, а я, в свою очередь, с удовлетворением слушал его разъяснения (конечно же, он многое знал об этой книге, но лишь как о вещи, по его мнению, безвозвратно утерянной). Мы продолжили наше путешествие, направившись из Леона в Овьедо, а затем в Сансон, где пересели на морской транспорт, чтобы добраться до Франции. Наш вояж был вполне счастливым, и к моменту возвращения во французское королевство мой спутник весьма достоверно интерпретировал большую часть моих фигур, где, как оказалось, даже в самых малых и незначительных вещах скрываются большие тайны (что я нашел весьма замечательным); однако, когда мы достигли Орлеана, этот ученый человек тяжело заболел, его окончательно замучила рвота, преследовавшая мэтра еще с того момента, когда он почувствовал признаки морской болезни во время нашего плавания; он опасался, что я оставлю его одного, причем опасения его были столь сильны, что он не мог более ни о чем думать. Хотя я всегда был рядом, он непрестанно просил меня не покидать его; в конце концов, он умер на исходе седьмого дня болезни, что ввергло меня в несказанную печаль. Я похоронил его, как мог, в церкви Сен-Круа в Орлеане, где он покоится до сих пор. Да примет Господь его душу, ибо он умер добрым христианином. Конечно же, если смерть мне не помешает, я буду выплачивать этой церкви небольшую ренту, чтобы за упокой души мэтра Канчеса там служили ежедневную мессу.
Тот, кому хотелось бы увидеть мое возвращение и радость Пернелль, может лицезреть нас обоих в городе Париже, над входом в церковь Се-Жак-де-ля-Бушери, где мы изображены подле моего дома: я у ног святого Иакова Галисийского, воздающий ему хвалу, и Пернелль, воздевшая руки к Святому Иоанну, которого она часто призывала. Итак, милостью Божьей и при содействии Пречистой Святой Девы, а также благословенных Святых Иакова и Иоанна я узнал все, что я желал, то есть изначальные принципы делания, но все же не Первое приготовление[38], которое является одной из самых трудных вещей на свете. Но в конце концов я справился и с этим, после почти трех лет проб и ошибок, в течение которых я только и делал, что учился и трудился, в точности как вы видите это на вышеописанной арке (там, где я поместил меж двух ее колонн изображение процессии, под святыми Иоанном и Иаковом), на которой я запечатлен молящимся Господу, с четками в руках, внимательно читающим книгу, обдумывающим слова философов, а затем проделывающим различные операции, которые были измыслены мной на основании их слов. Наконец, я нашел то, что искал, я узнал это сразу же по сильному запаху. Имея нужное вещество, я легко завершил магистерий, потому что, зная приготовление Первичных агентов и следуя каждой букве моей книге, я не мог потерпеть неудачу, даже если бы захотел.
35
Трудно сказать, что же имеется в виду. Один из крупнейших современных исследователей наследия и личности Фламеля канадец Клод Ганьон потратил несколько лет на попытку выяснить, что за трактат Фламель здесь приводит, но безуспешно (он упоминает этот факт в частном письме к переводчику от 16 октября 2000 г.).
36
Процесс делания угождает Природе и т. д. (лат.).
37
Так по-французски Фламель называет галисийский город Сантьяго де Компостела (Santiago de Compostela).
38
Фламель пишет о так называемой Первой работе, которая из-за своей сложности часто называется в алхимии «геркулесовым трудом» (в отличие от Второй, известной как «детская игра» или «женское занятие»). Смысл Первой работы заключается фактически в получении Первоматерии делания. Дело в том, что Prima Materia философов в природе не встречается со времен создания мира; то, что доступно в естественном виде, как это ни парадоксально, называют materia secunda (см.: Antoine-Josef Pernety. The Great Art. Weiser Pub., York Beach, 1995. Р. 30, 56). Иногда обе субстанции называют Первоматерией, что еще более усложняет понимание процесса для начинающего.