Страница 4 из 14
– Добрый день, – сказал он по-русски с легким акцентом. – Екатерина Суворова?
– Да, я приехала навестить… – как можно бодрее сказала Катя, но на последнем слове сорвалась от волнения.
– Да-да, я в курсе, вы к Семену Георгиевичу. Меня зовут Ефим, можно просто Фима. Идите за мной, пожалуйста.
Они пошли по коридору, одна из стен которого была полностью стеклянной и открывала прекрасный вид на небоскребы Тель-Авива, но Катя их не замечала. Посередине коридора она остановилась и тихо спросила:
– Врачи поставили окончательный диагноз?
– Да. У Семена Георгиевича мелкоклеточный рак легких с обширным метастазированием и агрессивным течением. Последняя стадия.
– Как же это могло произойти?
– Семен Георгиевич очень много курил.
– Да, это правда.
– Конечно, это одна из причин. Если бы точно знать, как и когда рак зарождается в организме, в нашей клинике не было бы доброй четверти больных, а может, и половины. Увы, мы уже имеем дело со следствием, а не с причиной.
– Есть хоть какая-то надежда? Еще можно что-нибудь сделать?
– Сожалею, но заболевание распространяется слишком быстро.
– Сколько ему осталось? – шепотом спросила Катя.
– Дня два-три. Сочувствую.
– Он знает?
– Да, мы всегда говорим нашим пациентам правду.
Перед тем как войти в палату, Катя закрыла глаза: «Только держись. Без слез…»
– Фима, я готова.
– Семен Георгиевич! – тихонько позвал куратор, приоткрыв дверь палаты. – Можно войти?
– Да заходите же быстрей. Сколько можно на пороге топтаться!
Услышав знакомые командные нотки в голосе, Катя обрадовалась: это был голос прежнего Семена. Она засунула руки поглубже в карманы брюк, вошла в палату и тут же до боли впилась ногтями в ладони, чтобы не упасть в обморок.
В белоснежной постели лежал не Семен, а его половина или даже четверть – так высушила тело болезнь. Из капельницы по тонкой трубке беспрерывно текла прозрачная жидкость.
Семен приподнялся, хотел что-то сказать, но закашлялся с такой силой, что лицо побагровело, вена на тонкой шее набухла и пульсировала, вторя спазмам удушья. Катя испугалась, что эта вена сейчас не выдержит и лопнет. Она подбежала к кровати и взяла его за руку. Он кашлял, а она сжимала сухую ладонь самого лучшего мужчины в ее жизни. Таким стало их приветствие после долгой разлуки, и самое страшное, что ничего уже не изменить, не повернуть вспять, не исправить.
Когда приступ прошел, Семен в изнеможении откинулся на подушку. Катя села на кровать и наклонилась так близко, что он мог разглядеть морщинки вокруг глаз, а потом прижалась к его исхудавшей щеке. На миг показалось, что мир замер, и сейчас они сядут в машину и поедут по извилистому серпантину над морем. Как раньше.
Катя тихонько всхлипнула.
– Не реви! – велел он.
– Я не реву.
– Нет, ревешь, а я не люблю спать на мокрой подушке.
Катя вытерла слезы и посмотрела в окно, где на ветру покачивало молодыми листьями апельсиновое дерево, словно приветствовало ее и прощалось с Семеном. И потом, когда застелют кровать, оно также будет смотреть в окно и кивать новому пациенту клиники, а Семена уже не будет. Вообще не будет. Никогда.
Об этом «никогда» можно думать, но осознать нельзя, тем более когда человек еще смотрит на тебя с затаенной в глазах болью, дышит. Живет.
Дверь без стука открылась, в палату вошла сухопарая дама с короткой стрижкой и мелким, хищным лицом, делавшим ее похожей на грызуна.
– Катерина приехала. Что-то ты раздалась, голубушка, – вместо приветствия произнесла она.
– Здравствуйте… – Катя не сразу сообразила, что перед ней жена Семена. Если уж она раздалась, то Лариса Владимировна за прошедшие годы изрядно высохла под знойным небом.
– Семен Георгиевич тебя ждал, ночей не спал.
– Никого я не ждал, – досадливо перебил ее Семен. – Хватит болтать.
Худой мир лучше доброй ссоры – Семен сам научил жену нейтралитету в отношениях со своими возлюбленными. Лариса уважала право альфа-самца на необременительные, полезные для здоровья загулы, блюла лицо семьи и оставалась законной супругой. Взамен Семен по давнему негласному уговору не давал интрижкам перерасти в нечто большее. Или, наоборот, Семен уважал право Ларисы, внесшей огромную лепту в зарождение его карьеры самим фактом своего рождения в правильной семье, на пожизненное замужество. Свою роль сыграла и бездетность Ларисы: единственная долгожданная беременность закончилась выкидышем.
Роман с Катей не был для Семена интрижкой, но, вписанный в канву многолетнего устраивавшего его образа жизни, закончился тем же «худым миром». Обе женщины оказались достаточно мудры, чтобы не ломать его ради «доброй ссоры» у одра умирающего. Катя по привычке немного робела перед Ларисой, оттого будто заискивала и обращалась по отчеству, хотя разница в возрасте у них была не так велика.
Поговорили о погоде в Москве и Тель-Авиве. Катя спохватилась:
– Лариса Владимировна, мама просила записку к Стене Плача отвезти и слушать не захотела, что это другой город и до Иерусалима семьдесят километров. Ведь ее можно с кем-нибудь передать. Я читала. Совсем необязательно самой туда ехать. Мне здесь важнее…
– Вот прям завтра и поезжай, – Семен положил руку на ее плечо. – Попроси у Бога за маму, за Соньку и за себя. Я тебя дождусь, обещаю. А сейчас закажи такси и поезжай в отель, на тебе лица нет. Устала, моя девочка, – Семен ласково погладил ее по руке.
– Конечно, поезжай, – неожиданно тепло поддержала Лариса. – Эти врачи еще плохо знают нашего Семена Георгиевича. Все сроки, которые нам тут обещали при поступлении, слава Богу, прошли. И ничего, держится. Правда, Сема?
Семен кивнул и посмотрел на Катю. В его взгляде читалось: «Поезжай, ничего плохого в твое отсутствие со мной не случится».
Выйдя из палаты, Катя услышала звуки музыки, показавшиеся ей здесь неуместными. «Неужели кто-то может так громко включить радио и слушать его, не считаясь с другими больными? – удивленно подумала она. – Куда смотрит руководство?»
Звуки нарастали, музыканты настраивались, и вдруг… «Да это же Чайковский! – воскликнула про себя Катя. – Вальс цветов из балета “Щелкунчик”!»
Она вышла в просторный холл и остановилась в изумлении, не веря своим глазам.
Посреди холла расположился целый оркестр. Вокруг него стояли больные, многие сидели в каталках. Люди слушали живую музыку. Одна пожилая пара обнявшись, покачивалась в такт.
Катя почувствовала, что задыхается. Отчего? От всего! Всего, что окружало ее в эту минуту. Тяжело, может быть, даже смертельно больные люди слушали Чайковского, в исполнении молодых музыкантов, которые специально приехали в больницу. Сухопарый старик аккуратно поддерживал свою партнершу в танце и вел ее так бережно, будто и весь мир, и она сама были хрустальными.
Катя вспомнила, как в ее детстве в День Победы танцевали ветераны в парке, куда они ходили с бабушкой. Тогда был праздник, торжество Победы, – и здесь, сейчас, на ее глазах происходило настоящее торжество – жизни над смертью.
– Доброе утро, – услышал Семен сквозь утренний сон. Он проснулся и зашелся в долгом кашле. Дежурившая у постели Лариса кинулась к нему. Он отстранил ее, выпил воды и строго спросил:
– Где Катя?
– Ты что, забыл? Она же поехала записку от мамы положить к Стене Плача.
– Ах, да! А это еще кто в дверях стоит?
– Нотариус. Ты же сам просил нотариуса. А с ним переводчик, Иван.
– Мы же на завтра договаривались!
– Сеня, не гневи бога, вот он сегодня смог. Прими его. А то он только через неделю потом сможет.
– Через неделю меня уж не будет. Ладно. Пусть заходит.
В палате стало тесно. Маленький седовласый нотариус в пенсне с большим потрепанным портфелем поздоровался на идиш с Семеном, за ним вошел рослый парень с рябым лицом. За ними протиснулся Алик и поспешил отчитаться:
– Вот, Семен Георгиевич, привел самого надежного нотариуса: Хейфец Шмиль Мотхен.