Страница 2 из 14
Телефон на тумбочке не унимался. Видимо, кто-то не знал о стандартных для вежливых людей пяти гудках, после которых воспитанный человек отменяет звонок, понимая, что абоненту не до него. Впрочем, вежливые люди не звонят в четыре часа утра.
Катя, еще не понимая, где она находится, взяла трубку. Вряд ли ее ожидало что-то хуже падающего в бездну лифта.
– Это Алик. Катя, помнишь меня?
– Конечно, помню. Что-нибудь случилось?
– Да. Случилось. Сеня, то есть Семен Георгиевич. У него рак. Он просил, чтобы ты приехала. Попрощаться. Билет доставят через час, если, конечно, ты согласна.
Катя молчала.
– Ты согласна? – с нажимом повторил голос.
«Шестерка Семена, такой же, как был», – с отвращением подумала Катя и ответила:
– Согласна.
Положив трубку, она свесила ноги с кровати и тут же услышала шорох за дверью.
– Мам, что случилось? – приоткрыла дверь Соня.
– Близкий мне человек умирает. Он попросил, чтобы я приехала.
– А я знаю его?
– Нет, – покачала головой Катя.
Он лежал в палате один, смотрел на тонкое апельсиновое дерево, которое покачивалось из стороны в сторону на фоне яркого голубого неба. Вспоминал, как любил гулять по узким улочкам Старой Яффы, пока еще были силы. Как мог часами сидеть в кафе на улице и наблюдать за пестрой толпой, в которой смешивались и дружно уживались люди разных национальностей и вероисповеданий. Такое количество «разномастных» людей он не встречал нигде: белокурые красотки с вьющимися, как спираль, волосами, иссиня-черные бородки юношей, пепельно-серые окладистые бороды старцев. И рыжие, и черные, и русые – собранный со всего мира калейдоскоп людей, живущих в одной стране.
Больше всего поражала Семена сплоченность людей, объединенных общей угрозой и страданиями. Неважно, из какой страны ты приехал на новую родину, здесь тебе по-настоящему готовы прийти на помощь и встречают со словами: «Добро пожаловать домой!»
Яффа представляла собой музей под открытым небом, собрание уникальных древностей, но музей этот жил, спешил и не закрывался по вечерам. Будучи объединенной с молодым, динамичным Тель-Авивом, Яффа подпитывалась от его молодости, и сама молодела. Хотя Тель-Авив ей не то что во внуки не годился, скорее, был недельным зародышем во чреве человеческой истории по сравнению с Древней Яффой.
Семен часто ходил на рынок. Ароматы кружили голову: сладкий табачный дым кальянов, свежесваренный кофе, выпечка, пот грузчиков и пряные восточные духи женщин. Там его помнили, здоровались, делились новостями.
Сейчас любимый город был близко и в то же время бесконечно далеко. Так сложилось, что Тель-Авив стал его последней любовью. С его помощью он вытеснял из сердца любовь предпоследнюю и был так близок к успеху, но вот оказался прикован к больничной койке и понял, что не может больше врать себе: победил не город, победила Катя. С ней и только с ней он был бы счастлив в любой точке земного шара. Это ее он хотел провести по земле обетованной, ее запах пытался поймать в ароматном шлейфе проходящих мимо женщин, ее тонкий силуэт угадывал в закатных тенях, опускавшихся на старый город. Ее он предал и пытался отмолить на этой земле, у этого города. Он никогда не был романтиком, но посадил однажды эту занозу, не вытащил вовремя, и теперь она укоренилась под сердцем – ныла, саднила, нарывала.
«Приедет она все-таки или нет? А не приедет – и черт с ней!» – в сотый раз говорил Семен сам себе, и на этом «черт с ней» утыкался лицом в подушку, как маленький мальчик, которого только что обидел самый дорогой человек на свете – мама, и горе его бескрайне и неизбывно.
Хуже всего, когда в такие минуты его заставала жена, разумеется, списывавшая старческую слезливость мужа на болезнь и неминуемую, как он знал, кончину.
Вся его власть, деньги, бизнес, увлечения рассыпались в прах перед лицом болезни. Теперь он с горькой усмешкой перекатывал сухими губами такие некогда общие слова «в могилу не унесешь». А что можно унести с собой в могилу? Катино прощание и прощение. Если приедет.
В зоне паспортного контроля Шереметьево-2 Катя растерянно стояла перед табло. Она всегда путалась в аэропортах и на вокзалах: мнительно перечитывала указатели, таблички и даже переспрашивала у последнего стоящего в очереди на регистрацию, куда он летит, чтобы не ошибиться рейсом. Электронной регистрации она тоже не доверяла, хоть и путешествовала часто – одна или с Соней. Мама, как всегда, предпочитала держаться особняком и летала отдыхать одна – в скучные и строгие европейские пансионаты и санатории, притом чем скучнее и строже, тем лучше. Катя давно поняла, что навязывать ей свое общество бессмысленно, и только оплачивала путевки как примерная и любящая дочь.
Она с тоской подумала о Соне. В этот раз на душе было тревожно, очень не хотелось оставлять ее одну: «Хорошо, что мама с бабушкой за ней присмотрят. Не забыть бы про мамину записку!»
Узнав, что Катя срочно летит в Израиль, мама даже не поинтересовалась придуманной ею наспех командировкой, зато быстро распорядилась заехать к ней по дороге в аэропорт и взять записку и отнести ее к Стене Плача.
Молодой пограничник в зеленой рубашке, не здороваясь, взял паспорт и долго изучал его, молча вскидывая глаза на Катю.
– Что-то не так? – не выдержала она.
– Дата рождения.
– Там же написано.
– Отвечайте на вопрос. Вы границу пересекаете.
Она ответила четко, как отвечала в студенчестве на экзамене по экономике.
– Ждите. Сейчас старшего позову.
– Молодой человек, посмотрите, на фотографии у меня очки и волосы распущены, а сейчас без очков и с хвостом, – Катя сняла резинку. Волосы цвета спелой пшеницы рассыпались по плечам. Сейчас, ранним утром и без косметики она действительно не выглядела на свои 42 года. Ей можно было дать не больше 30.
– Точно, Вы! – напряжение спало с лица пограничника, он смачно стукнул печатью и даже пожелал счастливого пути.
Все четыре часа полета она не сомкнула глаз, хотя, разбуженная посреди ночи тревожным звонком, намеревалась вздремнуть в самолете. Но как только закрывала глаза, она видела Семена, который представлялся ей могучей, исполинской фигурой, вдвое больше того Семена, которого она хорошо помнила.
Настоящий Семен и сам был не мал ростом. Широкоплеч и коренаст, весь в отца, которого Катя видела на фотографии. Мать его, черноволосая, кудрявая и смуглая, смотрелась девочкой на фоне этого мужичины. От нее Семен унаследовал живость ума и другие невидимые глазу качества, которые вознесли его на вершину успеха. Разумеется, вместе с такой же невидимой стороннему глазу помощью номенклатурного тестя, бывшего, по сути, главным приданым его жены Ларисы.
Думать про соперницу Кате не хотелось, поэтому мысли ее плавно перетекли к работе. Что как не работа – единственное утешение и спасение одиноких женщин, верный спутник и друг, который никогда не предаст и поможет материально? Тем более, для Кати работа была не просто рутинным исполнением постылых, скучных обязанностей, у нее был свой бизнес. Личный и успешный бизнес, в котором она была никакой не Катей, а владелицей собственного агентства недвижимости «Фостер» – Екатериной Суворовой. Мадам Суворофф для иностранцев, которые часто обращались в одно из первых в Москве агентств недвижимости.
Когда Катя работала, ее охватывал охотничий азарт. Она непременно хотела отыскать именно то, что нужно клиентам. И когда ей это удавалось, она чувствовала глубокое удовлетворение. На любой, даже самый абсурдный запрос клиента тут же предлагались варианты ответов, и в первой десятке поисковой выдачи можно было отыскать то, что хоть отчасти могло пойти в дело. Почти двадцать лет в бизнесе отняли у нее способность удивляться и взамен принесли более полезное – умение удивлять. И Екатерина Суворова удивляла тем, что находила идеально отвечающие всем требованиям клиентов квартиры за считанные дни, превращала десятилетиями царящую в них разруху в безупречный ремонт, а все препятствия и отягощения устраняла безвозвратно – словом, творила и созидала жилищное счастье в центре Москвы, где одни хотели сдать жилье подороже, другие – арендовать повыгоднее.