Страница 10 из 13
Словом, на общественном поприще все сложилось, а на личном фронте было без перемен. Прямо как у Ремарка. Роман с фермером забуксовал. Он приобрел хронический характер – ни туда ни сюда. По-прежнему в своих пакетах она находила подброшенные конфетки. Особенно ей понравились «Бешеная пчелка» и «Очумелый шмелик» – и по вкусу, и по смыслу. Что надо было покурить, чтобы так конфеты назвать?
Когда-то в ее жизни был конфетный роман, и все фантики того времени она старательно подшивала, берегла. А эти – выбрасывала, вот и вся разница. Ну как можно к пожелтевшим советским фантикам с их пуританскими названиями добавить «Укус женщины» или «Бешеную пчелку»? Никак.
До той отметки не допрыгнуть, на той высоте не летать. Да и летать уже не хочется. Хочется ходить под ручку, гулять, разговаривать, обсуждать дела детей и внуков. Но это должны быть общие внуки и общие разговоры. А здесь они будут разные, ведь позади разные жизни. Он органично смотрелся на фоне деревенского мира, но пересадить его в антикварное кресло было немыслимо. Весь ее опыт говорил, что хорошо переносят пересадку только молодые растения. Чем старше, тем труднее. Две жизни пересеклись, высекли искру и потекли по своим прежним маршрутам. Она понимала это. И он понимал. Поэтому и останавливался, чтобы не дойти до конца туннеля, где их ждет тупик. Она была благодарна ему за это понимание. И немного раздосадована этим.
Петя приехал заполошно. Окно в гастрольном графике подходило к концу, нужно было форсировать переезд. Вещи в багажник сваливались абы как. Все, что не вошло, раздали односельчанам, пришедшим попрощаться с Иосифовной. Даже сосед по такому случаю сбегал в дом за шортами. Расставались до весны.
Услышав о том, что эта ссылка может быть добровольной и регулярной, Петя приободрился. Он моментально прикинул все выгоды такого положения дел. Так и до звания народного дойти можно. Лишь бы директор не сдался на милость своей жены-сопрано. В приподнятом настроении он сел за руль, бибикнул напоследок своей малой родине и тронулся в сторону родины большой.
Позади оставалось лето – целая маленькая жизнь. Неожиданная, подаренная случаем. Хотя почему случаем? Эту жизнь ей подарил Отто, немецкий аферист. И Петя – соседский мальчик, изрыгающий ругательства зачаточным тенором. И ее давняя любовь, чьи конфетные фантики не захотели смешиваться с новыми современными обертками. Так петелька за петелькой и плетется жизнь.
По дороге они разминулись с машиной фермера.
Вкус мести
Марина обгоняла своих сверстников. Сначала по росту. Да так активно, что родители начали всерьез переживать: все ли в порядке с гормонами роста? Но напрасно беспокоились. Уйдя в отрыв на пару лет, привыкнув стоять на физкультуре первым номером, Марина спокойно дождалась, когда за ней подтянутся остальные. Просто выросла с опережением. И тут же пошла на новый отрыв, на решительный обгон сверстников: стала взрослеть, быть «не по летам» в мыслях и поступках. Это было не так заметно со стороны, поэтому родители не видели повода для волнения. Учится хорошо, спортом занимается, мелкие поручения по хозяйству выполняет. Что еще надо?
Ранняя взрослость Марины проявлялась как некоторая странность. Ей были не смешны шутки, над которыми заходились от смеха одноклассники. Она не могла всерьез возмущаться, что на контрольной был материал, который не проходили на уроке. Не умела всем сердцем переживать из-за оценок. Было безразлично, пригласят ли ее танцевать на школьной дискотеке. Сплетни, школьные страсти, заговоры, кланы друзей и врагов, даже кнопка на стуле учительницы – все то, что бодрило и заводило одноклассников, вызывало у нее добрую улыбку с ностальгическим оттенком. Как будто это было давно, в ее детском прошлом, из которого она уже вышла. Как одежда, из которой выросла. Мир взрослых людей казался ей не то чтобы интереснее, но как-то уютнее, естественнее. Этот мир был ей впору, в самый раз.
Наконец-то школа отзвенела последним звонком. На торжественной линейке, как и положено, ее одноклассницы, навязав на себя белые банты, роняли скупые и не очень скупые слезы. Некоторые рыдали в голос. Марина наблюдала за этим с любопытством, пытаясь найти в себе то место, которое болит и проливается слезами. Не нашла. Бантов она не вязала. Словом, подтвердила мнение учителей, что у нее отставание в развитии эмоциональной сферы. Но дело было не в отставании, а в опережении. Такого варианта учителя не рассматривали.
Умная, уверенная в себе, она легко поступила в университет. Играючи стала мисс красоты факультета. За ней потянулись толпы поклонников: мальчиков с первым набором бритвенных лезвий, подаренных мамами на 23 февраля; мальчиков, с азартом строивших свое тело в душных спортивных клубах, и тех, кто признавал за спорт только шахматы; мальчиков, выпрашивающих у преподавателей отличные оценки, и тех, кто демонстративно плевал на учебу. Мальчики были разные, но итог был один: все они получили отказ. Воздыхатели попереживали, но быстро смирились. Когда отказ получают все подряд, то не обидно. Может, она лесбиянка? Эта мысль всех устроила, реабилитировала их гордость, примирила с поражением. Отношения свелись к доброму приятельству, к бытовым контактам.
Дальнейшее было таким прогнозируемым, что даже неудобно говорить: Марина влюбилась. В преподавателя. Студенткам это свойственно. Но студентки влюбляются снизу вверх: их манит мир взрослых мужчин, на пороге которого они стоят. Марина же давно переступила этот порог. У нее не было мужчин, но она была частью взрослого мира по своим ощущениям, по образу мыслей. Она влюбилась на равных.
Преподаватель Артемий Гурин был мужчиной видным. Видным издалека. Потому что он, будучи профессором и деканом, находился всегда в отдалении и на возвышении: то со сцены выступал с приветственным словом, то с лекторского подиума сеял доброе и вечное.
Отчество у него, конечно, было. Но это знание он предпочитал оставлять для студенческой аудитории и отдела кадров. Там же хранилось печальное свидетельство того, что недавно праздновался полувековой юбилей. Спорт, генетика и манера одеваться сделали из него моложавого мужчину неопределенного возраста. Гурин не старел, прямо как Кощей Бессмертный. Именно так его называли те, кому он ставил низкие оценки. Остальные, а их было большинство, за глаза называли его просто по имени. Он это знал и втайне гордился. И если обстоятельства складывались так, что встреча со студентами происходила вне стен университета, то сам предлагал называть себя просто Артемий. Ему так было комфортнее. Словом, Артемий Гурин был демократичен в общении, консервативен в одежде и либерален в политических убеждениях. Полный комплект достоинств.
Грех не влюбиться, и не многие женщины брали на себя этот грех. Большинство дам, с кем он начинал регулярно общаться, рано или поздно понимали, что пропали. В зависимости от поэтичности натуры одни считали, что встретили Любовь с большой буквы, другие – что нашли любовь до гроба. Гурин умел встряхнуть их так, что вывернутые наизнанку дамы начинали писать стихи, рисовать картины, хотя прежде ничто не предвещало такого отчаянного броска в прекрасное. Кто-то ограничивался вышиванием крестиком, но обязательно алых маков. Кто-то выжигал по дереву, но непременно романтические пейзажи. Мужья хвалились успехами жен и носили на работу не банальные пирожки, а художественные произведения. В общем, всем было хорошо: Артемию, дамам, мужьям. Внакладе оказывалось только искусство, но оно и не такое терпело.
Женщин на пути Артемия Гурина было так много, что он достиг известного профессионализма в обращении с ними. Отточил мастерство до состояния «продвинутый пользователь». Главное в этом деле – определить типаж, остальное было делом техники.
По большому счету женщины делились у него на три типа, вроде трех категорий в системе общественного питания: простые столовые, диетические и рестораны. Аналогом столовых были просто «бабы» – теплые, мягкие, шумные, понятные, с большим диапазоном желаний, одновременно хотели всю себя отдать и всего его получить. Такую смесь жертвенности и захватничества Гурин не переносил. Это не значит, что он отказывался от них. Но здесь надо было держать ухо востро, чутко отслеживать ситуацию, вовремя нажать на стоп-кран в виде предложения остаться друзьями. Чтобы все прошло гладко, достаточно было, понизив голос до интимных ноток, тихо сказать: «Я думаю, что именно с тобой мы можем дружить долгие годы. Пока я тебе не надоем». Намек на ее исключительность работал безотказно, потому что все «бабы» в глубине души знали, что таких, как они, – косой коси. В каждом учреждении своя столовая.