Страница 1 из 17
Кружение незримых птиц
Антология живой литературы. АЖЛ № 12
Серия: Антология Живой Литературы (АЖЛ)
Серия основана в 2013 году
Том 12
Редактор-составитель Нари Ади-Карана
Издательство приглашает авторов к участию в конкурсе на публикацию в серии АЖЛ. Заявки на конкурс принимаются по адресу электронной почты: [email protected].
Подробности условий конкурса можно прочитать на издательском сайте: www.skifiabook.ru.
При оформлении обложки использована картина Златы Гончаровой «Дикий виноград. Вечная весна».
Сайт художника: goncharovazlata.gallery.ru
Вдыхая время и пространство
Жанна Свет
Израиль, г. Йерухам
Дипломант Международного поэтического конкурса «Эмигрантская лира». Публикации: авторский сборник «Последнего выпуска не будет» («Геликон-плюс»), рассказ «Пляжные разговоры» в сборнике сетевой прозы «Скажи! ЖЖ out» (издательство «АСТ»), рассказ «Летний семестр» в сборнике «Стражи последнего неба» (издательство «Текст»), публикации в журналах «Сибирские огни», «Артикль» и «Млечный Путь».
Из интервью с автором:
По образованию я инженер, но, живя в СССР, много лет преподавала физику.
Сейчас я на пенсии.
© Свет Ж., 2018
Золотое свечение
Маленькая повесть в разрозненных воспоминаниях
Мальчик заснул и лежал теперь раскинувшись – загорелый кудрявый ангелочек.
Она чмокнула бабушку в щеку и выбежала в зной: за пару свободных часов вполне можно было успеть на пляж.
Уже половина лета прошла, а она еще и не купалась толком, хотя водила сына на море каждое утро. Но во время этих походов она всецело была занята ребенком, и на себя у нее времени просто не оставалось, хорошо, что бабушка сама предложила ей посидеть с малышом, пока тот спит.
Кто-то окликнул ее по имени, она оглянулась и увидела его – когда-то они жили в соседних подъездах и учились в одной школе, правда, он был года на два или три старше.
Злой подросток, она страшно его дразнила, тем более что знала – она ему нравится. Его беспомощность перед ней только раззадоривала, и она еще беспощаднее издевалась над ним, а он лишь смотрел на нее своими темными глазами и ничего не предпринимал – не мог.
А она не могла понять, зачем дразнила: ведь стоило ей от него отвернуться, как она о нем тут же забывала – настолько он не задевал ее существа.
Был он очень крупный, как и вся их семья, а она – пигалица, тощая и нескладная, и никто не понимал, почему он позволяет ей так над собой измываться.
Вскоре ее семья переехала на другую квартиру, еще пару раз она его встречала в городе, а потом уехала в Москву учиться, и больше они не виделись.
Он стоял перед ней и откровенно рассматривал ее всю, а она, в своем невозможном бикини, злилась, что он так и не научился себя вести, глазеет, как тот сопляк, что не умел дать ей отпор.
Она уже ответила на все его вопросы: где живет да как живет – и с неудовольствием подумала, что, вот ведь, черт, придется теперь уйти домой, хотя она вполне успела бы еще раз искупаться, нужно же было его так некстати встретить!
Она взяла с лежака свой халатик, вынула из кармана темные очки и словно бы сразу отгородилась стеной от его взглядов и слов.
Отряхнув песок, сунула ноги в резиновые «лягушки», помахала ему рукой и пошла прочь от пляжа, держа халатик на плече и расчесывая спутавшиеся волосы круглой гребенкой, которой потом их заколола.
Она думала о том, что это странно: ему уже около тридцати, а он не женат, какой-то в нем есть изъян, не иначе. Неужели бабы не клюют на него – такого здоровенного и, в общем, вполне ничего себе мужика?! Что-то в нем не так, это ясно. Еще она думала, что, видимо, придется все же от дневного купания отказаться: с него станется поджидать ее на пляже, а ей это совершенно не нужно. В общем, план ее провалился, вот ведь досада!
Он смотрел ей вслед, как она идет в этом своем невозможном бикини, загорелая, похожая на зрелый персик. Кажется, тронь ее – потечет сладкий сок, даже странно было, почему над ее головой не вьются пчелы и осы-сладкоежки. И эти волосы длинные, а раньше-то все под пацана стриглась, да и похожа была на пацана – тощая, узкобедрая, безгрудая.
Когда она, издразнив его в пух и прах, теряла к нему всяческий интерес, отворачивалась и с лязгом уносилась на раздолбанных роликах – в узких брючках из хлопчатобумажной серой ткани в узкую полоску, в бумажном же дешевом свитерке с коротковатыми, растянутыми на локтях рукавами, – девочкой она не выглядела ни одной секунды. А он оставался на месте и смотрел ей вслед, вечно он смотрит ей вслед, вот и сейчас смотрит, как она уходит, вся в золотом свечении зноя, окутанная зноем, как коконом, в который ему не проникнуть никогда.
Он с досадой бросился в воду и яростно поплыл от берега, твердя на каждом гребке:
– Черт, черт, черт!
– Эй, парень, – донесся до него усиленный мегафоном голос спасателя, – не заплывай за буйки, оштрафуем!
– Черт, черт, черт! – повторял он, не слушая. – Черт, черт.
Впервые она его увидела зимой во время студенческих каникул. Старшая подруга любила всюду водить ее за собой – вот и привела в свою взрослую компанию, где все уже или работали, или были студентами.
Взрослые друзья подруги не вполне понимали присутствие среди них этой малолетки, тощей, стриженной под пацана замухрышки, но как-то с этим фактом мирились, а приезжий гость, московский студент, даже пригласил ее на медленный танец.
Она лишь потому и пошла танцевать с ним, что совсем уж идиотизмом было сидеть одной за столом, хорошо хоть верхний свет выключили, и это давало ей некоторую надежду, что студент не рассмотрит ее ветхую старую юбчонку, простые чулки и кофточку с растянутым воротом и манжетами. Кто ж знал, что сюда внезапно завалятся ребята и столичного гостя с собой приведут?!
Во время второго танца они со студентом уже вовсю целовались за кадкой с китайской розой, и это было впервые в ее жизни, как и последующее провожание домой через мокрый, продуваемый шальным ветром город.
Наутро пришлось что-то врать маме о синяке на губе, а в понедельник в школе она была так рассеянна и так явно витала где-то далеко, что все это заметили и поддразнивали ее, а она только улыбалась туманно.
Во вторник, сидя в очереди к зубному врачу, она увидела студента: он с улыбкой смотрел на нее и делал губами такие движения, словно целовал.
И опять было провожание, город был все такой же мокрый, все такой же шальной свежий ветер продувал его насквозь и, казалось, продувал ее душу, все ее существо, отчего она становилась какой-то другой, но какой, она не знала – ведь все происходило впервые, никогда еще с ней не случалось так много разных вещей впервые.