Не своя жизнь

Они прожили вместе около полутора лет, когда произошел случай, заставивший его усомниться в верности Роуз. Было время коротких весенних каникул, в этот день Роуз не работала. У Дэна с утра болела голова, он выпил таблетку аспирина, но в офисе сидел с таким несчастным видом, что его непосредственный начальник, индус Арджун Мехта, еще до обеденного перерыва отправил страдальца лечиться и отдыхать. На автопилоте Дэн прокатил семь миль и в половине первого оказался у дверей собственного дома, мечтая принять таблетку и завалиться в постель. Череп буквально взрывался изнутри, однако это не помешало ему заметить чужие мужские шлепанцы у порога. И еще показалось, кто-то говорил в кухне и только что умолк. Приложив ко лбу руку, будто это могло уменьшить боль, он прошел в ту сторону. Вначале увидел бывшего бойфренда Роуз, Алекса – карамельного красавчика с длинными волосами, обычно забранными в хвост. Сейчас волосы были распущены, и выглядел Алекс слегка растерянным. Дэн окинул взглядом его костюм: джинсы, футболка, босые ноги – вроде все прилично. А вот о Роуз этого нельзя было сказать. Она принимала гостя в коротком красном халатике, у которого и кушака-то не имелось. Вариант пеньюара. Комбинация под ним того же цвета и той же длины. Дэну нравился этот комплект, подруга выглядела в нем очень сексуально.

– Что случилось, Дэн? Почему у тебя такой вид? – первой нарушила немую сцену Роуз.

Он поморщился – не то от боли, не то от отвращения. Ничего не сказал, но она поторопилась объяснить:

– Алекс зашел совсем недавно. Завтра между нашими классами намечено состязание, и он пришел предупредить…

– А что, телефон уже отменили? – поинтересовался Дэн, переводя взгляд с Роуз на ее бывшего.

Ему было известно, что они расстались из-за измены Алекса. Может, Роуз воображает, что он способен терпеть подобное?

Ни сил, ни желания устраивать сцену у него сейчас не имелось. Больше всего хотелось оказаться в спальне с задернутыми шторами и с головой накрыться одеялом.

– Кажется, я заболел. Голова раскалывается, – сообщил он и направился к лестнице.

– Я уже ухожу, – поднялся с табурета Алекс.

Сверху Дэн услышал, как за ним закрылась дверь. Вскоре в комнате появилась Роуз.

– Это не то, что ты думаешь.

– Классная фраза! Первое место в списке самых часто употребляемых реплик в голливудских фильмах, – стягивая брюки, пробормотал он.

– Но это так, поверь! Между нами ничего не было. Алекс пришел около часа назад, мы просто заболтались.

– И ты целый час дефилировала перед ним полуголая… А если бы я в трусах принимал свою бывшую девушку, ты бы мне поверила?

– Ты не общаешься с бывшими девушками. И я не виновата, что мы с Алексом работаем в одной школе. Неужели ты думаешь, что я стала бы заниматься с ним сексом? Между нами давно все кончено, мы всего лишь коллеги. Просто я сегодня заспалась, а тут он. Что в этом такого?

– Ничего! – буркнул Дэн, собираясь опуститься на кровать, но вдруг передумал и прошел мимо Роуз в комнату для гостей.

– Дэн! – умоляюще воскликнула она ему в спину.

– Я болен. Оставь меня в покое.

Он на самом деле заболел, к вечеру поднялась температура. Роуз заботливо ухаживала за ним несколько дней, пригласила врача, подавала лекарства, заваривала травяной чай. Вызвала свою мать на подмогу, и та готовила для больного питательные легкие блюда. О неприятной сцене они больше никогда не упоминали, новых причин для подозрений не возникало, но червоточина в сердце Дэна никуда не делась. Он стал обращать внимание на каждую мелочь, которой раньше не придавал значения, анализировал степень ее искренности, копался в себе. Постепенно стало казаться, что трещина в их с Роуз отношениях разрастается все шире и шире. Знакомые считали их замечательной парой, но он чувствовал – этой связи скоро наступит конец.

Покуривая, Дэн глядел на взбегающие вверх огни Сан-Франциско и доминанту конуса Трансамерики над ними. Затем отвернулся от города и сосредоточился на мерцающих в полутьме водах залива, на плавучих платформах, где днем нежатся котики. Когда-то он слышал, что существуют две вещи, на которые можно смотреть бесконечно: огонь и вода. Его, во всяком случае, это всегда успокаивало. Вот и сейчас он постарался отогнать неприятные мысли. Может, зря он себя накручивает? В конце концов, ни одна из его подруг не выдержала столь длительного испытания временем.

Бросив сигарету в урну, Дэн вернулся в ресторан. На столике появились вода и салаты. Вскоре принесли остальное.

Расправившись с крабом и принимаясь за мидий, Роуз сообщила:

– Родители приглашают нас на воскресенье. Надеюсь, ты не против, дорогой?

– Ты знаешь, что против, нечего и спрашивать, – хмуро ответил он.

– Нет, это невозможно!

Роуз забыла о мидиях, вытерла рот салфеткой и раздраженно отбросила ее.

– Почему ты не любишь моего отца?

– Он тоже не испытывает ко мне симпатии, но при этом каждый раз намекает, что нам с тобой пора пожениться.

– Возможно, его антипатия связана как раз с тем, что ты медлишь? – в ее голосе Дэну послышалась легкая язвительность.

– Не думаю. Тут все гораздо глубже. Он ненавидит меня за то, что я русский.

– Но ты наполовину еврей!

– Я этого не чувствую. А вот твой отец еврей на сто процентов, к тому же польский. Хотя бы за то, что наши солдаты освободили Польшу от фашизма, он должен уважать русских! А он их ненавидит. И меня в том числе.

– Ты преувеличиваешь. И что тебе стоит не заводить с ним разговоров об Украине?

– А я и не завожу никогда, это он меня провоцирует. И единственный способ не вступать в ненужные дискуссии – не общаться с ним.

– Ты не прав, Дэн. Папа был очень рад, когда узнал, что у моего бойфренда мать еврейка.

– Я – русский!

Ленинград, СССР, 1982

Денису Колесникову было десять, когда он узнал, что его мать еврейка. Раньше, еще не умея делить людей по национальности, он просто считал это слово ругательным. То, что фамилия маминого дяди Сандлер, не вызывало у мальчика никаких ассоциаций. Дядя Гриша был человеком уважаемым, руководил хором. У мамы в роду все были музыкантами: покойный отец играл в военном оркестре, сестра Соня всю жизнь служила концертмейстером при дяде. Сама мама давала уроки по классу фортепиано в музыкальной школе. Естественно, Дениску тоже туда записали, однако при наличии слуха особого желания играть на пианино он не испытывал. То ли дело папина гитара!

Отец навсегда остался в его памяти человеком-праздником. Когда он возвращался из «поля», где проводил по шесть-семь месяцев в году, в доме начиналась круговерть. Мама мгновенно молодела, улыбалась без причины. Отец приезжал лохматый-бородатый, пропахший чем-то диким, первобытным. Запахом тайги, утверждал он, а мама со смехом возражала: «Пещерой неандертальца. Срочно мыться и стричься!»

В первые дни отец часто хватал Дениску на руки и подбрасывал к потолку с восклицанием: «Ну и сынище у меня вырос!» Когда отпускал, мама льнула к его плечу, говорила, что сын хорошо питается, поэтому и растет хорошо, а он в своей экспедиции отощал. «Так срочно подай мне чего-нибудь питательного!» – шутливо требовал отец, и они отправлялись на кухню.

При отце мама готовила особенно вкусно. Почти ежедневно пекла пироги: для Дениски с яблоками, папе с капустой, картошкой или зеленым луком. Никаких бульонов на скорую руку – настоящий борщ, густющий, с янтарными линзами жира на поверхности. Дениске очень нравилось с ними играть: ложкой он тыкал в большую линзу, и она распадалась на две или три маленьких. «Не балуйся, ешь, остынет!» – строго напоминала мама, а папа лишь подмигивал и продолжал хлебать с аппетитом. Когда он опустошал тарелку, из кастрюли извлекалась большая кость с остатками мяса, отец обгладывал ее крепкими желтоватыми зубами, затем высасывал мозг из полого костяного нутра, и мычал от удовольствия – вкуснота! Еще он обожал кислые щи. Проглотив первые несколько ложек, крякал, откидывался на стуле и заявлял с шутливой удрученностью: «Это есть нельзя. То есть это совершенно невозможно есть – на сухую…» Мама понимающе усмехалась, доставала из холодильника бутылку водки, ставила перед отцом граненую стопочку и предупреждала: «Не больше двух, Андрюша, а то сопьешься». Больше двух он и не пил, если в доме не было гостей.