Страница 10 из 16
Поэтому в сердцах мы были лучше, чем в знаниях: там мы веровали просто, «как и все», и жили по возможности по этой вере. Однако в голове нашей масло, т. е. Превосходство и исключительная ценность ума, плавало наверху, над водою жизни и веры. И жизнь – как и всегда – оказалась сильнее теории и выводов так называемого разума. У души есть свой, более глубокий разум, истинный разум, интуиция (внутреннее восприятие истины). И именно он, этот внутренний разум, а не внешний формальный рассудок спасал нас. И именно этим объясняется, что я и другие сохранили веру, – хотя волны искушений накатывались на нее уже отовсюду: душа отскакивала инстинктивно.
3. Помогал охранять эту драгоценность и обряд внешний: почему я и писал о нем маленькие наброски выше… Это касается всех нас, верующих, – а не только меня.
4. Но сила духа, горение жизни падало везде – незаметно, но неудержимо. Не было интереса. Нельзя было назвать религию «жизнью». Это было больше «знание», т. е. запас памяти, бесплодных доводов; склад «холодных замет ума», – как говорил Пушкин. И вообще, все уже падало в России, все ценности. Не устояла и Церковь со своими школами.
Духовного опыта было мало.
Итак, я ехал в академию с «простою» верой, но еще и с поклонением уму… Постепенно это скоро стало применяться… Но я могу считать, что до академии мною был пережит первый период веры, так называемой веры «простой», «детской», веры по доверию, по преданию.
Таков обычно путь каждого интеллигентного человека в его молодости.
На смену ему придет другой.
Насколько мы, студенты, мало интересовались подлинной религиозной жизнью, видно хотя бы из одного факта. Прошло 3 месяца. Мы успели обходить все музеи, театры, Публичную библиотеку (и то очень немногие – эту); прослушали профессоров и откинули их (ходило лишь по 2–3 официальных дежурных) … Наслушались всяких хоров. И не удосужились видеть славного, знаменитого на всю Русь, чтимого и за границей, великого молитвенника, чудотворца – о. Иоанна Кронштадтского[22].
Разве это не плачевно?! Разве это не знамение хладности духа? Ну, хотя бы из любопытства – даже и этого не оказалось. И огромное большинство, за исключением, может быть, 5 или 10 процентов, так за 4 года обучения и не пожелали видеть его! И даже начальство и профессора никогда ни одним словом не обмолвились о нем… А нужно было его звать, умолять посетить нас… Ведь посещал же его народ ежедневно тысячами, стекавшимися из всей Руси великой в Кронштадт… Мы же, будущие пастыри, не интересовались. Стыд и позор! И в числе 2–3 человек мы, уже в ноябре, и то больше из любознательности, отправились в Кронштадт и видели этого духовного гиганта… Что это значит?
Церковь – высшие интеллигентные слои ее – не жили жизнью духа, а умствовали. Ну, а о. Иоанн… какой же, мол, ученый?.. Он – не от науки; не интересен…
Но и наукой-то мы тоже не интересовались. Ничем особенно не интересовались: жизнь духовная глохла.
Вдумаешься – и жутко становится… А еще многие думают, что до революции все было будто бы прекрасно… Нет и нет! Столбы уже подгнили. Крыша еще держалась, а фундамент зашатался. И никакие подпорки не могли исправить нашего дома.
Один мой знакомый, потом занимавший очень высокий политический пост, М., говорил еще в 1910-х годах в СПб: «Если с Россией не случится какая-либо катастрофа, то все погибло…» И другой политик – писатель, б. Революционер, Т.,[23] тоже записал в дневнике своем следующие слова о Церкви (1907 года):
«Не отрадно и все касающееся России, и еще важнее – Церкви. Поражены пастыри, обезумели овцы; и не видать, не чуется нигде Божия посланника на спасение наше… Если не будет бурного кризиса, революции – то будет медленное (курсив его) гниение. Не вижу данных на «мирное обновление». Есть, может быть, шансы на усталость и разочарование всех и во всем. Отовсюду может возникнуть мирное прозябание и гниение… Но ведь это еще хуже, чем революция» (Красный архив, т. 61, с. 85).
«Господь нас покинул на произвол адским силам. Мы внутренне пали» (94). …Уже (!) «и о душе пора подумать».
А то все прежде было не до этого… Другое всем представлялось важным: политика, материальное устройство, удовлетворение чувственных запросов, ну еще, может быть, науки, искусство… Это все называлось и было действительной жизнью…
А религия? Ну, разве же это «жизнь»? Даже неловко говорить «жизнь»… Ну, в лучшем случае сумма холодных догматов, ярлык верующего… Если и будет нам религия – жизнью, – то лишь «там», на «небе»… А теперь? – теперь мы жили и живем всем, только не верою… «Еще не стары: еще не пора и о душе подумать». А жизнь один же раз дается… Пользуйся же жизнью, всяк живущий. А другим и она уже прискучила. Духовенство же не могло влить в охладевающее тело огня живого; ибо и сами мы прохладно жили, не горели.
И в самом деле: ну зачем для меня нужна Пресвятая Троица? Есть ли у меня к Ней какое-либо живое отношение – или осталась лишь «признающая» вера? Зачем мне нужен Христос, воплотившийся Сын Божий? Есть у меня непосредственная живая связь с Ним?.. Что такое благодать? Знаю ли я ее? Я слышал о ней; я «верю», что она где-то есть; но не для меня… А я? – о, я, мы «сами» все «можем», сами строим и свою личную жизнь, и общую, человеческую…
Я много раз задумывался именно над вопросом о благодати. Я в школах научен был знать об этом, что-де все доброе дается от благодати, от Св. Духа. Но откровенно здесь сознаюсь, что в глубине души не только не чувствовал этого, но даже, признаться, и не очень-то соглашался. Наоборот, как и все кругом, думал: человек сам все может.
В такой вере в «человека» построено было даже обучение наше – психологии, нравственному богословию… Все совершается естественными усилиями нашего ума и воли. Не только в психологических учебниках, но и в жизни не было места для вмешательства иной силы, благодатной…
Расстраивается жизнь государства? Ну, что же? Вот соберемся, раскинем умом, изобретем новые политические формы, …поправим. Падает вера? Учебный комитет «предпишет» и укажет – и …поправится дело.
Патриотизм выдыхается? – Ну, …«как-нибудь» и тут «обойдется».
Нравственность пала? Вот заведем общее образование: «наука спасет мир», – сказал один ректор университета при открытии его. (А в это время нас, научников, уже выжимали со всей России большевики… И поделом!)
Так все и катилось вниз… Неуклонно. «Человек! – Это звучит гордо», – кто-то говорит у Горького, этого пророка момента. Один архиерей[24] (еще ныне, в 1939-м, живущий в ссылке) говорил мне, в Москве, когда мы с ним ехали проповедовать в один из замоскворецких храмов:
– Только теперь я понял, почему мне нужен Христос Господь лично! – а он был прежде не только законоучителем, но и миссионером… И ему в то время было не менее 52–54 лет.
Разве же это не знамение оскудения духа? А вот о. Иоанна Кронштадтского мы не жаждали видеть… Предполагаю, что и этот архиерей едва ли горел прежде желанием видеть великого Светильника веры…
Не юродивые ли мы девы?! Не «светильники» ли без елея?! И правду пишет тот же политик Т.: «Все земное разбито. Теперь можно жить только «небесным»… «Только»… Пишу это слово, это фразу, и уже она показывает, как мало я готовился к небесному, как мало места занимает оно в сердце! Значит, небесное-то я оценил собственно неожиданно, поскольку оно окрашивало (прежде) земные формы и земное содержание жизни. Как «юродивая дева» не запас масла; и нечем зажигать светильника при звуках: «Се Жених грядет»… Все масло пожег на царей да на народ; а теперь ни царей, ни народа нет; один Жених грядет; а в светильнике пустота» (87 с.). «Вся моя публицистика разлетелась… Большие и малые труды – просто комичны по судьбе, – начиная с рабочего дела, проходя через монархию, и кончая Церковью» (91 с.).
22
Св. праведный Иоанн Кронштадтский (+1908) – великий молитвенник земли Русской, обладавший даром чудотворения и прозорливости, проповедник и духовный писатель. Причислен к лику святых Русской Православной Церкви в 1989 году.
Со св. Иоанном Кронштадтским владыка Вениамин (тогда молодой иеромонах) встречался и сослужил ему во время Божественной литургии. Память великого праведника владыка чтил всю свою жизнь и част обращался к его наследию.
23
Тихомиров Лев Александрович (1850–1923) – публицист, редактор газеты «Московские ведомости», сотрудничал в «Новом мире» и «Русском обозрении». В молодости – революционер-террорист, член партии «Земля и воля». Жил в эмиграции с 1883 по 1889 год. Пересмотрел свои убеждения в результате внутреннего переворота и вернулся в Россию.
24
Возможно, речь идет о митрополите Кирилле (Смирнове) (1863–1941 или 1944). С ним владыка Вениамин довольно тесно общался во время работы Поместного Собора 1917–1918 гг. В жизни митрополита Кирилла были и законоучительство в Елизаветпольской гимназии (1881), и труды в духовной миссии в Урмии (1902–1906). С 1910 года владыка Кирилл занимал Тамбовскую кафедру, в 1914 году участвовал в торжествах прославления св. Питирима Тамбовского (+1698), на которых присутствовал и архимандрит Вениамин (Федченков), тогда ректор Духовной Семинарии.