Страница 3 из 4
дают бесплатно – насовсем».
И грезится, что это счастье,
и сердце рвется вмиг на части,
последнее кидаешь нА кон
в надежде на солидный куш.
Но все обыденно и просто —
то «мысли-осы строят гнезда».
А счастье? Да в другом вагоне
проводит сверку мнимых душ…
Подполье
Когда ниже плинтуса сырость, темень – ни зги не видно,
пусть даже ты не один, а в компании с насекомыми,
уже не спасут четыре бочки, в которых крепленые вина,
и смысла нет ничего себе доказывать. Есть аксиома.
И иксы с игреками становятся вялыми пьяными паяцами,
а знак равно превращается скоро в знак бесконечности,
не вдруг вербальность ощущается на горле пальцами
собственными – пошлая, жалкая в своей безупречности.
Тогда проклинаешь склеп, в который влез по доброй воле,
и ненависть ко всему живому становится маниакальной,
навязчивой идеей фикс – родной до колик и кровной до боли.
Волей-неволей вживляешь свой фантом в бытовые реалии.
Правда, здорово? Из подполья есть выход, и даже не один.
А точку ставить никогда не поздно и совсем не обязательно,
есть другие знаки препинания. Кстати, а лечением амнезий
занимаются, как правило, друзья —
по доброте душевной и бессознательно.
Улей
Я – тварь, летающая, пчелка,
в трудах, заботах целый день.
Мне не положен бюллетень,
лишь к вечеру в свою светелку
влетаю я почти бескрыла,
устав от будничной борьбы,
сбежав от матушки-судьбы.
И иногда веревка с мылом —
простое вроде бы решенье,
на видном месте, как исход,
лежат, но знаю наперед
святое их предназначенье:
прибавить мук, посеять страхи,
меню навязчивых идей,
что лезут изо всех щелей…
Я не боюсь. Готова к драке.
Два дня, не более, унылость,
по комплексам два раза: «Пли!»
И от хандры остался всхлип,
пусть даже попаду в немилость
к самой себе. Себе – не враг я?
Конечно, нет.
Моим врагам
я яду подложу в бальзам —
назло воскресну и по каплям
остатки пропущу сквозь фильтры
и через сетку решета.
Пусть будут сплетни и молва —
без разницы. Поверьте, игры —
всего лишь детская жестокость.
Куда страшнее взрослый бред,
прописанный в автопортрет
и зарифмованный под плоскость.
Жужжанье улья столь приятно,
что суицидный арсенал —
к чертям! Рогатый проморгал!
Его ходы безрезультатны,
он только пыжился напрасно,
он сам фантом давным-давно.
Мне ж вечной пчелкой быть дано —
и ощущения прекрасны!
Я небыль в быль кромсаю смело, финальную строку сожгу.
И от себя к себе сбегу —
решение давно созрело.
Лети, мой ангел
О, солнечный нектар, питательный и сочный,
дающий силы днем и канувший в закат.
Небесным божеством явился мне заочно,
с грустинками в глазах – алмазами в карат.
Надежду воскресив, заставив сердце вздрогнуть,
ты душу принудил отдать заветный ключ.
И, тайну приоткрыв, столкнул невинность в омут.
Твой нежности порыв коварен и хитрющ.
Из обещаний-слов составил иллюзорный,
заманчивый, манящий и красочный пейзаж,
в котором без тебя твои родные клоны
устраивают быт и создают мираж.
И меркнут краски вмиг, когда мое сознанье
догадками сразит случайная стрела.
Но ты неуловим, схороненный за гранью
кривых зеркальных луп и битого стекла.
Из грусти соткан сон, а явь играет в прятки,
на слезы больше нет желания и сил.
Мой ангел, ты лети дорогой самой краткой,
но мимо. Я прошу. Свое ты отслужил.
Вкусная тишина
А давай помолчим на двоих?
Сядь напротив, в глаза посмотри.
Как бывало – в ладонях твоих
я согрею свои. Повтори
те слова, что сказались однажды,
когда было вселенной нам мало,
нас любовная мучила жажда,
нам ночами часов не хватало.
Повтори. Только молча, глазами.
Растворюсь в этой зыбкой тиши.
А потом на досуге стихами
про себя и меня напиши.
Расскажи всему миру о радости,
исповедуйся в лучших грехах,
вспоминая, как млела от благости
я в надежных и нежных руках,
как горела, дымилась, взрываясь,
остывала, зажав в горле стон…
Как вдыхала тебя, прижимаясь,
как стучали сердца в унисон.
Расскажи, я прошу, ты умеешь.
Повтори нашу ночь наизусть.
Ты боишься, что вновь заболеешь,
а диагноз – любовная грусть?
Ступая сердечной тропой
Не новость вовсе – с опытом приходит пониманье
себя самой, своей родной души.
Нашептываю мантры, концентрирую вниманье.
И вот уж в центре я лесной глуши
тихонечко бреду по тропкам собственного сердца.
Стена бурьяна, заросли вокруг.
И лунный серп их косит, открывая настежь дверцу
к тебе, мой друг, к тебе, мой милый друг…