Страница 3 из 10
Они подошли к скамейке. Пашка сидел, закинув ногу на ногу, лихо потягивая папироску.
– Ну что, наговорились? – сказал он, вставая навстречу девушкам.
– Смотри, Пашка! Не балуй! – Тоня сурово посмотрела на него снизу вверх.
– У тебя побалуешь, – Павел обнял прижавшуюся к нему Таську.
– А я тебе не пугало. Ты вон за Таськой смотри. Ладно, пошли в дом. Ноги вытирай! Да окурки где попало не раскидывай!
– Не буду, Тонечка!
– Какая я тебе Тонечка? Нашелся шустрый какой.
– Ладно, Тонечка, не сердись. Привыкнет. Все будет хорошо. Пойдем, Пашенька, – ласково проговорила Таська.
– Посмотрим, посмотрим, – не унималась Антонина, расставляя по местам стулья и расстилая на чистый пол домотканые половики. – Сейчас на стол соберу. Проголодались, поди.
Тарелки и рюмки поставили прямо на выскобленный добела стол. Посередине дышала горячим ароматом огромная чугунная сковорода с жареной картошкой и грибами. Рядом в алюминиевых мисках лежали овощи с огорода и прошлогодние соленья.
Тоня достала из шкафчика бутыль домашней «сливовки» и наполнила граненные маленькие рюмки. Все молчали.
– Тонь, ты б поздравила нас что ли? – протянул Пашка, крутя в руке рюмку с вином.
– Правда, Тонечка, скажи что-нибуь, – в тон ему проговорила Таська.
Тоня взяла свою рюмку и встала. Потом, смутившись за свой маленький рост, снова села на стул. Посмотрела на сестру, перевела взгляд на Павла. «А, вроде бы, и ничего, симпатичный. Может, и сладится все. Дай-то, Бог!»
– Да, ладно, чего уж тут говорить. Живите, коль надумали. От родителей наших благословляю вас!
– Спасибо! – в один голос отозвались молодые.
Все выпили.
– Ешьте, пока горячее, – Тоня принялась раскладывать по тарелкам картошку. – Знала бы, пирогов напекла. Эх, не такую свадьбу хотела Таське устроить!
– Вкусно как! – проговорила Таська, поддевая на вилку и отправляя в рот маленький опенок. – А пирогов завтра напечем, Тихон Матвеевич придет, девчонок позовем.
– И Ваську с Гришкой надо позвать. Дружки, как-никак.
– Про дружков забудь! – Тоня вновь приняла строгий вид. – Какие теперь дружки? У тебя жена есть!
– Тонечка, ну что ты? Пусть придут. Веселее будет!
– А, как хотите. Дело ваше! Давай еще выпьем!
– Вот это по-нашему! – оживился Пашка.
Они выпили. Тоня поставила на стол рюмку и посмотрела на сестру. Русые волосы, выжженные жарким летним солнцем, мягкими волнами вились вокруг разрумянившегося лица. Глаза излучали бесконечную любовь и счастье!
Тоня встала, подошла к комоду и вытащила из ящика маленькую резную шкатулочку. Открыла ее и достала колечко. Такое тоненькое, как ниточка, что казалось, вот-вот порвется. Затем подошла к Пашке.
– На, надень жене. Так положено. Серебряное оно. В городе купила.
Пашка неуклюжими пальцами взял кольцо, зачем-то повернул его другой стороной и надел на безымянный палец правой руки Таськи.
– Ну вот, теперь – так! – Тоня вернулась на свое место, взяла рюмку и залпом выпила. – Ох, и горькая, зараза! – сказала она, поставив рюмку на стол. Потом подняла глаза на молодых, – горько мне. Горько!
Пашка нежно поцеловал Таську. Напряжение немного спало. Молодость и вино сделали свое дело. Пашка рассказывал про свой детдом. Вспоминали смешные случаи из деревенской жизни. Вечер пролетел нзаметно.
– Ну все, спать пора, – сказала Тоня, собирая со стола. – Завтра дел много.
Таська с Пашкой смущенно переглянулись.
– Вы здесь располагайтесь, а я в сени пойду. Потом решим, как размещаться будем. Мне, Пашка, привыкнуть к тебе еще надо. Спокойной ночи! – и она вышла из дома.
Баба Тася
Таисия Петровна открыла глаза. За окном было еще совсем темно. Прямо напротив окна среди ярких звезд висел молодой месяц. Желтый, сочный такой. Почему-то вспомнилась заставка к детской телевизионной передаче. Там на таком же рожке месяца раскачивался маленький полосатый тигренок. Он сидел на нем, скрестив ножки и свесив вниз длинный-длинный хвост. Смешной такой, словно хотел зацепиться своим хвостом за что-нибудь, чтобы не упасть. Таисия Петровна улыбнулась, вспомнив, как перед сном внучки всегда бежали к ней: «Баба Тася! Баба Тася, сказка начинается!» Они сажали ее между собой. И она смотрела, хотя дел было – непочатый край.
Таисия Петровна снова закрыла глаза. «Внученьки мои, Лялечка, Лилечка. Двойняшки, а совсем не похожи. Ни внешне, ни характером. Особенно, по молодости. И не скажешь, что сестры родные. Лиля – та гордая, заносчивая всегда была. А Лялечка – сама простота. И не было меж ними тепла сестринского. Месяцами могли не видеться. Не то, что у них с Тонечкой, царство ей небесное! – Таисия Петровна тяжело вздохнула и перевернулась на другой бок. – Слава Богу, что сейчас меж внучками все наладилось! И то хорошо!»
«Тик-так, тик-так…» – ходики на стене мерно отстукивали секунды. «Сколько же лет этим часам? – ни с того, ни с сего подумалось Таисии Петровне. – Еще Андрейка был маленьким. Все сторожил, чтобы кукушка не улетела. Теперь она уже и не кукует вовсе, а часы – ходят себе. Время отмеряют, а сами не стареют. Тик-так, тик-так…не уснуть теперь никак…»
Таисия Петровна села на кровати. Ох, уж эти бессонные ночи… О чем только не передумаешь, чего не переберешь в памяти, с кем не поговоришь, тихо, без слов. Сама спрашиваешь, сама отвечаешь. За всех. Бессонное время течет медленно. Мысли то разбегаются в разные стороны, то возвращаются, перебивая друг друга, неожиданно всплывая из самых дальних уголков, чаще всего, восстанавливая в памяти то, о чем хочется забыть вовсе и не вспоминать никогда. Почему бессонные мысли такие навязчивые, такие тягучие, такие прилипчивые?
Таисия Петровна выпила несколько глотков воды из стакана, стоящего на прикроватной тумбочке, и снова легла.
«Тонечка, сестричка моя родная!» – снова подумалось ей.
Как они с сестрой берегли друг друга! И когда остались одни, без родителей. И потом, когда появился Пашка. Тоня тогда ничего никому не сказала, в город уехала. Решила, что помешает молодым. Дом-то маленький. Комнатка да сени. Вот чудна́я, ей-Богу.
Таисия Петровна вспомнила, как бегала по всему городу, искала ее. Нашла на вокзале – замерзшую, маленькую такую, беззащитную. Как они плакали прямо там, на огромной деревянной лавке, среди снующих пассажиров, чемоданов, тюков, узлов. А Пашка стоял в сторонке и не вмешивался. Ждал, пока наплачутся.
А потом все вместе поехали домой. Хороший он был…
«Пашенька», – прошептала Таисия Петровна и крепко зажмурила глаза. Как-то сами собой появились слезы. Они скатывались по изъеденным временем щекам, омывая и наполняя каждую морщинку живительной влагой памяти.
«Чего это я», – Таисия Петровна приподнялась на локте и достала из-под подушки носовой платочек. «Столько лет прошло, о-хо-хо», – она вытерла глаза дрожащими пальцами. Потом аккуратно сложила платок и положила его на прежнее место.
«Ладно, Пашенька, не серчай на меня. Уж больно я тебя любила, – Таисия Петровна медленно опустила голову на подушку и натянула на себя одеяло. – Завтра – наш день. Не забыла я твой наказ. Через всю жизнь пронесла. Детям передала. А помру, так их дело: помнить, или нет. Но… пока я жива… – она закрыла глаза, – пока жива…»
Макар Савич
1
Большие деревянные сани легко и размашисто катились по широкой просеке. Зима в этом году была снежная, пушистая. Нетронутая белизна снега оттеняла черную сухость стволов и игольчатую зелень раскидистых елей. Махровые белые треугольнички, словно пуховые платочки, лежали на красных кистях рябин. Солнце светило оттуда, из-за леса, пронизывая своими лучами все, что было между ним и землей. И лес оживал. Он танцевал. Это был медленный фокстрот. Нет, вальс. Да! Зимний вальс! На белоснежном паркете. Под аккомпанемент яркого, сияющего солнца и свежего ветра строгие высокие сосны и божественно стройные ели, взяв друг друга за хвойные руки, кружили в прозрачной морозной свежести, придумывая все новые и новые па. Лица красавиц – под белой вуалью, плечи присыпаны снежною пудрой, глаза томно прикрыты длинными зелеными ресницами… Необыкновенный искрящийся праздник, отражающийся в каждой снежинке, в каждой льдинке, в каждой частичке этой зимней сказки…