В чужой игре

Подследственного откачали, сунув под нос нашатырь.

…Наконец судья Николаев собрал всех в кучу – подсудимых и потерпевших – и начал судебное следствие.

– Слава тебе, господи, – радовалась Нина. – Может, рассмотрят… Чуть не год сидит в камере. Ноги гниют…

– Надо думать, рассмотрят, – поддерживал Печкин…

При рассмотрении уголовного дела потерпевшие заявили иски – защитники, естественно, с исками не согласились. Вещи подержанные! Как можно просить за подержанную вещь такие деньги?!

– Профессиональная телекамера, говорите? – изощрялся защитник со стороны Вагина. – Вы что, оператор со студии? Нет? Может, у вас документы на камеру имеются?

– Да нет, – отвечала Ландыш Ибрагимовна.

– Ни имеются… – радовался защитник. – Понятно… Прошу занести в протокол.

Защитникам легко антимонии разводить. Они за ворами не гонялись. На то они и адвокаты, чтобы защищать, несмотря на то, что одна из потерпевших – их же коллега.

Ландыш Ибрагимовна вся пятнами изошла, пока давала показания.

– Меня беспокоит вопрос, – продолжал другой защитник. – Почему на момент осмотра вы говорили об одной сумме похищенного, а теперь обозначена совершенно другая сумма? Цена у вас выросла, что ли?

– У нас инфляция в стране! – взорвалась потерпевшая. – Какой теперь рубль?! Неужели не знаете?!..

Пятна на ее лице рассосались, и лицо стало однотонно розовым.

– Какая у вас зарплата? – донимал адвокат.

Судья терпеливо молчал.

– Для чего вам это?! Меня, что ли, судят?! – громко удивлялась потерпевшая.

– Вот именно… – согласился с потерпевшей судья Николаев.

Не поднимая глаз, он перебирал здоровой рукой бумаги. Вторая рука, с детства культя, лежала рядом в бездействии.

Однако реплика судьи защитника не смутила. Должен же он разобраться. Может, коллега не могла купить этих вещей, о которых заявила. Такое часто случается.

– У вас всё? – сухо спросил судья.

– Пока да, ваша честь… – осекся защитник.

Судья раскрыл дело на одном из вкладышей.

– Бушуев, встаньте. Поясните суду еще раз. Как вы очутились в квартире Помойкиных? Говорят, вы там тоже бывали…

Матрос приподнялся над барьером и уставился в зал невидящими глазами.

– Подтверждаете такое дело? Были в квартире? – спросил судья с иронией в голосе.

Подсудимый мотнул головой.

– Прошу отвечать словами. У нас принцип непосредственности и гласности. Как понять ваше мотание головой?

– Был… – ответил Матрос и громко сглотнул слюну.

– Поведайте суду, как вы туда попали и чем там занимались?

Матрос напряг воображение, устремив глаза к окнам.

– Опустился к окошку, – начал он. – Потом залез в форточку…

– Хорошо. А дальше…

– Потом я подошел к двери и открыл…

– Для чего?

– Чтобы зашли…

– Хорошо. Зашли. Чем потом занимался?

Матрос удивленно посмотрел на судью. Что выкобенивается, когда в деле подробно написано?

Судья ждал, обдирая взглядом подсудимого.

– Потом я открыл холодильник…

– Ну и…

– Там была водка. Выпил и просто сидел. Не до того было. Они ходили, а я просто сидел…

У Матроса не хватало слов, чтобы выразить гамму чувств. Он чуть не свалился тогда с подоконника.

– Сидел?

– Да, ваша честь…

– Устал, что ли?

Зал дружно усмехнулся.

Судья побагровел и пристально посмотрел поверх очков. Театр нашли. Серьезным делом занимаешься, а эти в смех. Утрясти бы дело сегодняшним днем, потому что надоело до самой селезенки. Потерпевших куча, а в самом центре – обворованный адвокат с прокурором. Надо сегодня же закончить приговором.

– У меня, например, в голове не укладывается, – вдруг вспомнил судья. Обворовать собственного соседа! Наверно, бывал у него не раз, и даже выпивать приходилось?

– Да, – согласился Матрос. – Выпивали…

– Как же ты мог?

Судью слегка занесло. Не должен он воспитывать таким образом. Для этого приговор существует. Однако Николаев продолжил.

– А прокурора за что вы так? – спросил он. – Неужели не знали, куда лезете? Ведь есть же негласное правило, что нельзя трогать ни судей, ни прокуроров…

Матрос опустил голову. Конечно, он знал, куда лезет, но не смог удержаться.

– Что молчишь, Бушуев? – допытывался судья.

Матрос продолжал безмолвствовать.

– Ну и молчи.

Николаев демонстративно отвернул от него голову. Все писаные и неписаные сроки по делу давно прошли. Закончить бы действительно сегодня.

И он сделал это. После обеда, выслушав судебные прения и последнее слово подсудимых, он направился в совещательную комнату для постановки приговора.

– Когда ожидать приговор? – спросил вдогонку один из защитников.

Судья Николаев посмотрел на смельчака испепеляющим взглядом. Моду взяли в разговоры вступать. Как только, так сразу. Может, к вечеру, а может, завтра к обеду. Это не игра в кости. И вообще, какое судья имеет право вести частные беседы во время процесса…

Однако вышел Николаев ровно через час.

– Мне кажется, у него приговор был готов, – шепнула Садовская на ухо Печкину.

– Давай-ка послушаем для начала, – отмахнулся тот поспешно. – Может, опять не приговор, а всего лишь определение. Например, о возврате на дополнительное расследование.

Оказалось, суд все-таки вышел к народу с приговором.

Меньше всех получил Вагин. Как выяснилось, он всю жизнь только тем и занимался, что стоял под окнами и ковырял в носу. Суд ограничился тем, что несчастный больной (почки больны – оттого и отекает) отсидел год в следственном изоляторе, и освободил из-под стражи. Бушуева приговорил к пяти годам лишения свободы, Конькова к четырем. Вовочку – к пяти с половиной. Слишком непонятной была его роль по делу. В некоторых местах даже просматривалось организующее начало.

Подсудимые восприняли приговор как должное. Они не спорили в суде друг с другом и не задавали вопросов. Глупые и ненужные ответы могли только ухудшить положение. Друг к другу у них тоже не было претензий. Во всяком случае, так казалось со стороны.

Вовочкина мать негодовала:

– Этому, которому сорок, дали меньше, чем моему. Ну! Где она, справедливость?! Не было ее и нету…

– Теперь нам хотя бы ясно, чем всё закончилось, – мрачно заключил Печкин.

Бывший следователь терпеть не мог свою новую работу. Он чувствовал себя не в своей тарелке. «О них плачет гильотина, а я их теперь защищаю», – нервно думал он.

Вовочкин папа на суде отсутствовал. Он поступал в соответствии с принципом: «Я его туда не гнал, и вообще, кто я им такой…»

Кассационная жалоба, поданная в областной суд, была своевременно рассмотрена. Приговор утвердили. А еще через месяц Вовочку Садовского переправили в колонию.

Однако Нина не смирилась со случившимся. Опять теребит Печкина.

– Говорят, можно еще раз кассацию подать, – учит она юриста.

– Кассационное обжалование невозможно – можно лишь надзорную жалобу подготовить. Но это не изменит его положения.

– Ну, все-таки… Может, напишешь, Витя?

– Конечно, почему не написать, – согласился Печкин. Он понимал: чистой хочет быть перед сыном Садовская. Чтобы не было у того оснований марать ее имя.

Садовская каждый день звонила теперь Печкиным домой и плакала в трубку. Ирина ее успокаивала. Ей понятно, что значит потерять ребенка. У самой дочь в малолетстве умерла. Но Вовочка жив у этой. Рано или поздно вернется и попьет еще кровушки – лучше бы не носилась как с писаной торбой.

И Печкина, не выдержав, как-то брякнула в трубку:

– Извини, Нина… Может, это не мое дело. Но он же – копия папа! Вылитый наш Скакунок!

– Знаю, – согласилась Нина.

– Так что успокойся… Вернется – попьет ещё кровушки…

Печкина еще что-то хотела сказать, потому что слишком очевидным было сходство племянника с братом. Даже голову одинаково держат.

Однако Нина перебила ее:

– Все вы так! – и бросила трубку, донельзя расстроив бывшую золовку.

Садовская после разговора упала на диван и стала рыдать, захлебываясь слезами. Она была теперь абсолютно уверена, что сын стал жертвой стечения обстоятельств. Точно так. Не будь Матроса и прочих деятелей – был бы Вовочка на свободе. Не даст она Вовочке снова упасть. Именно так.