Беглянка

— А что это у тебя? — проявил интерес к ее подарку мальчик и тут же отобрал, чтобы рассмотреть, а если понравится, то забрать себе. — Большое. Где взяла?

— Это мама из царя птиц выдернула. Он прилетал к нам в лес. — Подпрыгивая, чтобы отобрать у высокого мальчика перышко, рассказывала Элишка. — Отдай! Отдай немедленно!

— Царь птиц? — Семен тут же представил себе огромную черную птицу, наверняка несущую какие-нибудь волшебные яйца. И сразу загорелся идеей поохотиться на нее. — Где, говоришь, он гнездится?

Мальчика обступили и другие дети, которым стало любопытно, что это такое Семен отобрал у Элишки. А она уже всхлипывала от досады, не желая делиться чудным подарком.

— Он не гнездится. Он просто прилетает. Пообщаться. Потом перекидывается в дяденьку… Только имя я его забыла… — не став впрочем вспомнить, девочка вновь попробовала подпрыгнуть, чтобы отобрать перо. Ничего не вышло, и она вернулась к требованиям: — Отдай! А то прилетит огромный сокол Бориска и сожрет тебя! Вот! — выпалила на одном дыхании угрозу Элишка и топнула ножкой.

— Во придумала! Сокол сожрет! — обидно и громко расхохотался Костя. Рядом с ним уже сложился от хохота Юрец, так и приговаривая: «Щас пузо надорву от уморы!».

— Да чтоб ты лопнул! — в запале выкрикнула ему Элишка.

— А потом прилетит ласточка Марфуша и поцелует в ушко! — хихикнула Людочка, чмокнула Юрца в щеку и тот покраснел, как вареный рак. Кто-то выкрикнул «Жених и невеста!». Юрец разозлился, не собираясь брать на себя такую ответственность в столь юном возрасте, и давай кулачками махать, разгоняя других мальчишек.

— Сказочница! Врушка! Врушка-погремушка! — прокричали девочки, а Семен бросился со всех ног вместе с пером, и толпа помчала за ним. Так латки перешли в ловилки, а кончились как обычно — слезливой истерикой, упавшей Элишки, которая так и не смогла догнать вредного мальчишку, зато нашла потерянный Семеном пояс, собственно и послуживший причиной падения.

— Отдай ей то, что отобрал! — потребовал, Сережа, поймав зачинщика игр за ворот рубахи и потянув на себя так, что тот повис, как щенок в зубах у мамки.

— Я ничего не брал! — соврал Семен, спрятав за спину перо.

— Не ври! — не отпускал его Сережа.

— Это твоя Элишка — дура, врушка! — тут же обвинили маленькую другие.

— Брось мелкого! — немедленно влезли в поиски истины бывшие Сережкины дружки: Кешка и прочие. Тут-то Сережа и поняла, что от драки не уйти.

— Может лист лопуха приложить? — предлагала универсальное средство от болезней Элишка.

Сережка мужественно терпел боль от ранки над бровью и ссадины на опухшей губе. Он вышагивал к колодцу. Неравный бой кончился с сомнительным успехом — оба драчуна оказались изрядно помятыми, собрали на себя всю грязь и пыль дороги. Впрочем, досадовать о том парень не собирался. Отряхнулся, утер проступившую кровь и пообещал, что в следующий раз непременно одержит верх… то есть прокатится верхом на противнике, погоняя его как лошадь. Впрочем, даже сейчас было чем гордиться: младшая сестренка перебирала ножками рядом, крепко сжимая в кулачке возвращенное перышко, которым почему-то так сильно дорожила, словно было оно фамильной драгоценностью.

— Откуда оно у тебя? — спросил Сережа, зачерпнув ведром воды и подтягивая наверх.

— Мама из царя птиц выдернула. — Честно призналась Элишка. — Там еще говорящий сокол был.

Она запнулась, посмотрела на парня, рьяно брызгавшего себе в лицо холодную воду, чтобы поскорее стереть следы побоев.

— Ты мне не веришь? Тоже считаешь, что я вру? — надула розовые губки от обиды девочка.

Сережка глубоко вдохнул, выдохнул, призадумался, глядя на голубое небо, и присел на корточки, напротив Элишки. Еще разок глянул на перо.

— Верю. И в царя птиц, и в говорящего сокола. Я даже в горлицу, которая человеком перекидываться может и обратно, верю.

— Ты мне ее покажешь? — обрадовалась сестренка.

— Нет. Я не могу. Ты лучше маму попроси. И когда-нибудь она тебе ее покажет. — Взъерошил ее золотистые кудри Сережа, вытер нос краем своей рубахи, посоветовал спрятать перо и поторопиться в дом, ведь Варн и Лиина собирались засветло вернуться к себе.

Звезды зажглись на небе, как свечи в темной комнате. И стало немного светлее. Хотя больше света проливала на лес красивая и холодная луна. Охотник сидел во дворе своего дома, смотрел на красоту небес, слушал ворчание своего верного ястреба Оры, наверное, пытавшегося подпеть колыбельной для Элишки. Голос Лиины стал тише и совсем затих. А потом заскрипели дверь и половицы, возвещая появление самой счастливой и любимой женщины на свете.

— Поймал! — шепнул из полутьмы Варн, ухватив жену и усадив себе на колени. Она поцеловала его и обняла за плечи. Оба они подняли головы к темному небу и мелким огонькам на нем. Небо сегодня было просто удивительным. Настолько красивым, что захватывало дух.

— Он снова прилетал? — нарушив молчаливое созерцание красот природы, охотник задал мучивший его вопрос.

— Квад? — уточнила Лиина. — Да. Приходил.

— Он слишком часто стал выбираться из Ирия. Не находишь?

— Может быть, — женщина сразу загрустила. Она и сама понимала, что все эти частые встречи не спроста. Скорее всего, ей придется покинуть мир людей в ближайшее время. Просто владарь не хочет так резко разбивать ее хрупкое счастье.

— У меня есть прекрасная идея, как оставить тебя здесь еще дольше! — осенило мужчину. Хотя, признаться честно, Варн подумывал об этом плане уже давненько. — В прошлый раз он позволил тебе остаться потому, что ты была беременна и он не мог нарушить ход жизни. Так может повторим?

— Коварная уловка. — Рассмеялась Лиина, снова поцеловав его. — Признайся, что ты просто хочешь сына.

— Я хочу, чтобы ты осталась! — сказал он, сжав ее в объятиях. — И сына хочу.

Глава 25

Случилось купцу Нафандию, жившему в тех же самых Гринасках, но редко сидевшему на месте, повстречаться с самим барином Евлампием Сидоровичем. И если б то был визит вежливости — пожелали б друг другу здравия и богатства, да и разъехались! Нет! Нафандий обратился к барину со всей учтивостью и поинтересовался, что за блажь такая и кому стукнула в голову (а стукнула она молотом и прямо по темечку, лишь людей совести и ума), что нежданно-негаданно повысился налог на торговлю. Причем если раньше купцам приходилось платить символическую стоимость проданного товара, то теперь каждый продавец должен уплатить тридцать медяков независимо от того продал он товар или нет.

— Раз уж выехал с добром, собранным или изготовленным на территории барина, Евлампия Сидоровича, — объяснял ему присланный служить при господаре, Герасим, — плати за вывезенное добро, так как наносишь урон казне.

— Побойся Бога! — вскричал Нафандий. — Барин, я же на твоей территории и торгую. Все, что здесь взрастили, тут же твоим слугам и продал. Причем твоим же — дворовым.

— Ты, глух, что ли?! — рявкнул, вдарив кулаком по столу барин, отвлекаясь от принятия пищи, и пища в суденышках, горшочках, тарелках и на подносах, невольно подлетела над столешницей. — Тебе ученый человек объяснил! Так что клади деньги и езжай домой!

— Но барин! — не мог уйти просто так купец, пока ему не растолковали, кто из говорящих сила, а кто червь земляной.

— Ты мне тут поговори! Тады и закон старый вспомню! — угрожал Евлампий Сидорович, но какой именно закон стоило припомнить, как бы ни напрягался, а воскресить в умишке так и не смог. Зато на помощь пришел Герасим:

— Ты гляди, а то ведь вновь придется уступать первую ночь барину…

— Кому? Этому, что ли? — не сдержался Нафандий хихикнув и тем самым выдал все свои мысли на счет сил и способностей толстого и зажравшегося властителя земель. — А разве что-то еще могет?

Расхохотавшаяся служанка, поставившая на стол очередное блюдо, стыдливо опустила голову и попятилась задом к выходу, пока барину не вздумалось взгреть ее за неучтивость. А купца, посмевшего возмутиться против праведных законов, выгнали взашей. Нафандий плюнул на вычищенной веранде, и так отомстив, решил возвратиться в родные Гринаски, и, возможно, поднять бунт.