Страница 98 из 121
- К сожалению, товарищ, все это дело будущего... Наблюдения... Специальные заседания. До свидания... Рад бы...
Покалывание.
Глубокий старик. Сухое, желтое, как будто пергаментное, лицо.
- У меня, дорогуша, была мечта в жизни: перевести на русский язык "Махабхарату" всю целиком. Но это сотни тысяч CIHXOB, лет тридцать усидчивой работы. Ми.лый. запишите меня на вторую жизнь. Обещайте, тогда завтра же приступлю к работе.
Неприятно разочаровывать людей, но этот хоть подождать может год-другой. А как быть с таким вызовом?
- Дорогой товарищ Ким, не за себя просим. Учительница у нас умирает. Благороднейший человек, редкой души...
- К сожалению, товарищи...
Не все исчезают с экрана безропотно. Иные спорят, уговаривают, умильно улыбаются, даже ругаются, даже грозят, даже кричат на Кима, упрекая его в черствости...
Они несправедливы, они невежливы, они ведут себя как грубые предки... Но можно ли требовать изысканной вежливости от людей, отстаивающих жизнь своих друзей?
Настойчивое покалывание. Ким не включает экрана.
Еще покалывание.
На экране смуглая чернокудрая девушка с заплаканными глазами. Лицо классическое, черты безукоризнeнные. Она иностранка, русского языка не знает, у себя на родине говорит в рупор кибы-переводчицы. Ким слышит металлический голос машины, чеканящий слова с неприятной правильностью.
- Пожалуйста, будьте любезны, сделайте безотлагательно ратозапись моей мамы.
- К сожалению, товарищ...
- Если бы вы знали мою маму,- не отступается девушка.-Такая доброта! Такое сердце! Такое долготерпение! Нас одиннадцать человек детей, и трое совсем маленькие...
- Рад бы...
- Ну сделайте что-нибудь... Ну прошу вас...
Девушка давится рыданиями, старается сдержаться, засовывая в рот кулак. После заминки киба-переводчица сообщает:
- Непереводимые, нечленораздельные звуки, выражающие крайнее горе и отчаяние.
Почему-то плачущие девушки, в особенности чернокудрые, вызывают v Кима непреодолимое стремление эказывать помощь. Ким берет у девушки позывные (Неаполь. Джули 77-82), обещает то, что не имеет права Эбешать, и сам через барьер нуля вызывает профессора Зарека.
- Юноша, надо выдерживать характер,-говорит ему профессор укоризненно.-Есть решение Ученого Совета: никаких скороспелых кустарных опытов. Гхора надо понаблюдать.
- Но у нее умирает мать,-оправдывается Ким.- Добрая, любящая, мать одиннадцати детей, трое совсем маленьких.
И Зарек сам вопреки логике соглашается связаться с Ксаном.
- Женщины все еще плачут на планете, дорогой Ксан. Как быть?
Радиоволны находят Ксана в кафе, что против библиотеки Ленина. Поглядывая сквозь витрину на молодежь, пляшущую на улице, Ксан прислушивается к словам, вмешивается, заговаривает сам-делает свой "выборочный опрос".
- Уважаемый профессор, вы наносите мне удар в спину,-говорит он Зареку.-Сами же вы, медики, продиктовали решение: ничего не предпринимать, пока ведутся наблюдения. И будьте справедливы. На Земле умирает ежегодно миллиард стариков. Вчера я вас спрашивал: сколько вы способны оживи гь? Вы ответили: не более тысячи в год, по пять человек на каждый Институт мозга. Как отбирать эту тысячу из миллиарда?
По старинному принципу, который в двадцатом веке назывался знакомством? Девушка просит Кима, Кимьас, вы- меня, я разрешаю... Так?
- Я не могу отказать,- упавшим голосом говорит Зарек.- Отказать в жизни! Это не лучше убийства.
- А как быть со всеми остальными, не догадавшимися плакать перед вашим Кимом? Три миллиона умрет сегодня. Их мы не убиваем?
Профессор молчит, понурившись.
- Вот такие терзания нам предстоят, ум Зарек. Каждодневно кого-то приговаривать к смерти, кому-то отказывать в помиловании!
- Что же сказать этой плачущей девушке, ум Ксан?
- Ну, черт возьми, чего вы от меня хотите? Есть у них ратолаборатория в Неаполе? Пусть запишут старушку, положат в архив. А очередность я решать не буду. Совет Планеты решит. Вот соберемся после праздника, примем общий порядок, единый закон продления жизни.
Расстроенный, смотрит он на кипящую толпу. Людской океан на Земле, миллиарды и миллиарды-вот в чем проблема. Дать счастье одному умели еще в Древнем Египте. Но принцип коммунизма "по потребностивсем". Всем! Миллиардам!!!
- Ну что ж, надо внести ясность,-говорит он себе, нерешительно поглядывая на браслет.
В толпе разговаривать неудобно, оглушают, хватают под руки, тащат в хоровод. К счастью, неподалеку, под Кремлевской стеной, павильончик с надписью: "Дом далеких друзей". Сегодня там пустовато: нет инженеров, консультирующихся с Мельбурном и Магаданом, нет молодоженов, собирающих перед экранами со всеге
света родственников.
Ксан вызывает троих: Ота из Японии, Мак-Кея из Канады и Ааста Ллуна со спутника "Гром-7". Одиссею, увы, нельзя позвонить. Отставной подводник вслед за морем покинул и сушу тоже... сердце сдало.
- Всех вместе, на конференцию? - спрашивает радистка.
- Нет, по очереди, пожалуйста. Одного за другим, как подойдут.
Первым зажегся японский экран. Ксан увидел комнату, устланную циновками, две картины на стене, два цветка на столике, а за окном белую пену цветущих вишен и сахарную голову вулкана Фудзияма. Дома далеких друзей повсюду старались ставить так, чтобы на заднем плане виднелся характерный местный пейзаж. Ота, в свою очередь, голову Ксана видел на фоне кирпичных зубцов Кремлевской стены.
- Хотим пригласить тебя в Москву, Ота. Опять будет спор: как назвать наступающее столетие?
Японец грустно улыбнулся.
- Харакири делают один раз, ум Ксан.
- Главное возражение отпало, Ота. Теперь никто не станет утверждать, что океан не надо застраивать, потому что он продуктивнее суши. Мы больше не добываем пищу в море.
Лицо японца не оживлялось.
- Харакири не делают дважды, ум Ксан. Треснуло что-то в душе, нет сил на напрасные споры. Два года я жил в тишине, украшая хризантемами берега, два года слушал музыку прибоя. И океан пристыдил меня, отплатил добром за зло. Я хотел уничтожить его, а он подарил мне спокойствие. Не думаешь ли ты, Ксан, что спокойствие-дорогой продукт и не надо искоренять его на Земле?