Страница 1 из 47
"Восьмое небо" — часть вторая, "Господин канонир"
Господин канонир, часть 1
«Если по пробуждению вы обнаружили, что ваше лицо имеет
нездоровый вид, кожа бледна, а поры ее расширены, не
пренебрегайте народными рецептами. Прикажите слуге или
смешайте сами два пуассона сельтерской воды, половину сетье
крепкого «Франш-Коте», чьи плоды выращены не ниже семи
тысяч футов, щепотку асафетиды, дольку лимона и чайную
ложку осетровой икры. После чего добавьте колотого льда и
долейте доверху хорошим выдержанным коньяком. Эта
чертова смесь никак не скажется на вашей коже, но, проглотив
ее, вы, по крайней мере, доживете до завтрака»
Барон фон Ш. «Воздушный волк 38-й параллели».
…глаза у нее были огромные, из тех, что кажутся бездонными. В таких глазах может утонуть фрегат в полной парусной оснастке, враз уйти на двадцать тысяч футов в непроглядную голубую зыбь. Волосы — роскошные, густые, цвета темного эля, что подают только в трактирах на Вангуарде, и теперь эти волосы, точно мягкие водоросли, щекотали ему шею.
— Не слишком ли долго тебя носило по ветрам, пират? — спросила она вкрадчиво, очаровательно прикусив губу, — Может, пора бы пришвартоваться? У меня на примете как раз есть одна уютная тихая гавань… Хочешь ли бросить там якорь?
— Считай, что мой якорь в твоих руках, дорогуша.
Он потянулся к ней, пытаясь одновременно сорвать рубашку. Непростая задача, когда руки заняты вплоть до последнего пальца, а зубы стучат от сдерживаемой страсти. Неудивительно, что она легко выпорхнула из его объятий, шутливо хлопнув прохладной ладошкой по щеке.
— Ах ты дурачок!.. Правильно про вас, пиратов, говорят, вы все немного того…
— Истинную правду говорят, — забормотал он, сам не понимая, что несет и пытаясь задержать ее, но его собственные руки, обычно сильные и уверенные, сделались непослушными, слабыми, точно двигались в плотной воде, — Еще один поцелуй, моя прекрасная госпожа! Одарите старого пирата еще одним поцелуем и, клянусь, отныне все ветра в этом небе для меня будут виться вокруг вас…
Ему удалось схватить ее за плечи и притянуть к себе. Коснуться на упоительно-долгое мгновение мягкой кожи. К его изумлению она вдруг взвизгнула и вырвалась с неожиданной для столь хрупкой девушки силой:
— Идиот! Что это ты такое творишь, селедочная душа?
Он растерялся еще больше.
— Я… Но ведь… Как бы…
Ее прекрасные губки надулись от возмущения.
— Болваннеотесанный! Чего ты ко мне-то лезешь? Икра вон, в ведре под трюмо! И лучше бы тебе заняться ею побыстрее, вместо того чтоб заниматься чем-то подобным!.. Извращенец! Я знала, что у пиратов вроде тебя нравы те еще, но чтоб так…
— Какая икра? — только и выдавил он, чувствуя себя необычайно глупо в полуголом состоянии и не зная, куда деть руки, — Какое ведро?
Она лишь устало закатила глаза.
— И почему со мной всегда так? Только встретится подходящий парень, как окажется извращенцем! Мама мне еще когда говорила — не связывайся с такими…
Только тут он сообразил опустить взгляд чуть ниже приятных выпуклостей на ее платье и беззвучно охнул: вместо стройных девичьих ног от талии начинался рыбий хвост. Большой рыбий хвост, украшенный кокетливыми плавниками с розовым отливом и изумрудной, под цвет глаз, чешуей. Он вздрогнул, рефлекторно подался назад, открыл рот, чтоб что-то сказать, но…
…проснулся.
И чуть не заорал, увидев огромный полупрозрачный глаз, с любопытством пялящийся на него в упор.
— Брысь! — Габерон испуганно замахал руками, уронив подушку, — Брысь отсюда, чертова тварь!
Толстый карп лениво вспорхнул к потолку каюты и неспешно закружился там, точно шхуна, подыскивающая место в гавани для стоянки. Габерон швырнул в него подушкой, но, конечно, промазал. Зато попал в лампу, висящую на крюке, и мгновенно залил едко пахнущим китовым маслом половину каюты. Карп, нарезавший круги около бимса, даже остановился на секунду, с любопытством поглядывая вниз. Неудивительно — в краткой, но прочувствованной тираде Габерон использовал не только широко известные словечки из корабельного лексикона, но также и довольно заковыристые конструкции, известные лишь ямасирским краболовам и каботажникам Гангута.
Судя по всему, карп настолько свыкся с обществом Габерона и его каютой, что не посчитал нужным оскорбиться. Напротив, с интересом выслушав канонира, он спустился и дружелюбно ткнулся холодным скользким носом Габерону в шею.
Взбешенный и потерявший терпение Габерон распахнул иллюминатор, впустив внутрь порыв душистого свежего ветра, вооружился вешалкой и после некоторых усилий вытолкал наглую рыбину наружу. Карп покидал каюту явно неохотно, подчиняясь лишь грубой силе. На память о себе он оставил прилипшие к зеркалу и шкафам чешуйки, залитую китовым маслом койку и отвратительный запах.
— Теперь-то ясно, почему мне всю ночь снились русалки, — пробормотал Габерон, уныло разглядывая обстановку, — Работа Корди, конечно же. Больше некому. Клянусь своей деревянной ногой, когда-нибудь ей хорошо влетит за подобные фокусы. А деревянная нога, кажется, появится у меня в самом скором времени…
Но ворчал он недолго. Свежий воздух, бьющий из иллюминатора, обладал, как выяснилось, отличным тонизирующим эффектом и был прекрасным средством от хандры любого рода. Габерон хлебнул его достаточно много, чтобы уже через минуту начать насвистывать нехитрый мотив старой матросской песенки «Моя милая касаточка».
Не удержавшись, он высунул голову в иллюминатор. Снаружи царило утро, еще достаточно ранее, чтобы освежать легким дуновением ветра, но достаточно позднее, чтобы в любой миг превратиться в полдень. Солнце успело вскарабкаться высоко вверх, кокетливо укутаться в белоснежную, сотканную из легких перистых облаков, шаль, и теперь заливало толстую шкуру «Воблы» теплым и желтым, как расплавленное масло, светом.
Тяжелой «Вобле» не было нужды карабкаться так высоко. Она неспешно шла сквозь россыпи кучевых облаков, бесцеремонно отодвигая их боком. В облаках резвились игривые анчоусы, то собираясь в небольшие стайки, то прыская в разные стороны.
— Беззаботные рыбешки, — вздохнул Габерон, закрывая иллюминатор, — Пляшете средь облаков и горя не знаете…
Судя по форме облаков, «Вобла» шла не выше трех тысяч футов. То-то по каютам шныряют карпы… Еще вчера вечером баркентина барражировала на отметке в десять тысяч. Значит, ночью «Малефакс» сменил эшелон. И правильно сделал. В этих краях дневные пассаты изменчивы и капризны, как нрав красавицы столичного острова. Днем они ревут в высоте, как голодные демоны, зато к темноте стихают и едва шепчут. В такие моменты лучший способ сохранить скорость — снизиться до предельно малых высот, где ветра не отличаются буйным нравом и скоростью, зато постоянны и стабильны. Идя в их неспешном течении, корабль может сделать за ночь добрых восемьдесят миль, а если еще и нащупать хорошую струю…
Грамотный навигатор знает, когда надо менять высоту, когда кораблю лучше держаться стремительных высоких течений, таких как Дрычунчик и Щучий хвост, а когда — снизиться и ползти над самым Маревом, ловя малейшие дуновения ветра. Габерон прикинул, что баркентина сейчас делает верных десять узлов и постепенно набирает высоту, пытаясь нащупать более основательные и сильные течения.
Что ж, каждому свое. Дело канонира — заниматься пушками, а не ловить по небу сквозняки. Для этой работы существует корабельный гомункул. Правда, есть вещи, еще более важные, чем пушки…
Все еще продолжая насвистывать, Габерон принялся за утренний туалет.
Добрую половину его по-офицерски просторной каюты занимали столы и трюмо, вся поверхность которых была завалена самыми разными приспособлениями для поддержания внешности в надлежащем состоянии — щетками с короткой и длинной щетиной, массажными губками, питательными компрессами, склянками с декоктами, настоями и притирками, баночками увлажняющих кремов, очищающих снадобий и ароматических солей…