Восковые фигуры

Герт понял: то была заранее спланированная акция. Осмыслить происшествие, как и все последствия его, было некогда. Преследователи ослабили на время внимание, и Герт, выскочив из вагона с передней площадки, бросился в кусты и покатился вниз по крутому склону. А в голове била молотом все та же догадка: минигопсы уничтожены намеренно, по приказу свыше, в канун праздника нужно было отрапортовать: диверсия полностью ликвидирована; их даже не пытались спасти.

Все его планы рухнули. Теперь главное — выбраться отсюда и вдвоем с Руо — скорее обратно. Вдвоем с Руо… Почему робот выключил связь без команды? Именно в эту минуту пришелец вспомнил то, что обязан был знать наизусть, как таблицу умножения: в инструкции был предусмотрен перевод биологического времени с одной шкалы на другую только с согласия члена экспедиции, жертва могла быть лишь добровольной. Это значит, Уилла жива, а он сам… Быстрее на дорогу, успеть поймать такси… Он вдруг почувствовал безумную радость и легкость, точно сбросил с плеч непомерный груз. «Она жива! Уилла, любовь моя… Я спешу к тебе, мы улетим вместе!»

Ему удалось выбраться на аллею парка — отсюда впереди, за деревьями были видны проходившие по шоссе машины. И вдруг он упал с размаху, подкосились ноги, и увидел, что рука, на которую он опирался, побелела, будто была неживая… Сзади послышались крики «Стой!», погоня была уже близко. Герт нырнул за деревья, чтобы скрыться за ними, добежал до ближайшей скамейки и рухнул на нее без сил. Машинально провел по лицу ладонью: глаза застилала серая пелена. И не сразу понял — ухо легко отделилось и рассыпалось в руке, точно состояло из множества льдинок. Герт невольно вскрикнул: вместо побелевшей руки болтался пустой рукав — время кончилось, начиналась аннигиляция. Он, однако, заставил себя встать, пошатываясь, двинулся дальше. И не почувствовал, а услышал, как с глухим стуком упала другая рука, выскользнула из рукава и таяла на глазах, превращаясь в ничто. Он и сам становился все меньше, тоньше, стремительно усыхал — уже не взрослый, а будто ребенок в нелепой, не по размеру одежде. Но мозг еще жил, весь мир сузился до одной-единственной мысли: только бы она услышала, как бывало раньше, он повторял ее имя, повторял, повторял, а сам сползал на колени, на землю, уже почти не человек, а страшный обрубок. И трудно поверить, в этих остатках жизни горела искорка счастья: она жива, теперь он знал точно, она жива, и это было самое главное. Тело исчезало, а дух еще боролся, еще властвовал. Последним усилием он заставил работать мозг, генератор энергии, и слова, рожденные в нем, устремились через пространство:

— Уилла — шептал он чуть слышно, — любимая… Возвращайтесь! Все кончено… Ужасные муки… Тебе моя последняя мысль, последний вздох… Остались минуты…

Откуда-то из далекого далека донесся до него слабый отклик:

— Герт! Я слышу тебя. Мы улетаем. Со мной твой маленький сын, Руо часть времени отдал ему. Прощай! Мой милый философ, что ты наделал!..

И тогда совсем тихо, так легкий ветер прошелестит листвой и исчезнет, он чуть пошевелил губами:

— Прости меня, если можешь… люблю тебя… Прощай…

Сзади вместе с визгом пуль ударила автоматная очередь — его обсыпало сорванными листьями, обломками веток, это было запоздалое предупреждение. Затем сразу из двух автоматов пули прошили все, что еще оставалось; разозленные тем, что беглец ускользнул, стрелявшие сводили счеты. Но когда в охотничьем азарте подбежали ближе, в руках оказалась лишь порванная в клочья одежда, ни малейших следов крови, как будто и не было человека. Несколько раз встряхнули ее для верности. Таращились друг на друга, удивлялись: такого они еще не видели. Тюремное облачение с собой забрали — вещественное доказательство того, что убит при попытке к бегству, хотя кто этому поверит?

Через тернии к звездам

Еще не ведая того, что произошло с Гертом, Пискунов досадовал на себя, что подсказал Алексею Гавриловичу место поисков. Тот, однако, свое решение неожиданно изменил. Посмотрел на часы и объявил, что ехать к Зеленому острову больше не имеет смысла: к этому времени согласно секретному указанию с минигопсами все должно быть кончено.

Круто изменив маршрут, генеральская машина теперь направлялась к центру. Верх откинули — для лучшего обозрения, да и не так душно; летели с ветерком, с превышением скорости. Работники ГАИ козыряли на перекрестках, немедленно давали зеленый свет.

Алексей Гаврилович высказал не лишенную смысла догадку: где следует искать беглеца мужа, как не в объятиях любимой жены, да еще после долгой разлуки — заблуждение, которое Пискунов не счел нужным опровергать. Трагические взаимоотношения между пришельцами никого не касались. Сбылось его самое заветное желание: они ехали к Уилле, и душа его была полна ожиданием встречи.

Алексей Гаврилович был явно не в духе. В том, что пришелец сбежал, он усматривал личное оскорбление. Черная неблагодарность! Мало он для него сделал! Помиловал, назначил на высокую должность. Отдельная камера. Уж не хуже, чем в коммунальной квартире с общей кухней и постоянным духом боевой междоусобицы. Найти и вернуть во что бы то ни стало!

Все это Алексей Гаврилович высказывал Пискунову капризно-раздраженным тоном, словно ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Михаил слушал вполуха, подсказывал водителю, как лучше ехать.

Накануне юбилея город был празднично убран, пестрел однообразно знакомыми лозунгами и призывами. На этот раз, однако, в глаза бросилось нечто новенькое: через всю улицу висел плакат: «Да здравствует потепление!» Алексей Гаврилович тоже его увидел и слегка поежился. И вдруг лицо его странно перекосилось, глаза округлились и, казалось, вот-вот из орбит выскочат от ужаса. Куда делась вся генеральская спесь. Губы прыгали, когда он забормотал:

— Вот оно! Опять, опять… Не уследили! Количество перешло в качество согласно закону… Ну ротозеи!

По случайному совпадению они в этот момент оказались у ворот той самой воинской части, мимо которой некогда проезжали Михаил и Уилла, отправляясь на поиски Захаркина.

Пискунов оглянулся и увидел: из переулка, со стороны кладбища приближалась внушительная колонна демонстрантов, но странная какая-то, без знамен, без портретов, однообразно серая. Сухо постукивали. Шли четким шагом, держали равнение, по трое в каждом ряду (такой порядок заведен в тюрьмах). Но лишь увидели в машине Алексея Гавриловича, как все смешалось. Окружили, из кабины вытащили, стали срывать генеральскую атрибутику, он только дергался и тоненько взвизгивал, как поросенок, которого волокут под нож, но на помощь не звал, не догадался от страха. То были скелеты. Хромовые сапожки мигом стащили, а из брюк ловко сам выпрыгнул и ударился в бега совершенно голый, какая уж там совокупность или множественность, — самая заурядная единица. А те всей оравой устремились в погоню. Исчезли в глубине улицы.

Водитель наконец-то из столбняка вышел, таращился на ПискукоЕа.

— Эй, слышь, что это было-то? Или привиделось? Ну чудеса! А может, ряженые какие…

— Предпраздничный маскарад! — сказал Пискунов.

Он не стал даже ни во что вникать, снедаемый нетерпеньем: происшествие вполне в духе Алексея Гавриловича. Сердце его сладостно замирало… Скорее, скорее!

В нужном месте он отпустил машину и не стал дожидаться лифта, бросился вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки. На каком она этаже? Сдерживая рвущееся из груди дыханье, остановился перед равнодушно приоткрытой дверью. Было видно, что квартира пуста. Еще не теряя надежды, он осторожно, со страхом, с невольной опаской вошел. В углу — ворох тряпья, свалены в кучу нехитрые туалеты Уиллы, вместе с книгами на полу обрывки бумажек, газет, пух из распоротой подушки взлетает при каждом шаге. Сотрясаемый нервной дрожью, Пискунов некоторое время осматривался, затем заглянул в соседнюю комнату, служившую спальней. И невольно вскрикнул. Женские руки с нежной страстью обвились вокруг его шеи. Это была Уилла. Припадая к нему губами, она зашептала, словно еще опасалась кого-то: