Восковые фигуры

— Он хочет превратить его в минигопса?

— Да. Но трудность не только в том, чтобы уговорить Захаркина. Надо предвидеть результат. А вдруг… Это можешь сделать только ты. Я полагаюсь лишь на интуицию, а этого мало.

Пискунов был озадачен и смущен. Как ей объяснить?

— Милая У, ты говоришь загадками. То немногое, что я узнал, почти не оставляет надежды. Возможно, этого человека уже нет в живых.

Тут только он вспомнил, ведь затем, собственно, и пришел — сказать, предупредить. И поведал про ночной звонок, добавив, что какие бы удивительные совпадения ни обнаруживались между фактами жизни и его творческими озарениями, здесь случай совсем другой, и едва ли он способен…

— Я сам во всем виноват! — вскричал Пискунов. — Надругался над самым святым, что у меня было, и теперь наказан! С той минуты, когда человек осознал, что он избранник, он уже не принадлежит себе одному, он принадлежит всем людям!

— Милый, что тебя мучает? Откройся мне! Я знаю, мужчина часто стыдится признаться женщине в своих слабостях или ошибках. Мне с самой первой минуты показалось…

Михаил уронил голову на руки, будто удерживал огромную тяжесть, но тотчас поднял лицо.

— Открыться тебе? Чтобы ты презирала меня, как я себя сам? Я искуплю свой позор! Еще не знаю как, но обещаю. Прости, я не должен был всего этого говорить. Но чем же я могу помочь?

После минуты раздумий Уилла сказала:

— И все-таки я сделаю попытку! Он не должен погибнуть, не должен! Не могу и не хочу верить… Герта нельзя переубедить словами, он слушает только себя. Нужно хотя бы поколебать веру в правильность формулы зла, заронить сомнение. Словом, я должна доказать. И вот когда он это поймет и сам увидит…

— А если окажется прав он, — возразил Пискунов, — и Захаркин действительно… Что тогда?

Уилла вдруг вся напряглась и долго молча прислушивалась.

— Я чувствую, они где-то поблизости! Они возвращаются. Жестокий эксперимент, я знаю. Но это мой единственный шанс. И последний.

На лестничной площадке послышались тяжелые шаги робота, и в это время Пискунов заметил лежащую посреди комнаты пуговицу — зловещая эта улика слегка поблескивала. Быстрый бросок — и он спрятал пуговицу в карман, перехватив благодарную улыбку Уиллы.

Дверь открылась, это были они. Но теперь эти двое находились достаточно далеко друг от друга, чтобы дать пищу для подозрений. Герт с едва заметным удивлением вскинул брови.

— О, ночной гость! Я уже узнал вас, рад познакомиться.

И без малейшей неприязни философ протянул для приветствия руку. Лишь легкий интерес мелькнул в глазах, он умел скрывать свои чувства: молод, хорош собой, а на прозрачном лице тень душевных страданий, укрощенных порывов, под глазами тени утомленности. Конечно же, Уилла влюблена в него. Так вот каков он, этот голубоглазый мальчик!

— Герт, мы уходим! — сказала Уилла. — В опасности жизнь Захаркина. Руо пойдет с нами, он мне нужен. И не надо ничего объяснять! Я уже догадалась, ты опять обманул меня.

— Надеюсь, ты уходишь не совсем? — Лицо пришельца дрогнуло, гримаса боли исказила его на миг. — Пойми, я не мог иначе! Прости меня, если можешь… Прости, моя мышка! — Нежность осветила его суровые черты.

Уилла холодно пожала плечами. А Пискунов, чтобы не мешать разговору, тактично прошел вперед и стал спускаться по лестнице.

Некоторое время спустя странная троица двинулась по пустынной ночной улице, высматривая такси.

Пискунов, теперь уже в присутствии Руо, поделился своими предположениями и догадками, а Уилла сформулировала роботу задачу на поиск. Точно представить себе ситуацию, в которой мог очутиться Захаркин, если только он не погиб, было непросто. За считанные секунды Руо проделал миллионы логических операций, исследуя разные информационные пласты на разных временных срезах, но пока безуспешно. Иногда он обменивался с Уиллой короткими фразами, похоже, они далее о чем-то спорили. Пискунов слышал знакомые слова, но не мог уловить их смысла: строй речи, к тому же перенасыщенной терминами, был совсем иной, незнакомый.

Руо между тем доложил, что составил программу поисков из нескольких вариантов, и осталось последнее — выбрать наиболее вероятный. Уилла остановила такси. Похоже, теперь она знала, куда ехать, уверенно показывала водителю направление. Проехали мимо монастырских ворот, за которыми находилась какая-то воинская часть: на воротах красные звезды, а у проходной будки стоял часовой.

Затем свернули в сторону от освещенных улиц и двинулись вдоль кирпичной стены с несколькими рядами колючей проволоки наверху. Шоссейная дорога кончилась, машина сбавила ход и осторожно переваливалась на ухабах — обычная картина окраины. С другой стороны улицы потянулись одноэтажные дома, тускло блестевшие в темноте, когда свет фар выстреливал в окна. Кирпичная стена кончилась и незаметно перешла в кладбищенскую ограду. Пискунов знал это место — маленький островок запустения и тишины, почему-то пользующийся дурной славой. Вокруг пустырь. Такси остановилось, и все трое вышли. Водитель с любопытством поглядывал на странных ночных пассажиров, не мог понять, к какой категории их отнести: коренастый крепыш, довольно неуклюжий на вид и чрезвычайно тяжелый, судя по тому, как прогнулись рессоры; хорошенькая молодая женщина, похожая на иностранку, не местная, во всяком случае, и человек, какой-то болезненный, напряженный и всю дорогу молчавший.

— Где-то здесь, — проговорил Руо, ничего не объясняя.

— Главное, узнать, жив ли он, — подал реплику Пискунов.

Робот покосился, бросил снисходительно:

— Вы, люди, сами не знаете, чего просите. У меня есть программа, я ее выполняю в пределах своих возможностей, не более того.

— Руо, сбавь тон, ты забываешься! — резко оборвала Уилла; в голосе робота она уловила интонации Герта, которые ее всегда бесили. — И не пытайся копировать своего папеньку.

Робот ничего не ответил, он продолжал работать. Глаза его мерцали в темноте зеленоватым светом.

Живой или мертвый

Сделав свое дело, пожарные машины разъехались, и на том месте, где еще недавно возвышался городской вытрезвитель, осталась лишь груда дымящихся развалин. Редкие любопытные останавливались поглазеть, одни сокрушаясь, другие злорадствуя. Сообщали друг другу последние новости: человек погиб в огне, какой бы он там ни был, а жалко все-таки бедолагу.

Но не погиб Захаркин. Крепко стукнулся головой, когда падал, и теперь лежал в узком застенке среди всякого хлама, который сюда сваливали. Лестница никуда не вела, впереди была глухая стена. Очнулся от нестерпимого жара, ощупал себя, вроде все в порядке, руки, ноги целы. Голова трещала, то ли от удара, то ли хмель выходил. Служил когда-то в танковых войсках, и теперь привиделось, будто загорелась боевая машина, воздух раскаленный, дышать нечем.

— Русские не сдаются! — крикнул Захаркин. И вспомнил все. Судорожно шарил ладонями по кирпичной кладке, чтобы ухватиться за что-нибудь, встать на ноги. Нащупал в стене какой-то каменный выступ, повис, навалился всем телом. И не увидел в темноте, а ухом угадал: будто дернулась стена и стала подниматься с глухим скрипом. Слепо вытянул руки и, не удержав равновесия, покатился дальше вниз, в пустоту. Лежал на каменном полу, приходил в себя. Сырой, застоявшийся воздух подземелья. Вверху что-то стукнуло, таинственный механизм снова сработал.

«Ну дела! — подумал Захаркин и похлопал себя по карману: спички на месте. — Куда это я провалился? В преисподнюю что ли?» Закурил, жадно затягиваясь.

С трудом поднялся, все болело. Низкий потолок, кирпичные стены… Назад пути нет. Прихрамывая, охая, кряхтя, тащился подземным ходом, который вел неизвестно куда, ничего не разглядишь, что впереди, темнота одна. А конца и не видно. Теперь шел руки вперед, на ощупь, экономил спички. И вскрикнул от неожиданности, наткнувшись на стену: здесь был крутой поворот. Посветил — что-то похожее на дверь, но ни ручек, ни запоров. Может, и тут у них такая же механика? Смекалка не подвела. Через минуту Захаркин стоял в тесной келье со сводчатым потолком. На стенах висели иконы в золотых и серебряных окладах, лики святых выплескивались из мрака при свете спички. Вдоль стен — обитые железом сундуки. Эх, мать честная! Богатство-то какое! Стоял, смотрел завороженно, пока догоревший огонек больно не ущипнул за палец. Сокровища монастыря, они и есть! Вот так чудо! Знал, слышал, что был здесь монастырь когда-то. Но окончательно поверил в свое счастье, когда обнаружил целый ящик свечей. Толстые, из чистого воска. Да, тут есть чем поживиться! На всю жизнь хватит. Вздрагивая от возбуждения, зажигал одну за другой, пока не запылало все вокруг, не засверкало десятками огней. И сразу запахло знакомым церковным запахом — из детства память его донесла: мать брала его с собой по праздникам помолиться Богу. Лики святых великомучеников смотрели на Захаркина с высоты стен с молчаливой суровостью во взглядах, неуютно как-то и страшновато становилось от этих вездесущих глаз: куда ни повернись, везде они. Боязливо озирался. Ишь, сколько намалевали всего! Богородица с младенцем. А это, наверно, Николай-угодник. Дальше незнакомые, незнаемые шли. А страх, неизвестно откуда взявшийся, все накатывал, все накатывал.