Восковые фигуры

— Взяли… торжественное обязательство? — Михаил повалился на диван, заговорил срывающимся голосом:

— Жорик, ну я же стараюсь, пробую.

— Да не пробовать надо! Одна попробозала, тройню родила! Писать надо. Когда конкретно закончишь? — И вдруг Семкин повернул лицо, глаза, как из холодильной камеры. — Подожди-ка, так ты, выходит, вообще еще ничего не написал? Ничего вообще?

— Да нет. — мямлил Михаил, язык у него заплетался. — Кое-что уже отнес в издательство. Черновой вариант, — соврал со страху. — Работаю пока… Хвалили…

— Что же ты меня пугаешь, голову морочишь! Значит так. Вот тебе еще неделя, чтобы рукопись лежала здесь, на столе. Соберем общее собрание коллектива, обсудим. Возможно, будут критические замечания, чтобы успеть исправить. Кстати, Илья Спиридонович собирается тебя вызвать, хочет познакомиться с автором, так что готовься.

Пискунов взъерошил волосы и стал неверными шагами мерить кабинет. Повалил стул, споткнулся об него и сам упал. Лежал, растянувшись во весь рост, вставать не хотелось. Подумалось: вот так бы лежать и лежать всю жизнь, а еще лучше взять и умереть.

— Мишка, встань, чего ты разлегся на проходе, — бросил Семкин.

Михаил усилием воли заставил себя подняться. Плюхнулся на диван, сильно, до хруста стискивал пальцы, старался унять нервную дрожь. «Боже мой, Боже мой! Да что же это такое?» — бормотал.

А Жорик, похоже, опять что-то раскопал среди бумажных россыпей. Вздрагивал от смеха, взвизгивал.

— Мишка, слушай ты, балда! Помнишь, я тебя из командировки вызывал? Юмор и сатира. Некий пРидурок по фамилии Захаркин, водитель автобуса, это из десятой автобазы, объявил лежачую забастовку: победа или голодная смерть! А сейчас по Повой. Опять бастует.

— Ненормальный? — спросил Пискунов рассеянно, весь во власти мучительных переживаний. — Чего же он хочет? — поинтересовался вяло.

— На, сам посмотри! Это же твое любимое автохозяйство. Поезжай, выясни, в чем там дело. Директор спасибо скажет, транспорт — по первому требованию! — Жорик подмигнул, он умел извлекать выгоду из любой ситуации.

Пискунов с трудом заставил себя вчитаться в послание. Писал человек с явной умственной аномалией или, как говорят, с приветом. В первых строках он сообщал, что женится. И просил профинансировать это мероприятие по высшему классу, чтобы в грязь лицом не ударить, поскольку невеста человек нездешний, не наш, а из какого-то другого времени. На этой строке Пискунов споткнулся и застыл в состоянии некоторой прострации. А Захаркин (на чувства что ли решил нажать) стал описывать возлюбленную подругу, и вот сквозь грубые краски на холсте прорисовался прекрасный облик. Уилла! Да возможно ли? После памятной сцены на пляже он постарался подавить внезапно вспыхнувшую любовь, опалившую его жарким огнем, — ах, все это болезнь, болезнь, она выделывает с ним удивительные фокусы! Любопытство, однако, было возбуждено до крайности. Поэтому он решил отправиться по указанному в письме адресу, не откладывая дела в долгий ящик.

Незнакомка

В то утро Захаркину было виденье. От сеструхи вернулся в полной форме: все помнил — имя помнил, фамилию, забыл только домашний адрес, но все равно добрался без посторонней помощи. Самым опасным местом маршрута было отделение милиции. У входа стоял отставной капитан Трошкин, подменявший по старой памяти дежурного.

— Эй, ты! — крикнул, — может, на машину посадить, подбросить или к нам зайдешь?

— Никак нет! — рявкнул Захаркин по-армейски. Он перешел на строевой шаг, держа равнение на вывеску, — голова вперед, руки и ноги назад. Но все ж таки носом в землю не зарылся, удержал равновесие.

Расстояние до подъезда преодолел по-пластунски, а квартиру взял штурмом, выломал дверь: показалось, кто-то засел и не пускает, а на самом деле на замок было закрыто.

Бросился на кушетку, обида неизвестно на кого раздирала грудь.

Надоела холостая жизнь. Хотелось семейного уюта, деток в коротеньких рубашонках повыше попы. Чтобы, возвращаясь с работы, не жрал бы на газете селедку с луком, а что-нибудь приготовленное по-домашнему, поаппетитнее.

Сеструха сватала за него Тамару, буфетчицу из ресторана. За такой, как за каменной стеной: тянула в дом все, что под руку попадет. Но фигура, извините за выражение, — не женщину обнимаешь, а паровоз. Только что не дудит. Нет, не по расчету хотелось жениться, а по любви. Бог с ним, с борщом!

В одну из таких минут, когда хочется окинуть взглядом пройденный путь, с верхней точки посмотреть на свое житье-бытье, Леня вдруг понял, что живет серо, скучно и несерьезно. Никаких вдохновляющих перспектив, а главное, никакой надежды на повышение заработной платы. Не то чтобы он меньше других зарабатывал, может быть, Даже и больше, но на жизнь не хватало. Значит, и Жениться по любви тоже не светит. Захаркин знал по опыту: хочешь, чтобы женщина тебя любила, имей, чем расплачиваться, гони монету! А иначе какой ей интерес?

Как недостижимый идеал где-то в поднебесье, в заоблачных далях для Захаркина маячили сеструха и свояк. Не дом — полная чаша: ковры, серванты, хрустали, не знаешь, куда плюнуть. На полках книги дефицитные, как у порядочных, хотя свояк их не читал, конечно, ни при какой погоде, сеструха тем более. А Захаркин иногда перелистывал, интересовался, были такие проблески, даже с собой брал, чтобы лучше засыпалось.

И вот проснувшись утром, он вдруг чувствует: что-то должно измениться в жизни, хотя и не понятно — что. Вышел на балкон покурить. Вспоминал, как приятно время провели: выпивали, смотрели футбол. А когда Захаркин уходил, свояк широким жестом припечатал к ладони четвертной. Вот какой он человек! Справедливости ради надо сказать, они и Захаркина устроили было на овощную базу, но Леня оттуда сбежал: тосковали руки по штурвалу.

Было свежо по-утреннему, приятная прохлада обволакивала грудь. С удовольствием, хрустя суставами, Захарин потянулся, поскребся всей пятерней. Глядя в зеркало, привычно пригладил королевские кудри, предмет особой гордости и заботы; сейчас они торчали на голове, как на старой швабре, глаза сонно слипались, а рот раздирала зевота: в гостях у сеструхи была Тамара. Что ж, Тамара так Тамара, видно, судьбу не переспоришь. Стоял, ворочал одеревенелыми мозгами.

Глядь, напротив, на балконе, возникает фигура — девушка с обручем. Делает физзарядку, надо полагать. Ах ты моя куколка! И в одну сторону согнется, и в другую, и обручем покрутит, и ручками помашет, и на ножках попрыгает! Мигом слетела сонная шелуха. Дело-то в том, что ничего подобного Захаркин не видел далее на городской танцплощадке, а уж там такие есть крали — к иной просто так и не пришвартуешься — шуганет матом. Пока она бедрами крутила туда-сюда, делала свое упражнение, сигарету отбросил, встал на цыпочки, не веря глазам своим. Мамочки мои! Да на ней же ничего нет! Уж потом догадался, что это купальный костюм телесного цвета создает такое обманчивое впечатление, а сначала так и решил — что в чем мать родила.

Между тем незнакомка Захаркина заметила, хотя сначала виду не подала. Зато в руках у нее появилось зеркальце, и она стала прихорашиваться и кокетничать, как и всякая женщина, когда на нее смотрит приятный мужчина; солнечный зайчик прыгал, прыгал и угодил Захаркину прямо в зрачок, угодил, надо полагать, не случайно; ничего нет удивительного: Захаркин был недурен собой, с какой стороны его ни возьми; городские красавицы не раз пытались вызвать у него к себе интерес, да только он не больно-то поддавался. А сейчас решил: она та самая, про которую в песне поют, вторая половинка. Леня глаз зажмурил, захохотал, дал понять, что он тоже не дурак.

— Девушка, нельзя ли поосторожней? Можно ослепнуть от вас! Зрение спортить…

— Вы рискуете ослепнуть, потому что слишком пристально смотрите! На всех девушек так смотрите?

— Если вижу, что нет красивше!

— Ко мне это не относится, я совсем даже не красивая!

Ага, на комплимент напрашивается. Тут у Захаркина был кое-какой запас, и он блеснул красноречием. Все шло, как по нотам. Захаркин легко вел интеллигентный разговор. Пора было переходить к следующему этапу. Танцплощадка была идеальным местом для встреч, и Леня предложил, не откладывая, осуществить это мероприятие. Незнакомка сказала, что согласна.