Восковые фигуры

Весь этот длинный монолог, слегка приперченный ироничными жестами, как бы для пущего аромата, Алексей Гаврилович выслушал с заостренным вниманием.

— Так-так-так! — затрещал он, словно сорока. — Вы на многое мне открыли глаза, можно сказать, суть прояснили. Вот что значит писатель! Хотите, открою вам один секрет, очень важный? Это к тому, что вы только что сказали. История весьма поучительная. Впрочем, нет, не сейчас, потом, пожалуй. Мы ведь теперь не расстанемся. Давайте дружить. Навеки вместе! — И он раскинул было объятия. Пискунов слегка отстранился, раздосадованный излишней болтливостью собеседника. А тот, не обращая на это внимания, продолжал доверительно: — Ну так и быть. Я перед вами в огромном долгу, а долг платежом красен. Вот послушайте, много лет назад, когда я еще не достиг… еще не был… в мыслях даже не держал, понимаете? Работал тогда парикмахером в маленькой забегаловке, оттуда и пошла удача. Так вот, садится ко мне в кресло один гражданин, довольно полный, лет сорока, но шея, как ни странно, тонкая, непропорционально тонкая, и это мне сразу в глаза бросилось. Приказывает побрить, постричь, помыть голову, помню, жаловался на перхоть, дескать, замучила. И что же? Представляете, я его брею, а сам чувствую: подкатывает, не могу удержаться. Вот подкатывает и все! Во рту пересохло. Это я по поводу ваших мыслей насчет преступления. Словно не я сам, а дьявол рукой водит, брею, а глазами — на шею. В парикмахерской уже никого, конец рабочего дня. Осторожно запираю дверь, чтобы не заметил…

— Да-да, и что же? — отозвался Пискунов. Похоже, и этот мастак на выдумки. Слушал вполуха, продолжал изучать незнакомца, ища подтвержде-нья своим догадкам; тот за все время ни разу не переменил позы, будто сросся с креслом, сжимал подбородок всей пятерней, в чертах лица живо отражалось усилие ума, занятого решением интересной задачи.

— Я ему отрезал голову…

— Как вы сказали?

— Голову клиенту… бритвой… Чик-чик — и готово! Кровища как из ведра… Хорошая была бритва, немецкая, фирмы «Золинген», теперь таких нет. — Алексей Гаврилович вздохнул, сожалея. — А все из-за шеи. Будь она потолще, ничего бы, наверное, не случилось. А вы как считаете?

— Лучшее средство от перхоти — гильотина?

Конечно, все это воспринял, как обычный треп, и сам был охотник до всяких мистификаций. Алексей же Гаврилович и не стал разубеждать, закивал согласно головой, захихикал.

— Именно-именно! В самую точку. На французский манер! Это я в продолжение вашей мысли насчет преступления. Бывают, конечно, всякие причины, и субъективные, согласен, а иногда и сама жертва, так сказать, стимулирует… — Тут он шутовское выражение с лица как бы стер и надел на себя маску деловитости, сказав: — Мы, однако, ищем преступника, так давайте же его обнаружим!

— Рискнем! — согласился Пискунов.

Публика давно растеклась по столикам, болельщики сгруппировались вокруг сильных игроков, образуя как бы отдельные островки, особенно оживленные там, где игра носила небескорыстный характер; играть на деньги запрещалось, но никто за этим всерьез не следил; тишину нарушали только редкие азартные возгласы; новых людей почти не было.

Пискунов подошел к столику, за которым незнакомец сидел. Наклонил церемонно голову — таким жестом приглашают на танец даму, не хватало еЩе ножку отставить для полного впечатления.

— Простите, моя фамилия Пискунов. Капитан Трошкин обещал познакомить с вами. Вам это говорит о чем-нибудь? Но, возможно, ошибаюсь…

Никакой реакции. Тот, похоже, даже не слышал. Миша почувствовал неловкость. Встретив такое невнимание или нежелание разговаривать, оставалось просто отойти, оставить человека в покое, а он стоял и ждал, а чего — неизвестно. Почему-то показалось: и этого человека тоже встречал и даже каким-то образом они сталкивались — скорее всего, ложное ощущение наподобие того, когда в реальной жизни мы ловим себя на мысли, что где-то когда-то нечто подобное уже было.

— Не хотите ли сыграть партию? — спросил Пискунов громко, почти крикнул, как глухому. В этот момент сидевший перед ним соизволил наконец оторваться от шахмат, ткнул рукой в пространство:

— Как угодно! Прошу, сочту за честь.

И сразу под нос два кулака с зажатыми в них пешками, нетерпеливое дрожание рук. И вдруг из-под ладошки хитрый, лукавый глаз.

Миша так и не понял, имеет он отношение к Трошкину или нет.

Расставили фигуры, и партия началась.

Сейчас, за шахматной доской, преимущество было явно на стороне Пискунова. Спокойно и обдуманно он делал ход за ходом, взламывая позицию противника и внутренне торжествуя при виде того, как тщетно тот пытался выровнять оборону, противостоять атаке. Без особого труда выиграл пешку, затем слона. Пора воду сливать. Подмигнул Алексею Гавриловичу — тот некоторое время наблюдал за поединком, мучительно таращил глаза, точно сутки не спал, — это он честно пытался хоть что-то уяснить себе, зевнул от скуки, ища, чем бы еще развлечься, и вдруг, пританцовывая, ринулся в другой конец зала — заприметил знакомого. Раскланялся там с отменной учтивостью, подрыгал ножкой и — Пискунову, ладони трубочкой, как в лесу:

— Михаил Андреевич! Ау-у! Скорее к нам! — Ка «будто увидел гриб.

Когда, извинившись, Пискунов подошел, то оказалось, его новый приятель разговаривает с тем самым директором гастронома, которого он сначала принял за рецидивиста. Алексей Гаврилович сказал с лукавым смешком, беря обоих под руки, как добрых старых друзей.

— Уж вы его подкормите, дорогой мой, побалуйте немножко.

— Сделаем! Прямо ко мне, без стука, прошу! — отозвался с готовностью директор и даже слегка вытянулся почему-то, как перед высоким начальством.

— Писатель наш, — продолжал Алексей Гаврилович, — а писатель должен быть сытым, если мы хотим, чтобы он нас воспевал и прославлял, а я так денно и нощно о том мечтаю, ищу подходящую кандидатуру… Шучу, шучу! — поспешил добавить, заметив, что Пискунов навострил уши с видом непонимания.

Разговаривая, подошли к шахматному столику. Пискунов видел: партнер его ожидает, не проявляя, впрочем, признаков нетерпения.

— Как пошли? — Тот сказал.

Михаил сосредоточился на мгновенье и продиктовал ответный ход. Продолжал беседу, повернувшись спиной. Незнакомец сделал следующий ход, и Миша снова продиктовал, точно затылком видел. Шахматная дуэль такого рода всегда вызывает повышенный интерес. Пискунов демонстрировал великолепное умение играть вслепую — будто фокусы показывал. К их столику стали стекаться любопытные. Незнакомец думал долго, оцепенел над доской, только пальцы, державшие измятую сигарету, дрожали слегка. Наконец откинулся всем корпусом, глядел на Пискунова неожиданно веселым, хитроватым глазом, стал закуривать, поиграв зажигалкой.

— Как насчет ничьей, мой брильянтовый?

Что за чушь! Пискунов подошел, постоял, потом сел, запустив обе пятерни в волосы и взлохматив; что-то странным образом изменилось и не в его пользу. Перевел взгляд на партнера. И вдруг обнаружил: так вот что его поразило — вместо одного глаза у него был, оказывается, протез, голубая стекляшка! Зато другой, живой, ясно-лазоревого цвета, по-идиотски щурится, подмигивает — то был, наверно, нервный тик, а Пискунову почудилась в этом скрытая издевка. Продолжать игру смысла не имело. Машинально расставлял фигуры для следующей партии. А незнакомец с удовольствием затянулся, выпустил струйку дыма, промолвил:

— Позволю себе спросить, не зовут ли вас Михаилом Андреевичем, если память не изменяет…

— Допустим. А откуда это стало известно? Извините, не представился.

— Да как же! Я ведь вас сразу приметил, как вошел, только глазам не поверил, признаться. Подумал, наваждение какое-то, колдовство.

— Не понимаю…

— Ия тоже. Представьте себе: вы старик, такой же, как я. Нет, конечно, вам это представить трудно по молодости, но попытайтесь. И вот когда-то у вас был, скажем так, хороший знакомый, даже друг, словом, человек близкий. А потом пролетели годы, прошумели над головой жизненные бури, вы успели состариться, и вдруг видите его снова, он перед вами такой же, как был, ничуть не изменившийся. Я, признаться, даже остолбенел, не знал, чем объяснить феномен сей. И тут вы подходите. Спросил насчет имени-отчества на всякий случай. А вдруг? Хотя понимаю: невозможно, немыслимо, ведь целая жизнь прошла. Да и нет того человека… А теперь еще и фамилия! Пискунов, не так ли, не ослышался? Удивительно! Позвольте представиться и мне. Афанасий Петрович! Душевно рад. — Он протянул ладошку, как бы в виде награды за что-то. Обменялись рукопожатием. — Однофамильца вашего знавал этак лет тридцать тому. Пробудили кое-что в памяти видом своим. И сладостно, и горько!