Страница 15 из 18
Гости совсем заскучали и озябли, пока Троекуров тешился своею псарней, и обратно в дом Кирилы Петровича воротились только к обеду, который походил на ранний ужин. Барин сел во главе стола; на дальнем от него конце за всеми прочими устроились Маша со Сваневичем. Пока все были в отъезде, влюблённой паре достало времени, чтобы поворковать всласть и сговориться меж собою.
– Готовы ли вы составить моё счастие? Согласны ли стать моею женой? – спросил наедине Сваневич и, услыхав заветное «да», обещал Маше после застолья сделать признание её отцу. Однако плану этому не суждено было сбыться.
Со своего начальственного места Кирила Петрович обвёл гостей взглядом и в недоумении вопросил:
– А где Дубровский?
– Уехал с псарни к себе много раньше нас, – отвечали ему.
– Вот как?! Что за вздор! Догнать и воротить непременно!
С тех пор как Троекуров после долгой разлуки вновь обрёл старинного товарища, он отнюдь не выезжал без него на охоту, признавая Андрея Гавриловича опытным и тонким ценителем псовых достоинств и безошибочным решителем всевозможных охотничьих споров. Назавтра выезд был назначен с рассветом; чтобы не вышло задержки, охотникам предстояло ночевать у Кирилы Петровича. Дубровский нарушил условленный порядок, и за ним отправили посыльного. Слуга прискакал назад, пока все ещё сидели за столом, и боязливо доложил своему господину:
– Они не слушаются и воротиться отказались.
Кирила Петрович, по обыкновению своему разгорячённый наливками, осердился уже не на шутку, но наказывать слугу не стал, а вторично послал его сказать Андрею Гавриловичу: если тот не приедет ночевать, барин с ним навеки рассорится.
Настроение у Троекурова теперь было испорчено, подъём предстоял ещё затемно… Кирила Петрович поднялся из-за стола, отпустил гостей и сам отправился спать. Сваневич только плечами пожал в ответ на растерянный взгляд Марии Кириловны: объяснение с её отцом пришлось отложить до завтра.
Спал Троекуров скверно, всё кряхтел и ворочался с боку на бок, а пробудившись, первым делом спросил:
– Здесь ли Андрей Гаврилович?
Вместо ответа ему подали письмо, сложенное треугольником. Барин велел кликнуть своего писаря, и тот вслух прочёл следующее:
Государь мой премилостивый,
Я до тех пор не намерен ехать к Вам, пока не вышлете Вы мне псаря Парамошку с повинною; а будет моя воля наказать его или помиловать, а я терпеть шутки от Ваших холопьев не намерен, да и от Вас их не стерплю, потому что я не шут, а старинный дворянин. За сим остаюсь покорным ко услугам
Странное по слогу письмо было вдобавок весьма неприлично по сущности. В крайнем возмущении Кирила Петрович соскочил с постели босой и загремел:
– Как?! Высылать к нему моих людей с повинной, а он волен их миловать или наказывать?! Да что он в самом деле задумал?! Знает ли он, с кем связывается? Вот я ж его… Наплачется он у меня! Узнает, каково идти на Троекурова!
Дворня в страхе смотрела на разгневанного барина, который кары для Дубровского сразу не придумал и от охоты отказываться не стал. В назначенный час его кавалькада выехала из имения с обыкновенной пышностью, сопровождаемая множеством собак.
Сваневич поднялся заодно с другими гостями, желая выполнить обещание, данное Марии Кириловне. Однако же ввиду того, что Троекуров был сильно не в духе, он почёл за благо не попадаться под горячую руку и не стал затевать важного разговора в расчёте на перемену настроения Кирилы Петровича после охоты.
Увы, охота не удалась. Как назло, во весь день видели одного только зайца, и того протравили. Обед в поле под палаткою также пришёлся Троекурову не по вкусу. Барин прибил повара и разбранил гостей, а на возвратном пути нарочно повёл всю свою кавалерию и псов напрямик полями Дубровского.
Ступив через порог дома, он швырнул кафтан слуге, прогрохотал замызганными сапогами до гостиной залы; увидал там на диванах Машу со Сваневичем и сердито буркнул:
– А-а, ты ещё здесь? Всё никак здоровье своё не поправишь?
Молодой человек поспешил встать и отвечал с почтением:
– Благодарствуйте, ваше высокопревосходительство, я вполне здоров. – Он кашлянул в кулак, набираясь храбрости. – Кирила Петрович… Добрейший Кирила Петрович… Мы с Марией Кириловной помолвили жениться и просим вашего отеческого благословения. – Сваневич облегчённо выдохнул и опустился на колени. – Счастие наше в ваших руках. Благословите, Кирила Петрович!
Маша тоже опустилась рядом и повторила:
– Благословите, папенька…
Троекуров остолбенел, как обухом ударенный. Мало того, что старый друг его обидел; мало того, что после дурно проведённой ночи охота пошла насмарку, так ещё тамбовский хлыщ, коего Кирила Петрович спас и приютил, покушается теперь на самое дорогое существо в целом свете!
Бешенство заклокотало в груди у Троекурова. Седеющие власы его поднялись в беспорядке, глаза метали молнии; Кирила Петрович сжал кулаки, гулко топнул, оставив каблуком вмятину на паркете, и взревел:
– Помолвили, говоришь?! Благословения просишь?! А поди-ка ты прочь, любезный!.. Эй, слуги! Вышвырнуть его отсюда!
Бывшие всегда рядом слуги тут же набежали и принялись хватать молодого человека за локти под налитым кровью взором генерала.
– А коли ты ещё хоть раз, хоть близко покажешься, велю собаками затравить! Прочь сию же минуту! Прочь! – бесновался Троекуров, но тут Маша зарыдала в голос:
– Папенька, папенька, не делайте этого! Не надо, папенька! Вспомните, вы ведь тоже были когда-то молоды!
Маша на коленях подползла к отцу, поймала его руку дрожащими пальцами и принялась целовать, орошая слезами…
…в которых захлебнулся дьявол ярости Кирилы Петровича. Отец любил Марию Кириловну до безумия, но обходился с нею со свойственным ему своенравием, то стараясь угождать малейшим прихотям, то пугая суровым обращением. Уверенный в привязанности дочери, никогда не мог он добиться её доверенности: Маша привыкла скрывать от Кирилы Петровича свои чувства и мысли, ибо не могла знать в точности, каким образом будут они приняты. Так и вышло, что во все годы после смерти супруги своей не видал Кирила Петрович женских слёз, отвык от них совершенно – и думать забыл о власти, которую слёзы дают женщине над мужчиной. Он растерялся, неловко присел перед дочерью и забормотал:
– Ну, что ты… что ты, друг мой… Встань, прошу тебя… Эй! – крикнул он слугам, которые волокли Сваневича, – отпустите его!
Троекуров помог девушке подняться; бережно поддерживая, усадил на диван и сам тяжело опустился рядом. Сердце заныло, словно вторя Марии Кириловне: вспомни, старый дурак, – ведь и ты был когда-то молод! Вспомни, как женился на будущей Машиной матушке. Увидал её с родителями в театре, влюбился без памяти, сватался на следующий день – и душа в душу прожил немногие годы, отпущенные ей на этом свете…
Кирила Петрович проклинал себя. Ему бы не яриться, а поговорить с молодыми людьми по-отечески. Мудрость им явить – мол, куда вы торопитесь, коли жених в Петербург уезжает? Успокоить Машу, отправить кавалера её восвояси, а после, так же не спеша, свести знакомство со Сваневичами; выяснить, ровня ли они Троекурову, чтобы дочь единственную за их сына выдавать. Сам-то Кирила Петрович ещё совсем недавно предлагал её в жёны младшему Дубровскому – и уж точно помыслить не мог, что Маша своею волей, не спросивши, даст согласие первому заезжему молодцу… Тому быть нельзя, думал он, глядя на помятого Сваневича, который стоял перед ним и приводил платье в порядок. Тому быть нельзя, но и в бешенство впадать негоже!
Троекуров указал Сваневичу на кресло против себя, намереваясь повести разговор заново, но тут в дверях залы возник один из его дворовых.
– Ну, что ещё? – раздражённо спросил Кирила Петрович.
– Не прогневайтесь, барин, – тиская в руках шапку и втягивая голову в плечи, сказал мужик. – Там, значит, они это… людишек ваших Дубровский, значит…