Страница 13 из 20
Как далее рассказал профессор, в середине «нулевых» ректором их института был назначен тот самый проректор по научной работе. Будучи человеком злопамятным, он всячески пытался его «съесть». Когда их кафедру лишили всякого финансирования, а ему стали «шить» пресловутую «тридцать третью», Викуленко ушел сам, поскольку работать стало вообще невозможно. Попытался устроиться на работу в учреждения подобного профиля, но везде получил отказ. По всей видимости, подсуетился его главный «доброжелатель».
И тут с ним связался старый знакомый – известный французский минералог Жорж Коулле, гордившийся тем, что одним из его предков был русский гренадер Пантелей Дорофеев, пришедший с войсками в Париж после разгрома Наполеона в ходе Отечественной войны. Как рассказывал сам Коулле, однажды его русский прапрапрадедушка встретил парижскую белошвейку, и уж такая между ними возникла любовь, что Пантелей остался в Париже навсегда.
И вот Жорж Коулле, узнав о случившемся с Викуленко, немедленно созвонился с ним и пригласил работать в один из лучших европейских центров минералогии. Подумав, Леонид Юрьевич согласился и более десяти лет отработал во Франции. Но его постоянно тянуло домой, в Россию. И когда полтора года назад он узнал о том, что их ректора с треском выставили за взятки, а институт возглавил один из его бывших учеников, то сразу вернулся обратно. Правда, теперь он не забывает и про Францию – периодически ездит туда на всевозможные семинары и симпозиумы, чтобы повидаться со своими тамошними коллегами и учениками.
– Мне вернули мою кафедру, мы сейчас расширяем ее экспериментальную и практическую базу – дел полно! – Профессор широко развел руками. – И вот как-то раз в компании моих бывших учеников вспоминали мы былое, тех, кто у нас учился… И доцент Темнов, кстати, однокашник Захарова, вдруг говорит: «Два года назад в институт приходил какой-то непонятный человек. Весь в наколках – видимо, сидел, и немало, спрашивал вас. Когда узнал, что вы во Франции, попросил адрес. Но ни у кого из тех, с кем он разговаривал, ни адреса, ни телефона не оказалось. Он отчего-то очень расстроился и ушел. Больше здесь не появлялся…» Я как услышал об этом – у меня даже сердце закололо. Мне вдруг подумалось, что это был Володя, и я попросил начальника нашей охраны разыскать журнал записи посетителей за тот год. Темнов точной даты, когда приходил тот человек, не помнил. Вроде бы где-то в середине мая. Я просмотрел записи того года за апрель, май и даже июнь, но Владимира Захарова среди посетителей не оказалось.
– А могло так случиться, что он поменял свои паспортные данные? – испытующе взглянул на Викуленко Стас.
– Теоретически это возможно. Но на деле… Бог его знает! Станислав Васильевич, я каждый день готов ходить свечки ставить за то, чтобы это был Володя. Но надежды на это слишком мало. За свою долгую жизнь я уже не раз убеждался: чудеса возможны, но случаются они до обидного редко…
На всякий случай попросив у профессора фото Владимира Захарова, Крячко отправился восвояси…
Рассказ Стаса Гуров выслушал, не проронив ни слова. Он неспешно резал бифштекс, время от времени утвердительно кивая, а когда Крячко замолчал, отложил вилку и без тени улыбки резюмировал:
– Похоже, нам и в самом деле улыбнулась удача.
– Думаешь? – вопросительно прищурился Стас.
– Что-то мне подсказывает: надо копать именно в этом направлении. Думаю, у нас хорошие шансы выйти на нечто очень интересное. Конечно, работать будем и по всем другим направлениям, но, если удастся найти того в татуировках, который хотел увидеться с профессором Викуленко, это может стать большим прорывом в расследовании.
– Ну, в общем-то, я тоже так думаю… – Стас наконец-то принялся за уже остывший бифштекс. – Считаешь, нужно в упор заняться делом Захарова?
– Да, сегодня же надо будет затребовать это дело, выяснить, где он отбывал срок, может быть, даже съездить туда, чтобы разобраться с той дракой. Правда, было это лет десять назад, и едва ли сегодня там найдется хоть кто-то из прежнего персонала. Но… Рискнуть, наверное, стоит. Я не исключаю даже того, что Захаров остался жив, но профессору специально соврали, будто он умер, чтобы не донимал кассациями. Они, видимо, боялись, что такой настойчивый человек рано или поздно сможет добиться пересмотра дела и освобождения своего ученика, и тогда у кое-кого из следственных структур, из суда и прокуратуры могли бы начаться определенные проблемы.
– Это фа-акт! По таким поганцам тюрьма давно уже плачет! – Крячко со злостью вогнал вилку в бифштекс, словно именно он был его злейшим врагом. – Знаешь, Лева, если разобраться, у нас не так уж и редко, ни за что, ни про что, гибнут талантливые люди, которые… Ну, которые могли бы создать много чего хорошего. Мы вон до сих пор даже сотовые покупаем за «бугром». Такие головы надо бы всячески оберегать, как это было при Союзе. В те времена им даже специальную охрану выделяли. А сейчас любого изобретателя и конструктора может выследить и убить какой-нибудь криминальный урод. Причем просто так, чтобы забрать из кармана горсть мелочи.
Гуров на это лишь чуть пожал плечами и саркастично прокомментировал:
– Видишь ли, Стас, всякий талант являет собой живой вызов всевозможной бездарности. И беда, если эта бездарность находится при должности, при чине и располагает большими полномочиями. Зависть бездарности к таланту – это страшная сила. А еще у нас есть такая беда, как быдляческое преклонение, в том числе и самых разных чинуш, перед заграницей. Многие «шишки» свято уверены в том, что у нас талантов не может быть заведомо, так сказать, «по определению». Вроде того, если они и существуют, то такое возможно только где-то за «бугром». Такая ущербная психология погубила у нас уже очень многое. И, мне кажется, еще много чего, к сожалению, погубит. Правда, это и за границей частенько бывает. Кто разработал самые известные изобретения Эдисона? Некто Сван. А о нем многие знают? Кто создал самые красивые и надежные авто? Шотландец Бьюик, который умер в нищете… Ну что, идем в «контору»?
– Идем. Мы сейчас к Петрухе? – поднимаясь из-за стола, уточнил Станислав.
– Да, надо бы зайти. И планы сверить, и решить вопрос с алмазами из вещдоков для исследования в НИИ. Уж коль пообещал, слово держать надо: опер сказал – опер сделал!
Когда приятели вошли в кабинет к Орлову, тот с кем-то бурно общался по телефону, с усталым всетерпением втолковывая своему собеседнику:
– Расследование идет полным ходом, им занимаются лучшие кадры Главка, и я думаю, очень скоро они смогут ответить на все поставленные вами вопросы… – Судя по всему, его собеседник обладал серьезными возможностями нагадить любому, да еще и испортить жизнь очень многим людям. – Простите, что вы говорите? А-а-а! На чем основывается моя уверенность? На жизненном опыте и знании людей. Этих оперов я знаю уже больше двадцати лет, на их счету десятки самых трудных и запутанных дел, которые они блестяще раскрыли… Да! Я в этом твердо уверен! Да, это дело будет раскрыто. Да, гарантия – сто процентов!
Положив трубку, Петр достал платок и вытер пот со лба. Поздоровавшись, он пояснил:
– Пошлет же судьба тупого идиота, мнящего себя авторитетом в криминалистике! Бывший никчемный следак стал депутатом Госдумы и, как член комитета по законодательству, надумал поучить нас тому, как раскрывать преступления. Ему, видите ли, кто-то из его нынешних «коллех» сообщил, что Главк, занимающийся делом о синтетических алмазах, отдал его расследование каким-то двум бездарям, которые никогда ничего не находили. Вроде того, дело надо немедленно передать другим сотрудникам. И даже угрожать надумал! Объявил, что поставит вопрос перед своим комитетом о соответствии нашего Главка возлагаемым на него надеждам.
– А как его фамилия? – мотнул головой Стас.
– Некто Фанфуров… – Орлов презрительно поморщился и издал короткий, язвительный смешок.
– Фанфуров? – переспросил Лев, положив ногу на ногу. – Уж не тот ли это Фанфуров, который года три назад попался на получении взятки за то, что увел от ответственности богатенького «Буратино», который, на пару со своим приятелем, директором детдома, занимался растлением малолетних?