Лжец

Ты только послушай, как они орут! Как бы чего не случилось. Ведь могли появиться свежие полыньи. Надо бы спуститься на берег.

Значит, весна. Семь! девять! тринадцать! Да, похоже на то. И что же будет? А то будет, что этот инженер, Александр, уедет, и что дальше, Аннемари? А Олуф вернется домой, и что дальше? Но какое нам до этого дело, Пигро, мы же поджидаем с тобой вальдшнепа.

Слышишь? Нет, мне надо спуститься на берег присмотреть за детьми.

Вчера лед был как лед. Ни одной полыньи не прибавилось. Ближе к вечеру я сходил туда, взяв пса и ружье. Лед был шершавый, пористый, но он такой уже давно. Единственно, стал сильнее потеть. Меня интересовали две большие полыньи на северо-западе. Я хотел разведать, можно ли подойти на расстояние выстрела к черным казаркам - недели две тому назад среди прочих морских птиц там объявились черные казарки. Нет-нет, я не собирался стрелять. Хотя зимой убивать этих бедолаг не возбраняется. Они сейчас отощалые, жалкие, ведь полтора месяца море было сковано льдом. Подойти к птицам на выстрел оказалось запросто, там были гаги, гагарки, чистики, крохали, хохлатые утки. И много других. Но разве это дичь! А трехстволку я беру на случай, если увижу тюленей.

Вся эта орава встретила меня шипеньем и клекотом. Я насчитал девять диких гусей. Значит, уже прилетели и дикие гуси! Я насыпал на кромку льда немного зерна и покрошил в воду хлеба. Нырковые утки - чернети, хохлушки, морянки - берут хлеб только в воде, но сперва они должны научиться этому у других птиц. Занятно наблюдать за ними в бинокль.

Да, Нафанаил, я бы взял тебя с собой дня на два, на три. Конечно, вымокнув на прибрежной охоте, полежав в засаде на льду, можно подхватить ревматизм - но разве ты уже постиг быстротечность всего земного, жизни, которая так скоро преходит, но сотворена из той же материи, что и наша душа? Краткодневность цветка, листа травы - ты ее постиг? Случалось тебе, наводя прицел, смотреть в упор на большую дикую птицу? На дикого гуся? Тогда б ты узнал, что этот странник - родом из твоего сердца.

Нет, все-таки надо сходить на берег присмотреть за детьми.

Но я не двигаюсь с места. Я жду, когда Аннемари принесет мне кофе. Утром она сказала, что принесет сама. Ей нужно со мной кое-что обсудить. Н-да.

Только неизвестно, придет ли она. Времени уже вон сколько. Может быть, мне вовсе и не хочется, чтобы она приходила. Именно теперь, когда она намерена кое-что со мной обсудить. Ничего хорошего от этого разговора я не жду. Когда у нас на острове говорят: "Кстати, учитель, я хочу кое-что обсудить с тобой", мне уже все ясно. Придется что-то распутывать. Обмозговывать, потеряв сон, хотя тебя это и не касается. Людские мысли и чувства как ворох спутанной пряжи. На тебя все это вываливают, а ты ума не приложишь, с какого конца начать.

Да, Нафанаил, теребят меня часто, но я не принимаю это близко к сердцу. Говорю, что придет на язык. Наверное, я испытываю то же, что и путешественник, который сошел на минутку с поезда постоять на перроне, а к нему кидаются с расспросами о том, другом, третьем, - но он путешествует, и мысли его далеко, и потому он не принимает эту суету близко к сердцу.

Ели за моим садом совсем уже скрылись из виду. Чудесные ели, которые избавляют от необходимости смотреть на неизменный остров и неизменное море, когда вот так вот затворяешься у себя в комнате.

Но погоди! На берегу все смолкло. Слышно только, как кап-кап-капает с крыши.

И ведь крики эти перестали не только что. Странно. Не случилось ли чего? Ерунда! Просто они разошлись по домам. Нет, Пигро, лежи, не вставай.

Я сижу в полутьме и пишу в новой общей тетради. Бумага приятно пахнет. Они пролежали у меня всю зиму, тетради, которые я купил осенью в городе, на материке. Мне и нужно-то было всего две-три - этого с лихвою хватает на год. Ну а я не удержался и накупил целых двадцать. Первосортных общих тетрадей. Я подумал о долгих зимних вечерах, которые придется коротать в одиночестве. Однако духовитые тетради так всю зиму и пролежали, и только сегодня я делаю первую запись.

На полке, прямо у меня перед глазами, выстроились в ряд старые тетради, исписанные от корки до корки. Тоже штук двадцать. Чернила выцвели. Корешки пожелтели. Я к ним не притрагиваюсь, мне и в голову не приходит заглянуть в них. Между прочим, там много дельных записей. О рыболовстве на Песчаном острове, о здешнем климате, растениях, птицах.

Нет, эта тишина не к добру.

Пигро, подъем! Мы уходим.

Да не мечись же так! Пошли через кухню. Возьмем хлеба для уток.

Ну-ка, ну-ка! Это уже готовый сюжет для новеллы. На кухонном столе кофе. Остывший! Тут побывала Аннемари. А ко мне не зашла. Но ведь у тебя было ко мне какое-то дело, Аннемари? Да-да, я понимаю, ты сейчас очень занята. Ты, как Дидона, должна удержать при себе своего Энея, то бишь инженера. Но ведь он уезжает, и что дальше, Аннемари? А твой любимый, Олуф, возвращается домой, и что дальше?

Боже правый, анемоны! Под грушевым деревом. Они застигли меня врасплох, до того неожиданно их появление. Два! три! четыре! Расправили зеленые юбочки и делают реверанс. Привет вам, анемоны, мы с вами одной крови - вы и я.

Сюда, Пигро, полем.

Только бы ничего не стряслось. Да нет, ерунда!

Вот они опять раздаются, ребячьи крики, но уже ближе к пристани. Давай, Пигро, все-таки спустимся и глянем, что и как.

Меня даже в пот бросило, ей-Богу. Я весь взмок.

Конечно, упаришься тащиться по пашне в такой туман. И это еще мягко сказано. Земля жирнющая, так и наворачивается на сапоги, отчего они тяжелеют вдвое. В бороздах снега - на самом донышке. Пигро, обрати внимание на этот снег. Не напоминает ли он нечистую собачью совесть?

Вот и дорога. Вся в огромных лужах. Им нечего отражать. Кроме тумана. Иду почти бесшумно, в здоровенных, заляпанных сапогах, они лишь пришепетывают: "Швип-швип". Иду один на всем белом свете.

Пигро, разбрызгивая слякоть, пошлепал в канаву. Длинная шерсть на нем курчавится, опахало на хвосте так и ходит. Отличная собака, отменная легавая. Шотландский сеттер, но не чистокровный. Окрас у Пигро, как и полагается, черный, грязновато-черные голова и спина. Но на груди, под горлом у тебя, псина, только одна белая подпалина, а должно быть две.