Страница 4 из 29
– Отпустят, куда они денутся. Хочу тебе, внук, все показать, рассказать, пока жив. Иначе не могу. Чтобы не вырос ты Иваном, не помнящим родства, чтобы знал, где находятся могилы предков…
Иван Николаевич с внуком сидели у окна вагона и смотрели на пробегающие мимо леса, перелески, поля, деревеньки…
Рядом балагурили мужики, и Иван Николаевич прислушался.
– Вон Татарстан, суверенное государство, а Чувашия что же, хужее? – горячился неказистый мужичок в потрепанной одежонке.
– Скоро кажное село объявит суверенитет, – иронизировал сосед, апеллируя к слушателям. – Объявляю свой дом суверенным государством!
Вокруг заулыбались. Оживились.
– Каждый народ имеет право на самоопределение! – не сдавался мужичок, свято веруя в когда-то где-то услышанное.
– Какое право? – не выдержал военный пенсионер. – Суверенным может быть только то государство, которое имеет внешние границы, а вы все находитесь внутри России. Соображать надо.
– Раньше алатырский уезд принадлежал симбирской губернии и к Чувашии не имел никакого отношения, – вставил свое веское слово гражданин интеллигентного вида в очочках, явно алатырец.
– Алатырцы, выходим из состава Чувашии! Объявим свободную экономическую зону! – поддержал его земляк, молодой парень.
– Ну, чего балаболить попусту? – прервал их восторги пожилой сердитого вида мужчина.
– Вон, по Суре как села, деревни стоят? Одно село русское, другое – чувашское, дальше – мордовское, татарское, снова русское. Все перемешано. Разве можно по живому резать?
– Это надо же! – всплеснула руками раздосадованная женщина. – Скоро в России совсем мужиков не останется. Одни алкаши и политики. Лишь бы не работать, водку жрать, да «уря» орать!
– Баб только не хватало в мужские разговоры встревать, – попытался, было, пресечь ее мужичок, но громкие женские голоса в поддержку выступающей заставили его замолчать.
– Сичас имансипация! Пора женщинам за власть браться.
– И то, правда. Надо нам, бабы, порядок в стране наводить!
– Не то постреляют друг дружку, как в Чечне. Перемрут. Хоть и плохонькие мужичонки, все жалко. Небось, свои, не мериканцы какие-нибудь нахальные.
Вокруг загомонили. Разгоряченные политикой мужики, отмахиваясь от женщин, потянулись в тамбур перекурить…
Иван Николаевич взглянул на внука:
– Скоро будет мост. Переедем через Суру, и мы дома. У нас, чай, и родственники в Алатыре имеются, есть, где остановиться, – перешел на местный диалект дедушка. – Устал, поди?
Ванька отрицательно замотал головой. Ему не терпелось увидеть наконец-то этот таинственный Алатырь, про который столько раз рассказывал ему дед. Но вот лес кончился, и под колесами загрохотал мост, а взорам невольно примолкнувших пассажиров открылась чудесная панорама раскинувшегося на холмах старинного города, опоясанного серебристой лентой красавицы Суры…
Дед с внуком спускались по крутому спуску в Подгорье. Иван Николаевич был взволнован предстоящей встречей с дорогими сердцу местами, домом, где он родился и вырос и где не был уже много лет.
Ваньке же хотелось показать деду свою удаль, и он, забыв про осторожность, побежал вниз по переулку. Споткнувшись, закувыркался.
– Осторожнее! – забеспокоился дед, пряча улыбку и памятуя о том, что когда-то набил здесь себе немало шишек.
Они открыли калитку и вошли во двор старого деревянного двухэтажного дома. Иван Николаевич огляделся. Вроде бы и не изменилось ничего: все тот же двор, те же кусты вишни, смородины, те же пашни.
Те, да не те: нет яблони-дикарки, нет деревьев, на которых он любил сидеть в детстве. Он присел на пенек и улыбнулся. Куст крыжовника перед ним был все тот же.
Из дома вышла древняя старуха, подозрительно оглядывая незваных пришельцев. Иван Николаевич подошел к ней.
– Приезжал как-то побывать на родине, лет пятнадцать назад, с тех пор не был. Так получилось. Теперь вот внука привез, хочу показать ему свою малую родину, чтобы знал он, где его корни. Могилы предков.
– И не говори, милай, – махнула рукой старуха, переводя разговор на свое, житейское.
– Дом-то совсем, гляди, рассохся, ремонт нужен. А сад, огород – за всем и не уследишь, вот и маемся здеся, с соседями. Тоже старики. Молодежь-то ноне разъехалась кто куда, кому охота горбатиться. А нам некуда податься. Кому мы нужны, старье…
– Можно, мы здесь походим, бабушка? – выждав паузу для приличия, спросил Иван Николаевич, ободряюще подмигивая внуку.
– Можно, – махнула рукой старуха, потеряв к ним интерес. – Грядки только не потопчите. Народу развелось, так и шныряют кругом…
Старуха вошла в сени, загремела чем-то, а Иван Николаевич враз успокоился, умиротворенно огляделся, и они пошли по тропинке на огороды, в сад. Дед впереди, показывая, внук следовал за ним.
– Вот здесь, Ванюха, и прошло мое детство. Привезли меня родители сюда, к деду с бабушкой, а сами уехали обратно домой, в Чебоксары. Решили: здесь мне лучше будет, безопаснее. Как я не хотел оставаться…
– Я бы тоже не остался, – насторожился внук, поглядывая на покосившийся дом, на кусты, – если только с тобой.
– И я так думал вначале. Потом начал привыкать. Это сейчас мы с тобой здесь чужие, а тогда у меня были дед с бабушкой, и это был наш дом, наш сад, наш огород, и еще были наши соседи, мои друзья…
– И у меня есть дом, папа с мамой, друзья, только они в Москве. Поедем домой, дед, – затосковал вдруг Ванька.
– Поедем, – согласно кивнул ему дед. – Погостим здесь немного, походим, посмотрим, поговорим и домой.
Ванька успокоился, снова с интересом огляделся, а Иван Николаевич полной грудью вдыхал такой родной для него алатырский воздух и чувствовал себя помолодевшим, бодрым, словно снова стал тем мальчишкой, каким он уже больше никогда не будет, если только очень-очень помечтать и вспомнить былое…
Зимушка-зима (Ванькины сны)
Вдоль забора, за которым слышался глухой ритмичный шум, крался мальчик лет шести в матросском костюме с якорями, стараясь поймать порхающую перед ним бабочку. Улучив момент, он бросился в траву и накрыл ее руками, но бабочка мелькнула перед его носом и улетела.
Проводив ее разочарованным взглядом, мальчик встал и, привлеченный шумом, с любопытством приник к щели, не видя, как от появившейся на дороге стайки гусей к нему подкрадывался здоровенный настырный гусак…
За забором внутри деревянного строения железная машина яростно распилила толстое бревно на доски и принялась за следующее.
Внезапно ожил висевший на столбе громкоговоритель: «Едут новоселы по земле целинной, песня молодая далеко летит…».
…В это время гусь сердито тяпнул мальчика за мягкое место, и тот с криком отпрянул от забора, растерянно уставившись на обидчика.
Придя в себя, мальчик схватил палку и бросился на нахальную птицу. Струсив, гусь пустился наутек по дороге, ведущей в гору. Спугнув гусиную стайку, с криками разбежавшуюся в разные стороны, мальчик несся следом и, догнав-таки врага, шмякнул его палкой по спине.
Гусь растерянно заметался и кинулся ему под ноги. Споткнувшись о забияку, мальчик неожиданно для обоих очутился верхом на гусе, словно всадник на коне. Махая крыльями, незадачливый гусь с отчаянным криком рванулся вниз и вдруг полетел, задевая лапами землю.
Крепко вцепившись в него, мальчик летел и восторженно смеялся.
– Вы только гляньте! – закричала полная бойкого вида женщина, остолбенев от изумления. Около дома возникла толпа любопытных.
Мальчик промчался на гусе мимо них и скрылся за углом.
– Люди добрые, – охнула на всю улицу женщина, – это ж мой гусь, – и она бросилась пересчитывать стайку растерянно гогочущих птиц.
– Пропал теперь, – подначил кто-то, – заморенный гусь не жилец.
Растопырив крылья, гусь улепетывал от наездника из последних сил, а он победоносно смотрел ему вслед, затем пренебрежительно глянул на восхищенного карапуза, почтительно замершего неподалеку.