Дорога в Алатырь

– В следующее воскресенье отправимся, – решает Сашка, – да, Симак?

Симак молча соглашается, оглядывая огороды:

– Здесь сети с утра как раскинем, и все щеглы наши будут, – мечтает он вслух. – Только клетки подставляй.

– Мне синицы нравятся, – возражает Ванька и тяжело вздыхает.

– Щеглы умнее синиц, – авторитетно заявляет Васька; он разворошил прутиком прогоревшую ботву и, взяв услужливо поданный Панькой котелок, вывалил картошку в тлеющие угли, закидав ее горячим пеплом.

– Борьку жалко? – глянул он на расстроенного друга, тот кивнул.

– Што, борова закололи? Поедим теперь сальца! – оживился Симак.

Ванька оглядел друзей и содрогнулся, вспоминая:

– Я его зимой из соски молоком поил. Летом он по саду за нами с Васькой бегал. Если бы вы слышали, как он кричал перед смертью.

Мальчишки замолчали, наблюдая, как Васька разгребает золу.

– Налетай! – он первым подхватил картофелину, и вот уже все мечут огненные картошки в руках, упрямо отдирая черную, обуглившуюся кожицу вместе с картофельным мясом, и с аппетитом жуют их.

– Соль забыли, – сокрушается Панька, хватая очередную картошку.

– Ты и без соли всю слопаешь, – отталкивает его Симак, тщетно шаря в золе палкой. – Так и есть, слопал, ну и дошкольник! – восхищается он с досадой, и друзья неистово хохочут, позабыв обо всем на свете.

Ванька смеется вместе со всеми, загораясь еще одной идеей:

– Вот найдем в пещерах саблю или ружье с пистолем, в музей сдадим. Дед рассказывал…

– Слыхали мы. Братан говорит, если клад и был, давно растащили.

– Говорят же тебе, не нашли, – накинулся на Симака Васька.

– Фома неверующий! – засмеялся Сашка, и мальчишки в наступающей темноте горячо заспорили о будущем походе…

Панька с молчаливым восхищением смотрел на возвращающихся из школы друзей. Кивнув ему, они остановились у калитки.

– Вечером погуляем? – Ванька покосился в сторону своего сарая.

– А то как же, – с готовностью ответил Симак.

– Уроки учить надо, – неопределенно возразил Васька.

– Пацаны! Тсс… – Симак интригующе округлил глаза и показал пальцем в сторону забора, напротив: из едва приоткрытой калитки подглядывала за ними, прячась, соседская девчонка.

Симак на цыпочках подкрадывается к калитке и, выудив откуда-то из карманов прищепку для белья, ловко защемляет любопытной нос.

Сквозь хохот пацанов слышен тихий плач обиженной девочки, так мечтающей дружить с мальчишками.

– Ладно вам, пусть выходит, раз охота, – милостиво разрешил Васька. – Натаха, иди сюда, да ты не бойся. Только не приставай к нам. И не шпионь больше. Понятно?

Он сделал строгое лицо, и вышедшая из калитки соседка согласно закивала, обрадовавшись сбывшейся, наконец, мечте.

Панька на всякий случай показал ей язык и скорчил страшную рожу, но соседка не обратила на него никакого внимания. Глупый малыш.

– Ну, пока, – решился, наконец, Васька, и пошел домой. В один миг пацаны разбежались, оставив в одиночестве девчонку-соседку и Паньку, который тут же помчался прочь, не желая оставаться в ее обществе.

Взбежав на свое крыльцо, он столкнулся со старшим братом, Санькой, собравшимся в город. В отличие от Паньки это был высокий худой парень с довольно приятной внешностью. Пропустив младшего брата в дом, старший брат скорым шагом вышел в переулок и резво попер в гору.

Ванька опасливо прошел мимо безмолвного сарая и в нерешительности остановился: в саду гулял ветер, срывая с деревьев желтые листья, сиротливо лежали убранные огороды, и он вздохнул: пора домой…

Отодвинув букварь, он уныло заглянул в тетрадь, где под его кляксами красовалась жирная двойка, похожая на лебедя, и нахмурился, искоса глянув на деда: а вдруг тот узнает?

– Што, внук, много двоек нахватал? – как в воду глядя, спросил дед.

Ванька отрицательно покачал головой и задумался. Хлопнув дверью, вышел дед, и он оживился: схватил новую тетрадь и, ухмыляясь, стал писать. Затем красным карандашом старательно вывел под написанными строчками пятерку, снова торопливо накарябал чернилами, и снова поставил себе очередную отметку…

Вошла бабушка, и Ванька сделал вид, что учит уроки.

– Учи-учи, – она ласково улыбнулась ему и захлопотала на кухне.

– Бабань, я сегодня пятнадцать пятерок получил! – наконец хвалится Ванька и протягивает ей тетрадь: – Иди, смотри, вот.

– Умница ты моя разумница, – восхищенная бабушка рассматривает пятерки и бросается к пришедшему деду. – Глянь, отец, пятнадцать пятерок наш отличник-то получил!

Дед удивленно и недоверчиво смотрит в тетрадь, затем на смутившегося под его взглядом внука и усмехается:

– Многовато што-то, – но его гложет другое и, сунув тетрадь бабушке, он сердито заходил по кухне. – Такие налоги, а за што, спрашивается? Даже дикарку посчитали, язви их в душу! Война давно кончилась, пора бы и передышку народу дать. Так нет, на тебе, тудыттвою растуды!

– Откуда столь денег-то взять, рази напасешься, – поддакнула она.

– Зато пенсию прибавили, ети их мать! – снова загремел дед, оглядываясь. – Где топор? Порублю все к чертовой матери.

Ванька выскочил из-за стола и незамеченным прошмыгнул в дверь…

Разгневанный дед с топором в руках решительно подходит к яблоням и первой жертвой избирает дикарку. Примерив, где рубить, поднимает голову, прикидывая, куда упадет дерево, и на самой верхушке видит внука, вцепившегося в ствол среди ветвей:

– Слезай, рубить буду!

– Не слезу, – упрямо доносится сверху.

Дед сердито выпрямляется:

– Ишь, защитник выискался, слезай, говорю!

– Если срубишь, я упаду и разобьюсь!..

Дед озадаченно смотрит на ослушника и, рассердившись вконец, начал было рубить, плюнул в сердцах и, бросив топор, полез за кисетом.

Ванька соскользнул вниз и, прижимая ладонями глубокие раны на дереве, горько заплакал, не в силах сдержаться:

– Зачем рубил? Ведь она живая, ей больно!

Дед трясущимися руками сворачивал козью ножку, просыпая табак мимо: – Ладно, не реви. Вылечим мы ее, лучше прежнего будет.

Он улыбнулся внуку, и Ванькины слезы вмиг просохли: он понял, что яблони спасены…

Помирившиеся дед с внуком пришли во двор. И в это время со стороны переулка раздалась песня, сопровождаемая игрой на гармошке. Это Санька-сосед снова пожаловал в гости. На сей раз, он был хотя и опять хмельной, но приодетый и вел себя вполне пристойно.

Он ловко перебирал пальцами клавиатуру, растягивая гармошку и напевая очень по-русски – задушевно и разухабисто одновременно.

– Бываешь же ты иногда человеком, Санька, – довольный им дед даже улыбнулся. Улыбка деда была редкостью, и она подвигла соседа на дальнейшее: он рванул гармошку и запел во весь голос что-то блатное, непристойное. Дед нахмурился, не желая слушать похабщину.

– Эх, жисть наша пропащая! – машет тот в ответ рукой и тоскливо вздыхает, рвет мехи гармошки, дико поет, вернее, орет про комаринского мужика к полному Ванькиному восторгу.

– Конченый человек, забулдыга! – плюет дед под ноги и уходит, волоча внука за собой…

– Васька, выходи гулять! – соскучившись по другу, Ванька нетерпеливо смотрел в окна на втором этаже: вот выглянул Васька и, покачав отрицательно головой, исчез учить уроки.

Ванька постоял и побрел к спасенной яблоне.

Потрогав забинтованный ствол, сочувственно вздохнул:

– Больно тебе? Не сердись на деда, он больше не будет. Скоро родители приедут, может, останутся насовсем.

Откуда-то примчался Дружок, и Ванька угостил его куском хлеба.

– Мы с дедом будку тебе сделаем, – пообещал он псу, – тогда зимой не замерзнешь. Ну, пока, – он помахал ему рукой и нехотя пошел домой, обуреваемый неприятными предчувствиями…

Дед топил печь, и Ванька присел рядом, заглядывая в топку: