Мужа заказывали?

— Я уже все собрала, — я все-таки пнула, но не этого дылду, а его вещмешок.

Выждав секунду для верности и уверившись, что можно немного расслабиться, он поднял зашуганный взгляд с моих ног на мое лицо. Судя по настроению и переполнявшей меня решимости — лицо суровое.

— Освободи, я уйду!..

— Угу, — кивнула я, — это все чудесно. Я бы даже сказала: прекрасно! Только вот где гарантия, что ты потом не соизволишь внезапно пригласить меня на рандеву? Галантненько так. Как водится, по старинке — письмецом. Тем самым, что повесткой в простонародье именуется.

— Что ты! Я тебе слово даю: не буду судиться с тобой… Выпишусь, — со скрипом выдавил Антошик. Поморщился, будто я ему тут лоток Ванькин под нос сую, и опять взвыл: — Развяжи-и…

Как оно говорится в русских народных сказках: «Делать нечего. И пошла девица…», а дальше подставляйте, что вам больше по душе. Вот и я постояла повздыхала, макушку почесала, косточками похрустела, позевала и, справедливо решив, что месть местью, а спать тоже надо — дернула Антошика под локоть:

— Вставай.

Его рожу в этот момент надо было видеть. Весь такой прям аж подобрался, воодушевился, зыркнул на меня с какой-то надеждой. Наивня-як…

— Ты меня отпускаешь?

— Ну нет, блин! — желчно бросила ненаглядному. — На кухню веду.

Я потянула его на выход из спальни, едва Антошик встал на ноги, — теперь, когда я ослабила узлы, сделать это было много легче, — но он уперся:

— З-зачем?

— Что значит — «зачем»?! — психанула я. — Ясное дело: выпотрошу, как рыбку, засушу, и на энтомологическую коллекцию пущу! Любоваться тобой буду. Семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. Представляешь, какие воспоминания!..

— Ты больная, — просипел он, спотыкаясь, но все же следуя на выход. Теперь уже не только из спальни, но и из квартиры в принципе. Да и как тут было не следовать, если моя коленка все время на подхвате?

— Значит так, лапшичник мой недоделанный, — подбоченилась я, требовательно протягивая свободную руку, — гони сюда ключи.

Антошик хотел что-то вякнуть, мол: «Нету, дома оставлял», но быстро смекнул, что такой номер со мной не прокатит.

— Там, — мотнул нехотя головой на карман куртки.

— Отлично. Умница, мальчик, возьми конфетку! — буркнула, шаря по чужим карманам. — О, вот и они… Они, родимые, — два ключа из тяжелой связки перекочевали в мой карман.

— Что теперь? — мрачно осведомился Антон.

— А теперь, дорогой, самый смак!

И не дав амбалу опомниться, развязала его, быстренько открыла дверь, буквально выпинала туда Антона и захлопнула дверь прямо перед его носом. Или перед чем-то другим. Уж не знаю, чем он там глядел, когда скатывался кубарем с лестницы. Хотя, судя по матам мысли его сейчас занимало кое-что куда как более важное. Например то, что выставила я его, даже не дав обуться.

Какое-то время я стояла под дверью, прислушиваясь к нервному сопению Антона. Думала, он уже не придет, когда раздались его шаги, а из-за двери послышался бубнеж:

— Ну хоть вещи мне мои дай.

— Вещи иди искать в розарии бабы Нюры, — зло отрезала я и, решительно шагнув в комнату, сграбастала его сумку. По пути прихватила в прихожей обувь и куртку и пронеслась вихрем в кухню.

Холодный и немного отдающий морозцем февральский воздух остудил пылающее от негодования лицо, врываясь в распахнутое настежь окно.

Я осмотрелась. Нет, конечно, я не собиралась бросать вещи на пластиковые «купола», коими соседка с первого этажа заботливо укрыла обрезанные кусты… Я замахнулась подальше.

А когда в завершении полетел мобильник, внизу почти сразу же послышалось шипение и нечленораздельная смачная ругань.

— Ты б хоть смотрела, куда кидаешь! — пробубнили голосом Антошика.

Я высунулась из окна, приглядываясь в темноте — фонарь у дома опять не работал, — и сочла своим долгом пожелать человеку счастья, в связи с чистым листом новой жизни.

— А я уйду, обид не замечая, конфетку шоколадную жуя. И пусть тебя полюбит лошадь злая, а не такое солнышко, как я! — продекламировала вспомнившийся внезапно стишок из соцсети, в заключение послала в темноту воздушный поцелуй и запахнула окно.

Не помню, как опустилась на диван, повинуясь какому-то чувству тяжести на душе, которое усилилось лишь сейчас, стоило осознать произошедшее в полной мере. Оно — чувство — как будто тянуло вниз и одновременно высасывало мою душу, оставляя в физической оболочке тоскливую пустоту…

Да, всего четыре месяца. Да, не любовь всей жизни, в которую, как в омут, с головой… Да, не впервой переносить предательство — уже даже некоторый иммунитет выработался! — но… Видимо, ничему-то меня жизнь не учит. А иначе почему вместо циничных мыслей вроде: «Одним больше, одним меньше. Баба с возу — кобыле легче», так паршиво на душе?

Пальцы сами набрали номер подруги. Уж она-то точно знает, что делать в таких ситуациях, ибо опыта побольше моего будет.

— Ну что там? — коротко и совсем не пьяно отозвалась Лидка, безо всяких приветствий.

— Порвала! — выдохнула я, чтобы услышать лаконичный ответ:

— Я еду.

7. Мировая подруга, или Спасатели на месте!

Через какие-то минут сорок я стояла в прихожей, наблюдая как Лидка скидывает полусапожки и сбрасывает шубу, вешая ту на крючок.

— Ты там что по пути — супермаркет огра… Ох, черт, что за фигня?! — брезгливо поморщилась я при виде затапливающей паркет лужи.

Лужа эта, к слову, сочилась из принесенного подругой пакета и имела довольно специфический цвет.

— Уринотерапию мне устроить решила? — воззрилась я на Лидку.

Ванька, опасливо косясь, приблизился к луже, понюхал, поджал хвост и был таков. Только его скулеж и слышали.

— Ванька! — я позвала испуганного мопса и тут же принюхалась, машинально: вроде, запах не похож на тот, что источает продукт жизнедеятельности. Пахнет… — Это что — бурбон?!

Ну, в самом деле! Не пиво же она принесла?

— Пол-литрá! — ахнула подруга, вглядываясь в недра протекающего пакета. — Вдребезги!.. Итить вашу налево! Она ж стоила, как мои ползарплаты! — запричитала Лидка, вытаскивая уцелевшую бутылку «Jack Daniel's», какие-то готовые салатики и что-то еще из закусок.

— М-да. У кого беда, а кому повод пожрать и нажраться, — тяжело вздохнув, я отнесла пакет с разбитой бутылью в ванную. Вместо него прихватила тряпку с ведром и, принявшись собирать виски с пола, ляпнула между делом: — Очень удивлюсь, если соседи будут жаловаться на то, что затопила их виски… И зачем было так раскошеливаться? Наша водка что — не катит уже?

— Скажешь тоже! — хохотнула Лидка. — Водка… Ну что ты, право слово, мы ведь не алкашки какие-нибудь.

— Ну да, — фыркнула я, — поэтому целых две бутылки… Нет, ты точно решила меня споить!

Подруга в ответ надула губы:

— Ну как можно не отметить такое событие? И ладно бы, тебя мужик бросил — тогда и поскорбеть не грех, а тут…

Я промолчала, не став напоминать Лидке о том, что каких-то три с половиной месяца назад она пела совершенно по-другому. Вместо этого решила сменить тему:

— Слушай, а как разбить-то умудрилась? Вроде на колесах, все чинно и аккуратно.

— Да это все хреновы коммунальщики! — судя по голосу, Лидка скривилась. Лица ее я видеть не могла — подруга сграбастала все уцелевшее и понесла на кухню, оставив меня наедине со стремительно исчезающей лужей виски. — Машинку подальше пришлось поставить, ибо мест не было, пока плелась к твоему дому, на гололеде и поскользнулась. Благо, что хоть хребет не сломала.

— Как обычно, в общем, — хмыкнула я в ответ.

Закончив с ликвидацией алкогольного безобразия, пошла в кухню, где уже во всю орудовала подруга. И присвистнула, увидев уже накрытый стол:

— Ого-о!

— У тебя тумблеры есть?

— Эм… Чего? — я непонятливо моргнула.

Лидка обернулась и снисходительно улыбнулась:

— Бокал для виски, говорю.

У меня? Да откуда же? Я девушка непьющая… ну, почти. И в алкоголе разбираюсь плохо, чего уж о всяких там сопутствующих прибамбасах говорить. О чем честно сообщила подруге, которая и без того была в курсе. Она фыркнула, закатила глаза, в свойственной ей манере, а потом махнула рукой: