Контрудар

Густобородый здоровяк присел на корточки рядом с обреченными. Аслан, наоборот, – отошел в тень. Но тут порыв сквозняка задул несколько свечей, и бригадный генерал, шипя сквозь зубы проклятия, вновь раздул почти погасшие угли из котелка и зажег свечи.

И только потом бородач достал нож. Обычный столовый нож, не какой-нибудь навороченный «боуи» или «кукри» и не здешний кинжал в серебре, а заурядный сточенный столовый нож с деревянной ручкой, видать, не одно десятилетие мирно служивший нескольким поколениям хозяек на какой-то грозненской кухне.

Снегирев закрыл глаза, видеть это было выше его сил. Что бы там ни было с ним дальше, он имеет право не видеть Этого.

Он услышал чавкающий звук входящего в плоть лезвия, женский стон, какое-то бульканье…

Потом.

Потом пришел Он.

Или ОНО…

Что-то омерзительное и страшное…

Полковник содрогался от ужаса и отвращения, ощущая, как ледяные цепкие пальцы забираются к нему в мозг, вползают в уши, копаются в разуме и тянутся дальше, к тому, что священники называли душой. Затем из тьмы протянулись фосфоресцирующие щупальца и, воткнувшись в грудь полковника, начали вгрызаться в нее. Потом на него поглядели исполинские бледно-синие глаза колоссального спрута или кальмара…

Нарастая, в уши ворвались завывание и нечеловеческие голоса, тонкие и звенящие. Они доносились отовсюду и были невыносимы. Вибрирующий, доводящий до безумия звук на самой границе слышимости, от которого, казалось, лопнет череп.

И череп лопнул…

На бесконечную череду тысячелетий пришла неслыханная боль. Далее она кончилась, но ушла не сразу, а постепенно, цепляясь за мельчайшие осколки возрождающегося сознания, кусая, злобствуя. Затем ее не стало совсем, и тогда, хотя ни зрение, ни слух не спешили возвращаться, оказалось возможным понять: ничто не кончилось, мучители всего лишь решили передохнуть…

Закрыв глаза, он прислушивался к отсутствию боли. Первым делом попытался открыть глаза, и, несмотря на успех этого предприятия, ясности оно не добавило. Перед глазами стояла красная завеса, которую кое-где нарушали синие сполохи. Но прошла вечность и еще одна вечность, а потом время замедлило бег, и глаза увидели свет свечей. Движения век вызвали новый приступ головной боли. Разглядел пустую холодную комнату и человека в генеральской папахе над ним. Аслан был один, он напряженно и озабоченно заглядывал в лицо Снегирева. Полковник скосил глаза.

Трупов уже не было, как и предметов жуткого обряда. И то, страшное и потустороннее, тоже ушло.

– Эй! Ты меня слышишь? Хорошо слышишь?

– С-с-с… Хр-р-р… – прохрипел Снегирев.

Означать это должно было что-то вроде «слышу хорошо», и Аслан его понял.

– Ну вот… вот и отлично, – удовлетворенно резюмировал чеченец. – Сейчас придешь в себя, и тогда мои люди тебя проводят к федералам. Пока полежишь в госпитале, пока то да се – и на службу… Третий штурм еще не скоро теперь будет, и я уж как-нибудь без тебя его отобью. Твоя очередь действовать позже придет… Да, на всякий случай, чтобы не было иллюзий… Попробуй подумать о том, как ты предаешь меня или Его? Ну, попробуй…

И Снегирев представил. Представил, как сразу по возвращении в Москву, наплевав на всю служебную иерархию и подчинение, на здравый смысл, поднимает трубку секретного телефона и, назвав пароль, просит связать его с президен…

– А-а-а… ах… х-х-х-у-у-у!!!

Боль была не такая уж сильная, вполне терпимая, но куда страшнее было то, что он ощутил за этой болью. То, что она – лишь крошечная часть тех мук и ужаса, что способен на него обрушить тот, кому предался его бывший сослуживец.

– Ну, понал, дюрачок? – с недоброй усмешкой осведомился Аслан с опять появившимся акцентом. – Так чито привикай, Ученик, тэпер тибэ уже никуда… А сичас, извэни, придется тибя нимножка прадырявит, тваи раны я зарастил савсэм, а вроде как неудобно без крови ухадить, да и падазреный меньше.

В руках Аслана появился, как по волшебству, массивный «глок»…

Москва. 2 апреля 1986 года

…Алексей Снегирев проснулся. Вытерев обильную испарину со лба, осторожно, стараясь не разбудить жену, спустил ноги с кровати.

Пытался нашарить тапки под диваном, но потом плюнул и как был босиком прошел на кухню, инстинктивно стараясь потише ступать, когда шел мимо двери в комнату сына. (Умаялся на соревнованиях, пусть поспит.) Сел на табуретку, зачем-то зажег газ и поставил чайник, хотя пить не хотелось. Потом вытащил из пачки «Кэмела» (еще афганские запасы) сигарету и прикурил от плиты, жадно затягиваясь.

Так, надо успокоиться, прийти в себя… В конце концов, пока все в порядке. Сейчас самое начало апреля 1986 года, а не страшный кровавый январь 1995-го. До него еще почти десять лет, он не полковник этого непонятного ФСК, а майор КГБ, сотрудник особого подразделения «Прометей», и завтра ему ехать в Чернобыль – предотвращать взрыв Четвертого энергоблока…

Да, еще ничего страшного не случилось…

Еще все можно исправить…

И в ответ на эту бодрую мысль перед глазами встал ослепительно-черный свет и разлетающиеся мертвенно-блестящие звезды дьявольского причастия…

И Алексею стало страшно. Страшно, как не бывало никогда. Ни когда над Гиндукушем его Ми-8 поймал стингер, ни когда он, сжимая до боли зубы, сидел в приемном покое роддома перед дверью, за которой решался вопрос – жить или умереть Ольге и Дениске…

Ибо если его сон не лгал, а до того такие сны не лгали, то они обречены.

Можно и в самом деле без особого труда устранить пока еще не ставшего кем-то Беспалого или еще пребывающего на подъеме Меченого, можно послать киллеров к Рейгану или бен Ладену, можно назначить Дудаева командовать авиацией Дальневосточного округа, а этого Аслана – береговой обороной Курильских островов. Можно собрать всех отечественных воров и политиканов, каких он и такие, как он, вспомнят, на «Адмирале Нахимове», и в сентябре этого, 1986 года, с чистой совестью подставить старую калошу под таранный удар «Петра Васева»… Можно сделать еще сотню или тысячу вещей. Но что толку, если темный древний бог, чудовище из немыслимых забытых преданий другого мира уже на Земле? А значит, завтра или через двадцать лет, но оно все равно найдет кого-то, кто согласится впустить его в свою душу. Здесь ли, в Австралии, на Тибете или в Африке.

И ад разверзнется на этой несчастной планете!

Майор Снегирев готов был расплакаться, если бы с недавних пор не разучился плакать…

Южный океан. Побережье империи Эрикант

В храме Прародительницы Иас-Марои, небесной покровительницы Эриканта, что называется, негде было яблоку упасть (если бы, конечно, в садах Архиссима водились эти земные плоды). Торжественный молебен проводили все двенадцать высших служителей Хозяйки Воли, что обычно бывало только раз в год, на главный праздник богини, попадающий точнехонько на конец года.

Но властелин тысячелетий, хранитель Нефритового Алтаря, сиятельный император Чаг Рао Син отдал соответствующее распоряжение, и жреческий синклит не смел воспротивиться воле владыки. Тем более что повод был нешуточный.

Имперская флотилия под командованием шарускара Там Ах Кара отправлялась в поход на остров Боунг, откуда вот уже три месяца как перестали приходить какие-либо известия. Оно, может, и ничего бы, мало ли под рукой пресветлого императора Эриканта этих океанских островов, если бы не то обстоятельство, что именно с Боунга поступали в оружейные мастерские Архиссима материалы, из которых умельцы под личным присмотром блистательного и победоносного Там Ах Кара изготавливали чудо-оружие, принесшее империи победу над извечным врагом Сахоттом (ну и государствами поменьше). Это уже был непорядок, грозивший нарушить равновесие сил, установившееся на материке в последние несколько лет.

Государь лично просил шарускара принять участие в походе. Хотя сердце владыки разрывалось от горя. Ибо не мог и на несколько дней отпустить от себя первого вельможу империи, неоднократно спасавшего державу и лично повелителя от гибели. Считал его личным талисманом-оберегом, дарованным императору и всей стране самой Иас-Марои в ответ на пылкие и слезные молитвы и обильные жертвы.